Вколи мне что-нибудь

В столовой мы сидели тихо — дождь всё не кончался, и мне казалось, что нас зальет к чертовой бабушке, несмотря на то, что мы находимся на шестом этаже. Нам казалось, что дождь достанет и до сюда. По палатам тоже все разошлись в тишине. Дождь всё лил и лил, и я, как зачарованный, снова встал у окна, наблюдая за потоками воды и людьми, которые быстро-быстро пробегали из одного корпуса в другой или вылезали из машин, чтобы добежать до здания, спасаясь от ливня. Из окна слышались детские голоса — метрах в двадцати был детский сад. Видимо дети всё-таки вышли погулять, несмотря на ливень. Они радостно верещали. Наконец оторвавшись от окна, я решил дойти до туалета, а потом спуститься вниз, чтобы ближе посмотреть на этот прекрасный дождь и понять, почему же он, такой обычный среди лета, завораживает меня так сильно. Я спустился на первый этаж. Там хо от дождя усиливалось, потому что в большом помещении практически ничего не было. Я запомнил, что в десять утра надо быть на перевязке, поэтому еще полтора часа мог преспокойно гулять. Еле открыв тяжелые двери, я вышел на улицу. Вернее, я вышел только за одну дверь, потому что за второй дождь лил стеной, а мокнуть и мерзнуть мне не очень-то хотелось. Всё же открыв вторую тяжелую дверь и скорчившись от боли в животе, так как пришлось напрячься, я наконец узрел эту громыхающую громадину. Вокруг не было асфальта — всё было залито водой по щиколотку. Внезапно дождь сменился градом, я своими глазами видел, как под тяжелыми градинами прогибаются листья деревьев и травинки, где-то недалеко засигналила машина и я вспомнил о своей — понадеялся, что дерево, под которым я ее оставил во дворе, спасет от таких капризов погоды, если, конечно же, не рухнет под напором ветра… Когда я вернулся на свой этаж то увидел, как мужчины и женщины, атаковав столовую, жадно поедали всё, что там было. Они передавали друг другу тарелки, и ели, ели, ели. Потом отпихивали соседей и ели из их тарелок, слышался звон стекла, кто-то даже разбил окно. Вдруг в этой какофонии звуков я услышал один, который выделялся из них — он шел из другого конца здания, оттуда, где был переход во второй корпус больницы. Казалось, что это идет какой-то огромный медведь или огромный неповоротливый цербер, из трех пастей которого по очереди вырываются клубы дыма и огня… и я был прав — когда я ещё не дошел до своей палаты метров десять, то увидел, что с другого края отделения шел, тяжело переваливаясь на коротких лапах, огромный пес с тремя головами. Его лапы утопали в шерсти и одновременно в чем-то вроде смолы, которую он нес за собой из Ада. Я подумал, что схожу с ума и даже протер глаза, но видение не исчезло. Громадный мохнатый пес шел мне навстречу, а его головы жадно осматривали всё вокруг, попыхивая огнем и клацая зубами, будто пробуя воздух на вкус. Как читающих книги и немного знающий о религии, я думал, что Цербера убил Геракл. Но вот он передо мной, идет, преспокойно, чтобы забрать с собой души в Ад… да, пожалуй, Геракл его действительно убил, потому что, когда существо дошло до столовой, сломав по дороге двери своем большим телом, я увидел большую рану на его груди, ее скрывали волосы, но кровь, перемешанная с черной смолой, до сих пор сочилась. По сравнению с этим хтоническим чудищем, доберманы-зомби из фильма «Обитель зла» походили больше на йоркширских терьеров. Пес был явно перекормлен душами, потому как размерами доходил чуть ли не до потолка — а это больше двух метров. Я даже шутливо подумал о том, что ему связывали лапы и