Иерусалимский синдром

Глава 8 Данцигер встретил меня обыденно — кивнул мне, и ждал, пока я займу место напротив него.  — Вайцман — сказал он — перед тем, как ты расскажешь, что именно я только что видел, хочу прояснить несколько деталей. Он откашлялся.  — Во-первых, я позвал тебя, а не Орена, потому что хочу услышать именно твою версию. Я знаю Альперата немногим больше твоего, поэтому примерно представляю, что там могло произойти. Но, как видишь, я не делаю никаких умозаключений, а только хочу услышать факты.  — Я понял — ответил я напряжённо.  — Ну так что же? — спросил он после некоторого молчания.  — То, что вы видели… — я внутренне сжался — было не по моей воле. Его глаза загорелись нехорошим огнем. Мысленно он, должно быть, уже засаживал Орена за решетку.  — Но — слегка повысил я голос, ненавидя себя в это секунду — это не значит, что до этого не было чего-то…по моей…воле.  — То есть? — спросил он тихо, голос его был сух, как песок.  — Несколько недель назад — сказал я через силу — у нас была… связь. Но все уже закончилось. Он откинулся на спинку кресла, и в его глазах я увидел то, что боялся больше всего — разочарование.  — Вот как — сказал он наконец — теперь я припоминаю некоторые… симптомы. А что же с Раей? Я промолчал.  — Тебе что, совсем все равно, кого трахать? — он уже не выбирал слов, и по одному этому стало ясно, настолько он зол.  — Мы с Раей не спали.  — Значит, она достаточно разумна, в отличие от тебя. Я ожидал от тебя большего, Янон. Я опустил голову. Он вздохнул.  — Я не имею права диктовать тебе, с кем спать — сказал он — но… Рая рассказала тебе про мой с Альператом конфликт?  — Рассказала — глухо ответил я.  — То есть, ты был предупрежден о некоторой поляризации внутри фирмы.  — Да.  — И тем не менее, поставил под угрозу всю свою будущность в компании. Думал, что пронесёт? Или совсем не думал?  — Думал, что пронесёт — ответил я ровно.  — Орен… — он помедлил, подбирая слова — он очень обаятельный человек. Умеет очаровывать людей.  — Да.  — Легко подпасть под его влияние — Эран смотрел на меня с лёгким сожалением и жалостью.  — Вы тоже подпали? — не удержался я.  — Нет, слава богу — он усмехнулся — но тем не менее, не ты первый, не ты последний. Он тоже, знаешь ли, всеядный. Рая вот его сразу раскусила. «И предупреждала меня», горько подумал я. Сейчас я ругал себя за свою дурость. Хотя и помнил, что меня толкнуло на этот необдуманный шаг: одиночество и отчаяние. Не то, что меня это как-то оправдывало, или делало менее жалким. Наоборот.  — Я не буду тебя увольнять, Янон. Но о переходе на второй этаж можешь забыть — проговорил после паузы мой начальник.  — Хорошо — поистине, мне было глубоко плевать на этот второй этаж. Провести последний год в компании мизантропов-трудоголиков было бы просто глупой тратой времени.  — Не видно, чтобы тебя это расстроило — заметил с усмешкой мой начальник.  — Мне нравится здесь.  — Верю. Ну что же, если тебя этим не проймешь, то и не знаю, что делать. Спасибо за файлы, ты прекрасно справился. Можешь идти.  — Спасибо — отозвался я, понимая, что легко отделался. По крайней мере, пока. Вечером мне позвонил отец. Значит, Данц уже ему сообщил. У них прямая связь, что ли? Я поежился, но пришлось ответить.  — Ты, как я понял, не желаешь переходить в элитный отдел? — спросил он недовольно, и я поблагодарил Господа Бога и Эрана: отец получил новости в сильно облагороженной форме.  — Не желаю.  — И почему же? Хочешь прозябать, годами над планом-38,* (*Государственный генеральный план укрепления существующих сооружений на случай землетрясений, общепринято именуемый ТАМА-38) ни разу не создав ничего нового? Эран дал тебе тот первый проект по моей просьбе, чтобы ты понял, какой это кайф — творить. Творить, а не…  — Я понял тебя, — прервал я его — как видишь, я не творец. Мне надо идти. Он хотел ещё что-то сказать, но я уже нажал на кнопку, отключая телефон. Отец любил строить. Создавать. И я, в общем-то, это любил. Но в конечном счёте все будет совсем наоборот. От мыслей, которые мне несколько последних дней удавалось избегать, стало зябко и тошно. Я надел куртку и решил пройтись. Мне нужно было проветрить голову, отвлечься. Но перестать думать не получилось. Как и много раз до этого, я вновь задался мучавшим меня вопросом: когда мессианство стало доктриной спасения? Почему выражение «последние дни» стало синонимом рая на земле, а не тем, чем оно было на самом деле — пророчеством о всеобщем, извините за выражение, пиздеце? Утопическая сказка о вечном мире во всем мире под мудрым руководством помазанного праведника — вот, что стало центральной идеей нашей традиции. Но в реальности это все оказалось чьей-то красивой выдумкой. Не будет царства, не будет золотого века, и мазать елеем меня никто не собирался. Разве что назвать мазней всю ту хренотень, которая появлялась на моем теле в течение последних десяти лет. Каким-то образом я оказался у стен старого города. Подумал, не повернуть ли обратно домой, но вместо этого прошел через ворота и направился к Стене. Там было людно, как и всегда. Пестрая публика прохаживались, сидела, стояла, раскачивалась на древних камнях. Туристы, военная полиция, верующие, и как всегда — изрядное количество юродивых. Пестрый человеческий коктейль. Я сел на каменный бордюр, так и не зайдя на мужскую половину Стены. Мне не о чем было молиться, и нечего было просить у груды камней, наложенных друг на друга. Вскоре я стал свидетелем необычного зрелища: высокий и полный человек, завернутый, как в тогу, в гостиничную простыню (на ткани у него подмышкой я рассмотрел печать "Гостиница Орхидея, Иерусалим"), стоял прямо посреди площади и пророчествовал на английском — по крайней мере, в его мировоззрении, это, скорее всего, так и называлось. Лицо его было величавым и спокойным, светлые, почти белые волосы развевались на ветру. Он выглядел, как…как Понтий Пилат в каком-то фильме, который я смотрел ещё в юности. Какое-то время он прохаживался туда-сюда, потом уселся на гладкие камни рядом с развеселыми пограничниками, и начал им что-то вещать. Те кивали с лёгкими улыбками, и я заметил, что один из них уже звонит в местную больницу. Вот он, истинный иерусалимский синдром — прямо передо мной. Спроси у этого бедолаги, не является ли он мессией, и он ответит «ты сказал». А я? Чем я отличаюсь от него? Тем, что не читаю проповедей? Выгляжу относительно адекватным? Или же знаками на теле, которых, кстати, не видел с того памятного вечера? Минут через двадцать прибыла белая машина амбуланса, и я с болезненным сочувствием наблюдал, как двое здоровяков в белой форме повели беловолосого беднягу к машине, что-то попутно ему внушая. Он не протестовал, но и не особо осознавал, что происходит. — Уже третий за этот месяц, — проходя мимо меня, сказал своему спутнику какой-то пожилой человек — так много их было только в двухтысячном. С чего бы это? Я посидел на камнях ещё какое-то время, пока не стало совсем уже холодно. На меня никто не обращал внимания — все были поглощены своей верой или деланием селфи. Я застегнул куртку до самого горла и повернул в сторону ворот. Обратно в двадцать первый век. Как хорошо, что этот безумный день закончился. **** В воскресенье утром, придя на работу, я первым делом получил чувствительный подзатыльник от Раи.  — Ауч! За что? — возмутился я, потирая шею.  — За то, что так глупо спалился — сказала она сердито — не мог дверь запереть? Или просто держаться подальше от Альперата?  — Думаешь, я знал, что он начнет домогаться прямо на рабочем месте? Разумеется, в таком случае я заперся бы. Но уж точно не вместе с ним. Какие-то у вас здесь странные порядки — обвиняете не виновного, а потерпевшего. Вообще-то Орен на меня напал, а не я — на него. Она вздохнула.  — Знаешь, что я тебе скажу, Янон? Он на тебя сильно залип. Если то, что ты утверждаешь — правда, то… это просто совсем не в его характере — набрасываться так на людей, особенно на тех, с кем он уже порвал отношения. Иначе его бы давно уволили. Я за эти четыре года служила жилеткой для нескольких его «жертв», и уж скорее поверила бы, что это ты к нему полез, а он тебя послал. Такое уже бывало. Я опять возмутился, но она остановила меня жестом.  — Я уже сказала, что верю тебе. Поэтому и говорю — он залип.  — Почему-то я совсем не польщён. И не вижу, как это может его оправдывать — ответил я.  — Я его сегодня видела — вспомнила Рая — он не в своей тарелке. Эран может использовать то, что произошло, против него — всё-таки это явный случай сексуального домогательства.  — Хочешь, чтобы я за него заступился? — я не верил своим ушам. Она откровенно сочувствовала Орену, а не мне.  — Ты сам решай. Но не в рабочее время, ладно? Мы опаздываем со сдачей расчетов, так что садись и начинай арбайтен. Поговорим на обеде.  — Ладно. Она поднялась с места, ее рука словно бы случайно легла на мое плечо, и я мягко захватил ее в свою ладонь, слегка сжал. Пару секунд мы молчали, потом она осторожно вытянула свои пальцы из моих.  — Работай — сказала она дрогнувшим голосом. Я проводил ее взглядом, пытаясь понять, что это сейчас было. Жест сочувствия? Или она все ещё…все ещё… Я помотал головой. Никогда не пойму ее. Никогда не пойму женщин. **** Несколько дней я успешно избегал Орена. Думая о нем, я понимал, что практически не был знаком с этим человеком. Он был властолюбцем и любил контроль — но тем не менее, с радостью уступал мне ведущую позицию все то время, что мы были вместе. Он любил Эрана и не скрывал этого — но мои чувства к Рае выводили его из себя даже теперь, когда все между нами было кончено. По словам моей начальницы, он никогда не снисходил до своих бывших пассий, — но то, что произошло в моем кабинете, говорило об обратном. Эран говорил о нем, как о сексуальном маньяке, ничуть не удивляясь той отвратительной сцене. Но он был предубежден, это было понятно. А Рая утверждала, что Альперат никогда не потерял бы голову до такой степени. Так что же из этого всего следовало? У меня голова шла кругом. У Орена, судя по всему, было явное раздвоение личности: он был независимым, холодным и упрямым эгоистом, однолюбом и ревнивцем. А ещё — нежным и внимательным любовником, великодушным ментором, и…и жестоким и злопамятным эксом.  — Ты ещё долго? Я тоже хочу кофе — раздался сзади меня знакомый голос, и я подпрыгнул. Оказалось, что я уже минут пять стою перед кофемашиной и не отрываясь, смотрю на циферблат. А позади меня терпеливо ждёт Орен.  — Извини — пробормотал я — задумался.  — О чем? — он слегка задел меня плечом, и я отошёл в сторону, уступая ему дорогу.  — Я не перехожу на верхний этаж — сказал я вместо ответа.  — Мне жаль — ответил он коротко.  — Ничего. Я хотел здесь остаться.  — Из-за Раи?  — И из-за нее тоже. Он вытащил из кофемашины стакан с дымящимся кофе.  — Я говорил с Эраном — произнес он — мне было сказано, что только твоя просьба спасла мою задницу от немедленного увольнения и больших неприятностей. Чертов Эран. Разумеется, он должен был разболтать.  — Я не хотел, чтобы у тебя были проблемы с законом. Он шагнул ко мне, и я машинально отступил.  — Только не говори, что боишься — хмыкнул он.  — Я не знаю, что тебе взбредёт в голову в следующий момент — признался я.  — Думаешь, я накинусь на тебя прямо здесь, на кухне?  — Я не знаю. Он покачал головой.  — Янон, не тупи. Я взглянул на часы на стене напротив окна. Он тоже посмотрел туда, вздохнул.  — Мне пора идти. Я сожалею о том, что случилось. Если бы ты знал меня хоть немного лучше, то понял бы, насколько это для меня нехарактерно. Как и вообще то, что у нас с тобой было.  — Что именно? — спросил я.  — В общем-то, все — сказал он серьезно — начиная с того, что я ни разу до тебя не был снизу. Пока я пытался осмыслить то, что только что услышал, он обошел меня по широкой дуге и вышел из кухни, оставив одного. **** Двадцать девятого ноября я проснулся под утро от знакомого жжения под кожей. Застонал, понимая, что это значит. Через секунду все мое тело взорвалось от ослепляющей боли — горело, жгло и зудело, словно на мне с ожесточением бороздили строки раскаленным стилом. Спасло меня только то, что продолжалось это не дольше пары секунд. Я долго ещё лежал, приходя в себя, прежде чем набрался сил и храбрости подойти к зеркалу. То ли после долгого перерыва так показалось, то ли на самом деле — но все выглядело ещё хуже, чем я обычно помнил. Знаки, которые появились на мне сейчас, вообще не выглядели, как обычные еврейские буквы, к которым я уже привык. Не выглядели даже арамейскими, которые мне пришлось выучить за последние пару лет и вдобавок обзавестись словарями. Теперь это было что-то более примитивное, скорее напоминавшее каракули ребенка, который сам себе выдумывает буквы. Даже если я смог бы это прочесть, вряд ли бы что-то понял. Хотелось вернуться в постель и забыться долгим сном, лишь бы не оставаться наедине с неизбежной реальностью. Но сегодня была среда, и я, как робот, оделся, побрился и, стараясь не обращать внимание на зуд по всей верхней половине тела, направился к машине. Работать не получалось. Я понимал, что если хочу прочесть новое послание, мне надо обратиться к специалисту — кому-то, кто был бы знаком с «даацем». Я попробовал было разобраться сам, но понял, что и сам язык мне уже незнаком. В этот раз я сфотографировался — так, чтобы можно было различить все надписи при должном увеличении. Вспомнил, что раньше избегал этого делать — чтобы, увидя позже снимок чистого тела без следов знаков, не убедиться окончательно в своей невменяемости. Те времена давно уже прошли. Во время перерыва я зашёл в форум, где сидели в основном лингвисты и теологи (да, был и такой на просторах интернета). Я и в прошлом задавал там вопросы по самым непонятным выражениям — всегда анонимно, и мне отвечали, хоть и с некоторым недоумением. Так я поступил и сейчас. Переписал все более-менее читабельный вид, и послал запрос, понимая, как сильно рискую. Потом спохватился, что так и не успел продвинуться по проекту, и до конца дня уже об этом не думал. Только я успел углубиться в работу, ко мне постучалась Рая.  — Ты объявил голодовку? — спросила она.  — Позже спущусь в киоск, куплю поесть — ответил я, не отрываясь от экрана.  — Эран хочет узнать, как продвигается проект. Когда сможешь с ним посидеть?  — Давай завтра. Сегодня я мало что успел.  — Ты заболел? — участливо спросила она. Положила свою прохладную ладонь мне на лоб, и я с трудом удержался, чтобы не прижаться к ней. Она мягко взъерошила мне волосы, провела рукой по затылку, и я застыл, затаив дыхание. Она дразнила меня, а мне оставалось только принимать ее скупые и редкие знаки внимания, не показывая вида, как жадно я этого жду. Если бы она узнала, что я едва держу себя в руках…прекратила бы, или продолжила бы — из чистого любопытства, узнать, сколько я могу вытерпеть? Я сидел неподвижно, не глядя на нее. Ее рука продвинулась вниз, и я услышал лёгкий смешок, когда она поняла, насколько я возбужден. Лицо мое горело, и я мысленно молил ее о продолжении, понимая, что если попрошу вслух — все сразу же закончится. В дверь постучали, и Рая выпрямилась, отступая от меня. В кабинет заглянул Эран.  — Левин, ты скоро? Посмотрел на нас внимательнее.  — Поосторожнее с ним, Рая. А то тебе придется разбираться с Альператом. И ещё, должен признаться, мне перестали нравиться эти ваши игры. Ты — начальница, он — подчинённый. Не забывай об этом, если не хочешь получить обвинение в злоупотреблении служебным положением. Она коротко кивнула, и, не глядя на меня, вышла из кабинета, задев плечом Данцигера. Эран несколько секунд смотрел на мое горящее лицо.  — Иногда мне кажется, что лучше бы я выслал тебя наверх, Вайцман. Это было бы лучшим наказанием для тебя, не так ли — остаться без внимания со стороны этих двоих идиотов? Да только боюсь, что в таком случае они сами уволятся, оказавшись без своей игрушки. Сказав это, он вышел, аккуратно закрыв за собой дверь. Вечером, перед тем как выйти, я на всякий случай зашёл на форум, особо ничего не ожидая: обычно кто-нибудь отвечал только через день-два. Но мне написали. «Где можно прочесть остальное?» Аватарки не было, ник был безличный — ряд цифр и букв, набранных, судя по всему, наобум. Дата регистрации — сегодня днём. Я зашёл на форум с телефона. «Что там написано?» — послал я вопрос. Ответа не было, и я завел машину. Легче было бы переписываться в каком-нибудь мессенджере, а не на допотопном форуме, но я не хотел себя раскрывать. Приехав домой, снова проверил телефон. «Лучше будет встретиться. Позвони мне». Я сохранил номер телефона, который был в том же сообщении, некоторое время размышлял, все ещё сидя за рулём. Поднялся наверх в квартиру. Не переодеваясь, включил лэптоп. Зашёл в Скайп, проверил, что денежный баланс у меня есть. Со своего телефона я звонить не хотел. Но скайповский звонок на телефонную линию проследить было бы сложнее, и я решился. Мне ответили через пять-шесть гудков.  — Алло? Я глубоко вдохнул.  — Я из форума.  — Какого форума? — недовольно спросил мужской голос. Немолодой.  — Лингвистов и историков. Молчание.  — Это ты — автор того текста?  — Не совсем. Я его переписал. В оригинале он написан палеоеврейским алфавитом.  — Ты можешь послать мне все, что там написано? Я секунду размышлял.  — Я попробую.  — Пошли мне прямо все, как есть.  — А что там написано вообще? — не выдержал я. Смешок.  — Если честно, то сплошной эсхатологический бред. Но если это не фейк, то может представлять огромный исторический интерес. Поэтому я и хочу видеть оригинал. Что это — пергамент? Где ты это нашел?  — Долго объяснять. Можно поподробнее узнать содержание? Что именно там говорится?  — Землетрясения, цунами, пожары. Все, как в любом уважающем себя «яростном пророчестве». Слышал о таких?  — В школе проходили.  — Ты, как я понял, далек от религии?  — Да.  — Так откуда у тебя этот текст?  — Долго объяснять. Он помолчал.  — Мы можем встретиться?  — А кто ты? — спросил я — учёный? Теолог?  — Учёный. Теолог. Лингвист. Ну так как?  — Я позвоню — сказал я. Он попытался что-то ещё сказать, но я не слушал. Землетрясения. Пожары. Цунами. Каким должно быть землетрясение, чтобы уничтожить все живое? Таких в природе не существует, это я знал точно. А может, кто-то тут страдает мегаломанией? Мегаземлетрясение это не шутка, цунами тоже. Но махом убить все живое на планете — это уже из разряда фантастики. Скорее всего, пророчества простирались до границ Израиля, возможно, немного дальше. Что тоже невесело. Но я мог бы что-то сделать. Спасти близких, или же достучаться до властей, чтобы эвакуировать население. Организовать спасательные бригады. Что угодно. Но сначала мне надо было прочесть весь текст. Я снял верхнюю одежду, майку, встал перед зеркалом. Тело все ещё было испещрено знаками, даже спина. Кое-как я сфотографировал и её, обрезал фотографии и обработал, так, чтобы не было слишком явно, что надписи находятся на человеческом теле. Посылать ему фотографии пока не стал. Сперва надо было подумать, как сделать, чтобы он меня не смог отследить. И ещё — узнать о нем побольше. Я позвонил снова. В этот раз он ответил сразу же, словно ждал моего звонка.  — Ну что? — спросил он  — Как тебя зовут?  — Альберт.  — Это настоящее имя?  — Разумеется.  — Тогда скажи фамилию.  — Лерер. Я зашёл в поисковик. Нашел. Он был профессором в иерусалимском университете на факультете лингвистики. На фотографии был человек лет пятидесяти, с бородой и в кипе. Странно, на меня он не произвёл впечатление верующего.  — Ну что, проверил? — все это время он терпеливо ждал.  — Как я могу знать, что это на самом деле ты?  — У тебя есть причины не доверять мне? Ты что-то скрываешь?  — Ты религиозный? Дос?  — Уже нет. Ты увидел мою фотографию с бородой? Она не самая новая.  — Тогда пошли мне доказательство. Какое-нибудь видео, которое запишешь прямо сейчас.  — Куда послать? Я задумался. Потом продиктовал ему емейл адрес, которым никогда не пользовался, и открыл ещё давно, на всякий случай, под ничего не значащим ником и именем. Через минуту я уже получил письмо. Открыл видеофайл. Он был лет на пять старше, чем на фотографии. Бороды и кипы не было. Худое лицо, острый взгляд. Он помахал рукой и сказал:  — Привет. Я Альберт. Мы с тобой в данную минуту говорим по телефону. Теперь, когда ты убедился, могу ли я посмотреть на остальные надписи? Я закрыл файл, и вновь вышел с ним на связь.  — Я пошлю тебе несколько фотографий прямо сейчас. Хорошо?  — Хорошо. Я жду. Я понял, что руки мои слегка дрожат. Никогда я ещё не заходил столь далеко. Нажал на кнопку «послать».  — Я получил — сказал он через несколько секунд. Я слушал кликанье его мышки на той стороне и ждал. Потом услышал, как он негромко ахнул.  — Что? — спросил я резко.  — Откуда у тебя это? И на чем это написано? Почему снимок чёрно-белый?  — Это неважно.  — Послушай. Это…это шедевр эсхатологического жанра, понимаешь?  — Что там написано? Землетрясения и пожары? И все?  — Давай так — ответил он — ты мне говоришь, где нашел это все, а я — читаю тебе полный текст.  — Я обещаю, что скажу тебе — сказал я со всей искренностью, на какую был способен — но сперва прочти мне хотя бы конец. Он вздохнул.  — Хорошо. Самый конец. «На всей земле не останется ни одной живой души, и надежда — тщетна».  — Почему не останется? — спросил я — от землетрясения?  — Поверь мне, кроме землетрясений, тут ещё достаточно страшилок.  — Например?  — Сначала ответь на мой вопрос. Откуда. Эти. Надписи. Я решился.  — Они появляются на моем теле.  — Хаха. А теперь правду.  — Это правда. Пауза.  — Докажи. Я включил видеокамеру, так, чтобы не было видно лица. Отснял секунд десять. И послал ему, больше не колеблясь ни секунды. Мне нужно было знать. Снова кликанье мышки. Потом его голос.  — Как ты это сделал?  — Думаешь, я сам на себе такое нарисовал?  — А кто тогда?  — Не знаю.  — Мы можем встретиться? — голос его был напряжённым и треснувшим.  — Нет!  — Я просто…ты понимаешь, что ты сейчас мне показал?  — Не очень. Поэтому и прошу тебя мне все рассказать.  — Если это правда, то… — мне показалось, что он застонал — когда это случится?  — Послушай — я сцепил пальцы — мне нужно знать, что там написано. Это что-то местное? Или глобальное? Скажи мне только это.  — Судя по всему, глобальное. Я не очень понял пару выражений, но…  — Ясно — надежда, которая вспыхнула во мне всего несколько часов назад, погасла.  — Когда это случится? — повторил он жёстко.  — Зачем тебе это знать?  — Не хочу жить и умереть с закрытыми глазами.  — Ещё не скоро. Лет пять — соврал я.  — Пять лет…- прошептал он, и я понял, что надо было врать лучше.  — Как тебя зовут? — спросил он.  — Это неважно. И…мне пора идти. Попробуй распознать все, что там написано.  — Если у тебя будут ещё надписи, скажешь мне?  — Скажу — пообещал я. Он помолчал, потом бахнул трубку. Мне стало грустно и тревожно. Теперь ещё один человек, кроме меня, знал правду — и то не всю. Легче мне от этого не стало: я сам ничего нового не узнал, а он сейчас должен справляться с кошмарным знанием, которое, по-хорошему, лучше бы и не слышал. Был уже первый час ночи, и я наконец лег спать. Утром знаки исчезли, и я привычно впрягся в беличье колесо рабочего дня. По пути заметил, что бензина отсталось на самом донышке, заехал на бензоколонку. Взял со стенда бесплатную газету, пробежался глазами по первой полосе. Развернул страницу и похолодел. На меня смотрел Альберт Лерер. Над фотографией — заголовок большими буквами: «Самоубийство на почве науки?». Я с трудом принялся читать, буквы прыгали у меня перед глазами. Лерер был найден рано утром в своем кабинете, в петле. На столе обнаружили листы с какими-то письменами. Ведётся следствие. Я свернул газету в тугую трубку, сжал ее в кулаке до боли. Хотелось надавать себе по голове этой импровизированной дубинкой. Я так и не узнал от него полного текста. А он? Смог распознать те несколько слов, что не понял вчера? Понял, что пять лет — это ложь? Если так, то неудивительно, что он полез в петлю. Это меня подготавливали добрых десять лет, и понимание близкого конца стало уже частью моей жизни. Кроме того, у меня не было по-настоящему близкой семьи и друзей. А ему…каково было ему? И почему мне не пришло вчера в голову, что не стоит оставлять постороннего человека наедине с таким знанием? Идиота кусок, вот кто я. Минутная слабость — и по моей вине погиб ни в чем не повинный человек. А самое страшное — то, что до сих пор было надёжно скрыто от всех, станет достоянием общественности. Если друзья Лерера заинтересуются содержимым распечаток на его столе… сколько ещё самоубийств совершатся в ближайшие несколько месяцев? Что за вакханалия начнется в СМИ? И имеет ли это значение — в свете того, что он рассказал мне вчера по телефону? Я бросил газету на сиденье рядом с собой. Позже прочту ещё раз. А пока — меня ждал ещё один день из оставшихся трехсот шестидесяти четырех.