Сорок один килограмм

Подошел к концу предпоследний семестр. Поколение чудес стало трижды победителями. Имя Куроко оказалось черточкой в списке игроков. Удалена, изгнана, предана. Брошена. Тецу не чувствовала себя одиноко после очередных соревнований, на которых она была удостоена места в заднем ряду. Теперь она просто была в отчаянье. И с тоской глядя на проспекты лучших старших школ, втайне мечтала найти ту, где баскетбольного клуба не будет вообще. И их – талантливых молодых юношей, влюбленных в оранжевое солнце, тоже. Никогда больше. - Тецуя… - позвала мама, и сон закончился. Она снова уснула не в постели, такое с ней случалось редко. Тецу знала, родителей волнует ее состояние, но лезть в ее хрупкую незаметную даже для них жизнь они боялись – вдруг она решит исчезнуть навсегда. Другой такой не будет. Другой такой они не смогут получить от бога. У Куроко ясные глаза, волосы мягкие как лен и слезы уже несколько дней на глазах. Кто посмел разрушить ее мир? Кто надругался над ее хрустальной мечтой и превратил ее в пыль? Мама не знала и боялась узнать. Но стоять в стороне от дочери она не хотела. И не могла. Если все получится, старшую школу они выберут вместе. Подальше от Тейко. В самом центре Токио, где жизнь бьет ключом. И сделают это вместе, как и положено. Как и должно быть. Материнское сердце – вещун. Мать с утра обожгла руку, увидела черную кошку и поймала птицу, случайно влетевшую в окна. Ей стоило бы оставить девочку дома, запереть ее или придумать отговорки, да мало ли что… Матери иногда снилось, ее дочь растворяется в радужном тумане и отчаянно пытается вырваться оттуда – и волосы ее сгорают вместе с одеждой, оставляя хрупкое тело обнаженным, раненным. Она видела этот сон вчера. Сердце еле сдерживалось. - Я сегодня задержусь, - скажет ей Тецу уже у двери, - Спасибо за бенто. Последний взгляд, который она бросила на мать в тот день, был самым обыденным. Впервые в жизни ярко-оранжевый мяч, как оберег, был оставлен на заднем дворе. Такие игры не для девочек, в конце концов. Они подстерегли ее после занятий, как им было приказано. Подстерегли и привели ее в пустой зал. Тецу уже несколько дней ощущала спиной чужие взгляды. Где-то кончиком души она чувствовала себя на мушке после того матча. Акаши-кун – точнее не он, а тот, кто пришел на его место – обещал ей: сначала игра, затем она. Верилось с трудом, не верилось вообще, таяло в душе, копился страх, сердце горело – не даром мать просила ее иногда прийти пораньше, волновалась… Но разум уступил чувству всего лишь раз, больше это делать он не собирался – Тецу шла в школу, училась и уходила домой, в вечном своем ожидании беды. А то, чего ждешь, имеет обыкновение сбываться. Разве это так сложно принять? В спортивном зале было холодно и пусто. Она лежала на спине, открыв свои прозрачные глаза, глядя за спины тех, кто приволок ее, как игрушку, как старую форму, как лопнувший мяч. И не мигая, считала количество забитых мячей внутри у каждого – М, не больше. Тот, кому она достанется сегодня, сейчас выйдет – он уже разрушил ее любовь, разрушил команду и сейчас отберет последнее, что у нее осталось. - Мама… - вдруг сказала Тецу, и глаза ее помутнели, - Мама ждет меня. Отпустите. Ее голос растворился в треске срываемой одежды, в шорохе ее мятых волос, на которых кто-то в спешке уронил сумку с книгами – чтобы не шевелилась. Новички выполнили свою работу, теперь можно было остаться один на один со своей большой бедой наедине. Тецу смотрела вверх, считала незаброшенные мячи и беззвучно плакала. На прозрачной ее коже алели следы нескольких десятков рук. Раньше ей казалось, насилие ужасно. Сейчас становилось отчетливо ясно – просто касания тех, кого она даже не знала. - Тецуя, - позвали ее, и она стихла, убаюканная знакомыми голосами. На мгновение ей подумалось, пожелалось – сейчас они, ее пятерка, спасут ее, вынут из нее душу, возможно, но спасут тело, но тут же осеклась. Новички уже выходили из зала, плотно притворив двери, их роль на сегодня уже кончилась. Акаши входил первым, за ним Мидорима с очередной игрушкой в руке, Аомине хмурый как обычно, улыбающийся Кисе, последним – Мурасакибара. На нагую и связанную Тецу они старались не смотреть. Боялись сорваться. Или сорвать ее. Прямо сейчас. - Когда ты пришла к нам, - сказали ей, - Ты