кормили насильно, через «не хочу», и вот он вырос в такого гиганта, что практически проваливается своими большими лапами сквозь пол, таща за собой тяжелый хвост с шипами на конце. Как ни странно, но страха внутри не было, причем совсем. Я смотрел на этого шагающего монстра, будто он обычная ростовая кукла, не более. Скорее всего, так было только потому, что он пришел не за мной. Я понял это, когда он, еле втиснувшись в узкий проход, зашел в столовую, тут же схватив одного из бесновавшихся больных и поглотив его, не оставив даже больничных тапочек. Это зрелище поглотило меня больше, чем, утренний дождь, и я подошел ближе, держась за живот. Цербер хватал людей как лягушка мух, заглатывая полностью, и мне чудилось, будто они, еще живые, толкались внутри его чрева, сопротивлялись ядовитым сокам желудка и кричали, что есть сил. Но все остальные люди будто не видели этого чудища. Они кричали по другому поводу — чтобы каждому хватило еды. Это безумное чревоугодие как болезнь распространилась на них, как проказа, заполнила их ум одной идеей — набить пузо, как перед смертью. Но ведь перед смертью всё равно не надышишься… однако они пытались. У многих уже вспухли животы, они были переполнены. Я завороженно глядел на всё это зрелище, лишенный воли сдвинуться с места. И вот наконец Цербер сожрал всех грешников, и пламя перестало литься из его пасти. Он уселся на пол, уставший и довольный своей работой. Одна из голов уставилась на меня, и я увидел эти страшные глаза… глаза, которые я не могу забыть. Они пылали безумно-красным пламенем, заглядывали прямо в душу, как это было наглядно показано в фильме «Призрачный гонщик» — не больше и не меньше, именно так. Заглядывали и выискивали все мои прегрешения. И, чем дальше эти глаза забирались в глубь меня, тем больше я понимал, что скоро настанет и моя очередь — моя очередь быть сожранным, сидеть в его пузе и, обливаясь, желудочным соком, чувствовать, как он разъедает мои мышцы и кости, но не умирать, только лишь ощущать всю эту нереальную боль и видеть, как рядом мучаются такие же грешники, как ты. К счастью, Цербер исчез, как и всё остальное, включая беспорядок в столовой. Только я остался возле дверей, в ступоре, хлопая ресницами, как испуганный ребенок с плюшевым мишкой в руках. В себя меня привел хирург, который, проходя мимо, положил руку на мое плечо и спросил, как дела. Я ответил, что всё хорошо, просто задумался, а затем вернулся в свою палату. Цербер исчез, будто его и небыло вовсе. Исчезли и люди — они наверняка уже сидели в своих палатах. Я вдруг подумал, что это видение было лишь душами, а все людские оболочки, пройдя через страдания, выходят отсюда на волю и продолжают существовать… Эта мысль сразила меня молнией, и я, сраженный, сполз по стенке, держась за живот. Мне стало страшно. Неужели это все — не просто испытание на прочность, а самое настоящее душеуничтожение. Мне хотелось плакать, даже рыдать, и кричать, кричать, а еще — сбежать отсюда, и никогда, никогда больше не возвращаться. Но я знал одно: если я здесь, значит так оно и должно быть. И если я убегу, то все равно лишусь души — рано или поздно. Все равно лишусь, и, быть может, при еще более ужасных обстоятельствах. Страх накатывал волнами, и я, гонимый им, добрался до постели и забылся сном. Поспать мне удалось только час с небольшим. Меня разбудила медсестра. Было уже 10:00 и нужно было идти на перевязку. Весь оставшийся день прошел довольно спокойно, ничего подобного не происходило, и я думал, что это всё закончилось, пока не начался вечер.

