В своих мечтах я любил тебя так сильно, что сейчас я думаю, что уже знаю, что это такое — быть любимым тобой. Я буду любить тебя, будучи любим тобой.
Любовь умерла — да здравствует Любовь!
Мой отец — очень умный человек, возглавляющий огромную государственную корпорацию, но, в быту, он старается максимально упростить себе жизнь. Перекатываюсь на другой край огромной кровати, подальше от яркого солнечного луча, проникшего в окно. Сколько раз я просила его повесить на оба окна моей спальни в доме хотя бы ролл-шторы. Так нет же. Пять лет, как он и моя мачеха переехали в коттедж — а ничего, прикрывающего мои окна от солнечного света как не было, так и нет. К слову, в комнате сестры висят шторы, оставшиеся от прежних хозяев. А в моей от них остались только книжные полки в огромном количестве, на которые, при переезде, наставили все отцовские книги. Бросаю мимолётный взгляд на часы: одиннадцать утра. Пора вставать, иначе, буду выслушивать весь день шуточки про «соню» и прочие упражнения моей семьи в остроумии. Натягиваю свою «здешнюю» одежду: шорты и черную футболку с кружевным вырезом, которая всегда мирно дожидается моего приезда в шкафу, иду умываться. Когда я появляюсь в холле, там уже вовсю кипит жизнь: папа с моим племянником играют в шахматы, а сестра с мужем, почти уже бывшим, накрывают на стол. — Привет, — папа поднимает руку вверх, на секунду отвлекаясь от своего занятия. — Привет, — улыбаюсь всем и сажусь за стол. Передо мной тут же ложится доска, нож и два куска сыра. — Режь давай, — ну, это как обычно. Моя сестра тоже любит упрощать себе работу. Кинув крохотный кусочек столь же крохотной их собачке породы шпиц, принимаюсь за нарезку. Помнится мне, мама Головина резала очень тонко, и её способ я сейчас попытаюсь повторить. — Тётя Вика, а где Александр Головин? — выкрикивает племянник. — Не знаю, во Франции, наверное, — отвечаю машинально и тут же замечаю, как переглянулись отец с сестрой. У них уже лет пять в головах сидит идея-фикс: выдать меня замуж во что бы то не стало. Ну, или, на худой конец, чтобы я уже завела постоянные отношения. А сейчас они, наверное, напряжены очень сильно: тридцать лет — ума нет, как говорится. — А когда…а когда он приедет? — Не знаю, — я, и правда, не знаю, когда там он приедет обратно в Россию. Любая серьёзная травма — и на майско-июньские сборы он не полетит. Сестра хочет что-то сказать, но, звонок в дверь прерывает опасный для меня диалог. Только выноса мозга мне, для полного счастья, не хватало. — Интересно, кто пришёл? Мы все в сборе, вроде бы, — указываю ножом в сторону двери. Сестра идёт в коридор. — Здравствуйте, — кажется, она слегка ошарашена, — Вика, тут к тебе… — Это же Денис Черышев!!! — Тима крикнул так громко, что у меня зазвенело в ушах. Но, едва ли только от этого. Откладываю нож и, осторожно выхожу в коридор. Папа идёт следом. Да, сомнений нет. Вот он, улыбающийся и лучезарный, как всегда. Приехала домой, блин. Теперь вопросов и давления на мозг со стороны родных мне точно не избежать.***
— Вот уж сюрприз, так сюрприз, — когда суматоха более менее улеглась, мне удалось утащить его наверх, к себе в комнату, на несколько минут, — только не говори, что путь в Испании лежит через этот город. Это всё равно, что летать в Америку через Урюпинск. — Подумал, что ты не будешь против, если я познакомлюсь с твоей семьёй. И ты в такой обстановке такая…непривычно домашняя, что ли, — он успокаивающе гладит меня по предплечьям, — и самолёт из Екатеринбурга сразу в Испанию ночью. Это проще, чем лететь через Москву. — Куда уж проще, — мне и сказать-то особо нечего. Когда тебя несёт по течению, лучше не сопротивляться без особой необходимости, -вот чёрт! — машинально хочу пощупать цепочку на шее, но, её нет, как нет крестика и кулона. Неужели, где-то потеряла и не заметила? — Что такое? -Денис отрывается от изучения огромного количества книг на полке. — Да, цепочку с крестиком и кулоном, похоже, потеряла, — мне хочется плакать. Крестик из часов покойной бабушки, кулон, подаренный очень хорошим и большим человеком в знак признательности, на окончание университета и цепочка, последний подарок покойной мамы, снова исчезли. — Жаль, конечно, но… — Даже не начинай! Ничего не нужно покупать. Эти украшения имеют для меня сакральное значение. А кучу новых я вполне способна купить сама, если захотела. — Ладно-ладно, — он обнимает меня, — только не расстраивайся так. Может, ещё найдётся. — Ага, как только вспомню, где я могла её потерять. Мы спускаемся вниз. Отправив Дениса к своим в палисадник, беру свою сумку. Так, где-то тут у меня затерялись успокоительные. А может, цепочку положила туда же и уже не помню. Взяв таблетки одной рукой, другой натыкаюсь на какую-то цепочку. С облегчением, вытаскиваю руку и обнаруживаю на ладони…цепочку из белого золота с кулоном в виде танцовщицы. Покосившись на палисадник, где Денис о чем-то весело переговаривался с моим племянником, беру телефон. — Головин, немедленно объясни, как твой подарок, который я тебе вернула, оказался у меня в сумке? — Спокойно. Перед отъездом положил. Хотел отдать лично, но, думал, ты догадаешься. — Ну, и зачем? — за стеклом меня уже активно призывали идти в сад, поэтому, устраивать ему глобальный разбор полетов мне некогда. — Я не принимаю подарки обратно.***
— А я думал, ты останешься со своими, — когда домашние разбрелись по дому, мы с Денисом устроились на моей кровати. Через два часа ему нужно было уезжать. Я решила улететь в Москву вместе. — Я тоже так думала… Теперь шквала вопросов мне не избежать. — Ну извини, если все тебе испортил. — Да нет, наверное, ты сделал сам шаг, на который я сама решилась только два раза в жизни: знакомить своего мужчину с моей семьёй. Ты этого достоин, как никто из них, хоть наши отношения пока очень медленно идут вперёд. — Главное, что вообще идут. Новый кулон? — вопрос прозвучал так неожиданно, что я, невольно, вздрагиваю. — Нет, не новый, но, носить, все равно пока нечего. Так хоть вот, его. Телефон Дениса издаёт короткий сигнал, на время отвлекая от меня своего владельца. И чего это я всполошилась? Может, потому, что ему было бы неприятно узнать, что я надела подарок Головина. Он настолько оберегает меня от бывшего, что любое упоминание вызывает недовольство.