обещала отдать всю себя команде. Мы тебя приняли и дали тебе поиграть. Мы тебя прогнали и дали тебе посмотреть со стороны. Теперь твое время. Дай нам то, чего мы так хотим. Здесь и сейчас. Сегодня и навсегда. Акаши нагнулся к ней, убирая скомканную прядь со лба, поцеловал в бледные губы, похожие на створки еще не распустившегося цветка – еле ощутимо, без вкуса, без желания. - Мы даже сделаем тебе приятно, - пообещал он, - Пусть тот, кого ты выбрала, будет первым… Мы не будем против. Ты ведь, наверное, о таком мечтала… - Мама, - прошептала она, сжимая кулаки, - Мама ждет меня. Мурасакибара оказался рядом за половину шага. Посмотрел на нее. Задрожал – обнаженную Тецу он видел во сне, да и не только он. Оступился. Захотел отойти, не смог. Акаши стоял прямо позади. Чертовский замысел, собственные грязные мысли заставили его опуститься на нее, коснуться. Кто-то нетерпеливый позади громко и болезненно выругался – скорее всего, Аомине. Тецу закрыла глаза. Он взял ее сразу, без подготовки, сжимая обе груди одной своей ладонью. Ноги развел коленом, а когда лег между – она не смогла сжать их, настолько велика была разница в размерах. Она вспомнила, читала когда-то в девчачьем журнале, стоит расслабиться и боль не будет такой сильной, вспомнила и заплакала сухими от бессилия глазами, не так она представляла себе все, не так ей все виделось. Большие твердые и немного липкие от постоянных сладостей пальцы Мурасакибары коснулись ее в том самом месте, раздвинули бледные створки, сжали крохотный бугорок – ей показалось, что он сейчас вырвет ей все ее женские органы, сгорая от страсти и непрощения. Тецу попробовала оттолкнуться, ужас, который она доселе не испытывала, охватил ее, но было уже поздно. Она отвернулась и закусила губу. Ее крик не услышал никто в зале. Ее крик разорвал им сердца в душе. Она затихла. Мурасакибара двигался в ней быстро и горячо – его пот капал на ее сухое лицо, пока она дрожала от стиснутых в сердце рыданий. Отталкивался назад от ее тонкого тела и врывался в нее снова, отнимая не девственность – нечто большее. И когда уже не выдержал собственной ненависти к самому себе, излился, протяжно застонав – никакие сладости не сравнятся с такого рода удовольствиями, никакое счастье не заменит ему больше тела любимой женщины. Протянул к ней ладонь и заплакал, изо всех сил притягивая Тецу к себе, чтобы сказать, чтобы извиниться… Тщетно. Каменное тело снова опустилось на прохладный пол. Она ждала. На белоснежной коже бедра синел след от большой руки некогда любимого человека. Аомине ли был вторым, или может Кисе она уже не помнила – не хотела даже знать. Потом ей началось казаться, что это и вовсе бесчисленное количество клонов Мурасакибары приходят к ней снова и снова, ласкают ее, трогают ее везде, ложатся на нее и берут ее силой снова и снова. Берут – проникают в нее то пальцами, то другими частями тела, входят в нее, врываются в нее, натягивают ее на себя, пытаются даже поднять ее или усадить на себя в жалком подобии изобразить взаимность. Оставалось только различать их по запахам и звукам – глаза все еще были плотно закрыты – вот этот, кто так торопится, Аомине, а этот, кто целует ее нежно, как девушка, Кисе, Мидорима делает все быстро, но не без нежности, а Акаши… Акаши где-то среди них, и он постоянно маскируется. То берет ее грубо, то старается разбудить в ней чувство, то пытается просто разбудит ее и заставить открыть глаза. Тецу тихонько шла по следам их, и снова и снова пыталась заставить себя простить их. Не сейчас – нет, господи – но когда-нибудь потом… Однажды… Когда она сумеет забыть свою чистоту, когда она перестанет вспоминать широкое как небеса поле и яркий как солнце мяч, однажды… Тщетно. В укромных уголках души оставалась только вселенская усталость и пустота. Ничего больше. Желание забыть целый мир и никогда больше не узнавать в лицах этих пятерых тех, кого она любила. Запах алкоголя – верный способ решиться на такое – выветрился через два часа. Когда она очнулась, никого из них уже не было. Последний чей-то поцелуй алым следом запекся на ее груди – некрасивый, болезненный. Она открыла воспаленные от слез глаза, посмотрела на темнеющие окна зала, и время перестало для нее существовать. - Я сегодня задержусь, - прошептала она невидимой матери, - Спасибо, за бенто.