***

Вечером снова началось бубнение проповедей. И оно становилось все громче и громче. Я понял, что это были души, съеденные с утра Цербером. Снова полил дождь и я подумал, что лета теперь не будет. Мы, грешники, не заслужили его. Я решил прогуляться. Уже рождался какой-то своеобразный интерес к происходящему. Меня завораживало то, что будет происходить дальше. … Мы живем в хаосе и пороке, изобличающем нас. Мы подчинены ему настолько, что и сами не знаем, что хорошо, а что плохо. Мы живем в нем, купаемся в этой зловонной черной жиже разврата, и наслаждаемся ею, будто это молочно-медовые ванны Клеопатры. Мы живем намного дольше наших предков, но жизнь наша менее значима и менее интересна, чем их. Мы чертовы куклы с прогнившим нутром, наполненным опилками. Грязные, в пятнах. Мы — создания Дьявола, а не Бога. Теология не может дать исчерпывающих ответов на все вопросы современности. Кем бы не был тот, кто нас создал, он был кретином. Он создал нас в угоду своим желаниям, для потехи угрюмого царского распорядка дня, будто шутов и петрушек! Больших ростовых кукол, имеющих разум! И мы, эти куклы, будем драться за место под солнцем, ловя бессмысленные и ненужные нашему организму фотоны, в огромных количествах, и главное, чтобы их было еще больше, чем у соседа, иначе нас будет одолевать зависть. А зависть — это грех. Из тех грехов, что мы так любим… Голос лился низким баритоном, как и в прошлый раз. Он удивительно затрагивал какой-то внутренний камертон, заставляя сердце биться в такт произносимым словам. Я решил прогуляться по этажу. Выходить на улицу все равно было нельзя, как бы не хотелось. Здесь не дома и ты не в гостях, а поэтому будь добр соблюдать распорядок дня. Когда я прошел через женское отделение и дошел до окна, выходившего на переход со второго этажа в другое отделение, я увидел двух мужчин, громко ругающихся на улице. Они толкали друг друга, бранясь так, будто делили корову или фабрику, что, в принципе, соотносимо. Дождя они не замечали. Вдруг рядом со мной открылась дверь, так что я чуть не подпрыгнул от внезапности. В нее ввалились двое хирургов в масках, они тоже ругались. Из их криков я распознал только что они поругались из-за пациента. За каждого поступающего на операцию по направлению, государство платит процент. Соответственно, у кого таких пациентов больше, у того выше зарплата. Мне это показалось сущим абсурдом, ведь государство должно платить бюджетникам равные зарплаты, независимо от количества таких вот спецпациентов. Мужчины ругались все сильнее, и вскоре в бой пошли кулаки. А я стоял, как завороженный, не в силах сдвинуться с места. А они меня и не замечали, потому что я стоял возле окна, прижавшись к стене, даже боясь дышать, чтобы они меня не заметили. Вдруг раздался ужасный грохот и гул дождя усилился, а спустя минуту, пока я наблюдал за дракой врачей, из открытой двери хлынул поток воды. Дождь, видимо, прорвал крышу и устремился вниз, гонимый земным притяжением. Я испугался, что этот поток увлечет меня, и я полечу кубарем вниз… Впоследствии я понял многое, к примеру, что нельзя думать о чем-либо в этом ужасном заведении!.. Только я подумал об этом потоке и «веселом» спуске вниз, как меня накрыло новой волной и понесло. Я ударился о не до конца раскрытую дверь и чуть не потерял сознание. Двое хирургов, заметив наконец все это, убежали, так и продолжая кричать друг на друга. Я не понимал, откуда может взяться столько воды! Неужели дождь по какому-то заказу свыше захотел стереть это место с лица земли?! Я захлебывался грязной водой, кричал, цеплялся руками за мокрые поручни лестничных пролетов, но все без толку… Жуткий поток, минута за минутой, только увеличивал свою мощь. Поток снес все двери, и мы с ним очутились на улице, обрушившись прямо под ноги тем двум мужчинам, которых я видел из окна. Их смыло этим жутким водопадом и понесло вместе со мной прочь от больницы. Даже барахтаясь в воде и фыркая, мужчины продолжали ссориться. Я очнулся в кровати. Была глубокая ночь и луна приветливо светила мне в глаза. Я был весь мокрый, но скорее от пота, нежели от того спуска по водопаду между этажами. Я поднялся и сходил до туалета, чтобы переодеться, и потом проспал до самого утра без приключений.