Сорок один килограмм

Он видел этот сон миллионы тысяч раз, и в ту ночь он был тем самым обычным сном, не то кошмаром, не то чудесным праздником его усталого воображения. Ничего особенного. Ничего запоминающего. На Куроко платье – обычное для таких случаев, он, Мидорима, таким не интересуется – и потому во сне платье совсем простое, пышная юбка и узкий корсаж, много цветов и фата, фата цвета бледной сирени, сквозь нее видно, как влажно и горячо блестят губы Тецуи, Куроко Тецуи в последние часы ее существования. Она смеется, когда видит гостей – она не такая красивая, какой была бы Момои – но Момои тут, в толпе, и она почему-то хмурится, возможно, не досчиталась серебряных вилок, а может просто ревнует… Акаши грозит ей пальцем – Аомине спит на узкой лавочке под деревом, у него последняя игра закончилась час назад, Кисе тут же, он улыбается и действует всем на нервы. Мидорима просыпается после такого сна спокойным и опустошенным, потому что точно знает – однажды ему придется увидеть Куроко в белом платье, и, возможно, поздравить ее, но никто не дает ему призрачной гарантии, что мужем ее станет он – и от этой мысли хочется и кричать, и молчать, и набирать ее номер снова и снова. Кисе звонил ему – он специально не брал трубку, Кисе писал – и его сообщения остались без ответа. Он знает, что она играет в странной школе Сейрин, о которой он не слышал даже насмешек, она менеджер и запасной игрок, которую иногда допускают на поле, а иногда не замечают – и тогда им всем спокойней. Об игре он тоже узнал из молчаливых сообщений Кисе, и ехать туда не хотел, не думал, но почему-то ушел с уроков и позвал с собой странного глуповатого Такао, который таскался за ним с церемонии поступления, обреченный быть в его тени и под его светом. - Шин-чан, - сказал он уже у дверей спортзала, - Та девчушка, ради которой ты заставил меня тащить твою рикшу до самой школы, должна быть особенной красоткой… Иначе я просто не прощу тебя. - Такой как ты только рикшу тащить и достоин, - усмехался Мидорима, позабыв поправить Такао, что он пришел не ради девушки – ради игры. … И не солгал. Потому что в следующую секунду увидел ее – летящую, счастливую, до безумия родную, и мяч из ее руки ловили счастливые и уже влюбленные, а она продолжала бежать и смеяться, задыхаясь от восхищения игрой и соперниками. Мидорима вспомнил тогда – внезапно и неосторожно – в последнем сне свадьба Куроко была зимой, и шел снег, а белоснежные крупицы затаились на длинных ее ресницах, и под фатой она казалась ему застывшим изваянием, до безумия прекрасным, но неживым. Такао, удивленный и восхищенный, не заметил – а кто, кроме него мог – но уже бросал талисман, бережно хранимый весь день, на пол, а перебинтованными пальцами ловил мяч. И весенняя гроза над их головами застыла, испугавшись этого нечаянного порыва, будто и не было ее. Кисе проиграл. Куроко выиграла. И сейчас стояла, невысокая и спокойная, глядя на то, как он врывается в ее игру – и Мидорима внезапно понял, она знает, она все знает. Даже то, что еще предстоит узнать ему. Он аккуратно положил мяч на пол. Замолчал. Легкое ее дыхание – он слышал его даже тут и даже сейчас. Мидорима почувствовал, Такао все понимает, он даже делает два шага назад, потому что слишком хорошо видит возможное будущее и не хочет подобного рабства. Тецуя неловко натянула майку – она пахла чужим мужчиной, и поправила волосы, вспомнила – в бытность Мидорима был тем, кого волновало, чтобы она осталась девушкой, он готов был лично заботиться об этом, ей это даже нравилось… В небесах над ними грохотал первый гром, за дверью ждала влажная от дождя рикша – женщина, которая снится ему в свадебном платье, стоит совсем рядом, подходи и бери руками. И что-то должно было случится теперь, что-то особенное, схожее с концом света или началом особенных историй, что-то, что могло сблизить их или разлучить навсегда. Случилось. Он тоже был тут. Слабый пока еще, но уже уверенный – проигравший Кисе и хмурый его капитан чувствовали это присутствие, чувствовал его и Такао, и второй шаг, сделанный назад, был сделан не от Тецу – от Кагами. - И кто вы такие, черт вас дери?! Куроко незаметно оказалась рядом с ним, дернула за рукав – Мидориму она не простила, как и Кисе, но уважала, уважала хотя бы за то, что тот звонил ей постоянно, без перерывов на насилие, дернула Кагами за рукав – и это было особенно больно… Дернула так, как никогда не дергала Их, Чудотворцев. Они ненавидели фамильярность, но такое отношение было бы бальзамом на усталые сердца. Подумать только, он, Мидорима, трогал ее грудь, входил в нее, как к себе в душу, двигался в ней, получая не удовольствие – облегчение от невозможной этой любви, пытался поцеловать бледные губы, и все-таки они никогда не хватали друг друга за рукава, не менялись взглядами, не прятались за спинами друг друга с немой доверительностью… Кагами чертовски везет – он видит – появившись из неоткуда, он и уйдет в никуда, возможно, но за спиной останется спокойная и счастливая Тецу, и, черт его дери, Мидорима ненавидит его за это… Он замолчал, пытаясь сохранить лицо, а за его спиной необычно молчал Такао, возмущенный и вдохновленный, которому впервые в жизни на ум не шли нужные слова… - Значит, ты Мидорима Шинтаро, да? – спросил сам, осторожней, но с нагловатой уверенностью, Куроко стояла позади него и легко кивала в знак приветствия. - А ты кто такой? – спросил Мидорима, чувствуя за своей спиной смешок Такао – взгляд его, тяжелый, влажный, упал на плечи Мидориме, прижимая того к дощатому полу, к отпечатку ног Тецу. - Ты же прекрасно знаешь, кто он, - громким шепотом добавлял Такао, помогая заклятому другу выпутаться из сложной ситуации. *** Домой они шли уже в сумерках, вдвоем – он и Куроко, она провожала их, на шаг позади шел Кисе, которому стоило обдумать план своего реванша. Где осталась команда победителей Сейрин, они не знали, как и почему Куроко осталась с ними, тоже. Это уже не было так важно. - Тебе идет, - сказал ей Мидорима, чувствуя, как внутри поднимается привычная волна – она рядом, совсем рядом, и можно просто идти и чувствовать ее внутри себя. - Что идет? – спросила она, так и не дожидаясь ответа. Белое летнее платье на ней шелестело, опускалось в такт его дыханию, туфли без каблука еле касались земли, а сквозь вечерний сумрак, как сквозь фату, он видел влажную ее улыбку и знал, как чувствовал – она тут, она живая… Жаль. Он хотел добавить, что ей идет быть счастливой, но опустил ненужные слова. У поворота они расстались, но он теперь точно знал, что будет бороться до конца, до последнего попавшего в корзину мяча, до победы. Иначе его сон не станет явью. Иначе не стоило и начинать.