Иерусалимский синдром

Глава 10 Все время, отпущенное мне на отдых, я спал, ел, гулял по Иерусалиму и его окрестностям. Пару раз мне звонил Лерер. Оба раза я не брал трубку, позже посылая сообщение «ничего нет». Возможно, меня должно было подавлять это неожиданное «молчание» своего тела — ведь каждый новый день приближал меня к угрозе, высказанной Авшаломом. Но меня так радовало ощущение, когда ничего не чесалось, не кололось, не жгло… ещё день без этой дряни — ну и ладно. Лерер же становится все более подавленным и раздражённым. Непонятно было, что его пугает больше — угроза всемирного уничтожения, или же страх, что его отец убил себя понапрасну. Чаще всего мне казалось, что второе. Когда отпуск закончился, я вернулся на работу. Вроде бы меня не было всего пару дней — а ощущение было таким, словно прошла целая вечность. Мне с трудом привыкалось сидеть за рабочим столом, проект зашёл в тупик. А самое неприятное — что и мои чувства к Рае куда-то пропали. Ее близость уже не волновала, да и она сама, почувствовав мое охлаждение, не пыталась даже коснуться меня, что раньше делала довольно часто. Я не удивлялся этой перемене. Меня охватило какое-то оцепенелое равнодушие: пять дней отдыха не разгрузили меня, а наоборот — чрезмерно расслабили. И ещё — я окончательно понял, что зря трачу свое время на непонятно что. Чем я занимаюсь? Зачем сижу в этом тесном кабинете, вместо того, чтобы сделать хоть что-то, о чем мечтал всю жизнь? Стадия отрицания была позади, и жить как прежде стало невозможно. Время текло сквозь пальцы, я смутно понимал, что меня ждут большие перемены. Вскоре Эран перестал делать вид, что ничего не замечает, и вызвал меня к себе.  — Янон, ты вообще хочешь работать в этой компании? — сказал он прямо.  — Месяц назад я сказал бы — да. — я решил тоже быть откровенным, насколько это было возможно.  — Что же изменилось за месяц? — спросил он — это потому, что я перестал давать тебе интересные проекты? Или что-то личное?  — И то и другое. И ещё кое-что, не касающееся работы.  — И что ты предлагаешь? Если я переведу тебя в отдел с интересными проектами и без присутствия этих двоих сексманьяков, ты гарантируешь мне то же качество работы, что и раньше?  — Вряд ли. Он приподнял бровь.  — Вот даже как.  — Мне нужно… — я замолчал. Уже знал, чего хочу, но страшно было говорить это самому.  — Ты хочешь уволиться? — он облегчил мою задачу.  — Да — выдохнул я.  — А твой отец?  — Переживет. Эран помолчал.  — Что это, Янон? Кризис среднего возраста? Осенняя депрессия? — спросил он.  — Не знаю.  — Тебе не жаль своей карьеры? Ты ведь очень хороший инженер.  — Жаль. Но работать я больше не могу.  — А что будешь делать?  — Поеду куда-нибудь — уклончиво ответил я.  — Надеюсь, ты знаешь, что делаешь — вздохнул он — единственное, чем я могу тебе помочь — оставить место за тобой на три месяца. Но не дольше.  — Спасибо. Звучит прекрасно, но если это принесет вам неудобства — лучше приведите кого-то нового вместо меня.  — Тяжело тебе будет, Вайцман — сказал он серьезно — слишком не по-местному себя ведёшь. Я промолчал. Это мне говорили здесь всегда — и в юности, и сейчас. Я пообещал Данцигеру отработать ещё две недели, хотя сейчас это казалось мне чем-то невозможным. Отдых манил, и ждать было почти нестерпимо. Но проект следовало закончить, или хотя бы немного продвинуть вперед и ввести кого-то другого в курс дел перед уходом. Уходить на полуслове значило бы окончательно испортить отношения со всеми в компании. Рая, узнав о моем решении, остолбенела.  — Это из-за меня?  — Нет. Мне просто нужен перерыв.  — Не может быть, что это «просто». Особенно в свете последних событий. Это мы с Ореном, да?  — Нет же — я мягко коснулся ее руки. Раньше меня пронзало током от ощущения ее кожи под моими пальцами. Сейчас — ничего.  — Ты ведь… Янон, ты здоров? — в глазах ее появился страх. Страх за меня. Неужели она на самом деле обо мне тревожится? Это было…приятно.  — Здоров — утешил я ее. И подумал, что в некотором роде и в самом деле веду себя, как смертельно больной. Что было довольно-таки эгоистично с моей стороны — потому что, по сути, мы все сейчас такими являлись.  — Точно?  — Точно. У меня не рак, не СПИД, я просто хочу сделать перерыв. Считай, что я заболел кризисом среднего возраста.  — Звони мне когда захочешь — сказала она тихо — пожалуйста. Я хочу, чтобы мы остались друзьями, даже если ты уйдешь насовсем.  — Буду звонить — ответил я, но не был уверен, что сдержу обещание. Орен отреагировал на новости в своем стиле.  — Ну что, быстро ты спекся — услышал я знакомый смешок, и оторвался от экрана.  — Не отрицаю — я откинулся на спинку кресла.  — Не буду спрашивать, что случилось. Наверное, тебя уже допекли этим вопросом.  — Есть такое.  — Жаль. Ты хорош. Был.  — И мне немного жаль…  — На что собираешься жить? Он был первый, кто мне задал этот вопрос. Хотя всем наверняка это приходило в голову.  — Успел кое-что отложить на черный день. Может, буду подрабатывать… там и сям.  — Куда ты едешь, хотя бы намекнешь? Неужели возвращаешься обратно в Германию?  — Нет, я остаюсь здесь. Пока не знаю, где. Решу через пару дней. Я врал. Я уже давно знал — ещё когда продумывал, как буду скрываться от Лерера. Но тогда это было планом бегства, а теперь стало чем-то вроде идеи фикс. Уехать в Эйлат*. (*Самый южный курортный город Израиля, на берегу Красного моря) Ещё в ранней молодости, приезжая в этот город, я удивлялся видам потрепанных палаток, хаотично расположенных на диких эйлатских пляжах. Было такое ощущение, что они стоят не первый день и даже не первый месяц. Кто в них жил — туристы, хиппи, местные бомжи — я не знал, да и это было неважно. Теперь я собирался стать одним из них, кем бы они ни были. Сдать квартиру, закрыть все дела в холодном и ветреном Иерусалиме, загрузить в машину тяжелый рюкзак и палатку, купленную со вторых рук. Ничего меня больше здесь не держало. И вот, через несколько суматошных дней и ещё пять часов дороги — я в мягком зимнем тепле самого южного города страны. Не могу сказать, что эта авантюра меня не пугала. Пугала, и ещё как. Но впервые за несколько месяцев мне вдруг стало очень спокойно. Словно наконец перестала тикать часовая бомба у меня в голове. Первые несколько дней я гулял. Бродил по городу, по пляжу. Плавал, хоть вода была довольно-таки прохладной. В этом году я ещё ни разу не был на море, так хоть наплаваюсь вдоволь. Первое время я ни с кем не знакомился. Эйлат не зря называют «городом греха», но я держался подальше от клубов и баров, по одной простой причине — лишних денег, как и источника дохода, у меня не было. Пару раз меня пытались снять, и соблазн был велик — одиночество за последние полгода становилось все более нестерпимым. Но я сдерживался. Наверное, потому, что подкаты были грубыми и пошлыми. Никому не хотелось утруждаться — здесь все давалось в руки слишком легко. Не ты, так другой. Тем не менее, надолго соблюдать целибат меня не хватило, и через недели две я обнаружил, что стою в темном переулке возле ирландского паба, а какой-то бородач с увлечением делает мне минет. Он был одет обычно, в майку и джинсы, но что-то подсказывало мне, что передо мной — один из тех ультраортодоксов, которые ревностно соблюдают все шестьсот тринадцать заповедей везде — кроме этого города. Сюда они приезжают и отрываются по полной; только здесь они могут быть самими собой. Или даже лучше — теми, кем хотят быть. Я закрыл глаза и представил, что это Лерер; сам не знаю, почему я вспомнил о нем. Наверное, потому, что он уж точно не стоял бы передо мной на коленях и не сосал бы мой член. Это была такая маленькая внутренняя месть — за его правильность и занудство. И за то, что из-за него я сейчас живу в палатке на берегу Красного моря. Я понимал, что слишком много выпил. Наверное, отец сказал бы сейчас что-то вроде: «ты катишься по наклонной». Но мне нравилось мое состояние. Никогда в жизни я не жил так — не думая о завтрашнем дне. Всегда было, чем заняться: сначала это была школа, потом армия. Потом — короткая передышка, во время которой я все равно не бездельничал, а подрабатывал и готовился к университету. Учеба, работа. Все как у всех. И даже скорый конец не сразу согнал меня с этого беличьего колеса, к которому я так привык. Наверное, мне следовало бы наслаждаться жизнью с бо́льшим размахом. Но я сдерживал себя, словно наказывая за что-то. Наверное, за то, что знал, чем все закончится — и ничего не делал, чтобы как-то спасти этот мир. Иногда я думал о самоубийстве. Если убью себя — исчезнет ли красная кнопка внутри меня? Или же все просто закончится ещё раньше, чем запланировано? Зачем тогда рисковать? А если честно — я не хотел умирать, пусть даже за все человечество. Все-таки я не был Христом. А вот Лереру-сыну наверняка вздумалось бы решить проблему таким тривиальным путем. Или нет? Станет ли он убивать ни в чем не повинного человека, если всё-таки поверит мне? Мне захотелось курить, как и всегда, когда я думал об Авшаломе. Как собаку Павлова, он подсадил меня на сигареты и на себя. Чертов дос. Я схватил бородатого за затылок, и в несколько движений завершил наш кратковременный контакт. Он сплюнул, поднялся, растирая затекшие ноги.  — Как насчёт взаимной услуги?  — Рукой — пожалуйста.  — Идёт — судя по всему, на большее он не рассчитывал, слишком уж быстро согласился. Наверное, если бы он настоял, я пошел бы и на большее. Торопыга… Я толкнул его к стене ближайшего магазина, не расстёгивая ремня, пробрался рукой в трусы. Полная боевая готовность. Он дышал мне в шею, и мне это нравилось. Жаль только, что он — не Лерер… **** К концу января я понял, что надо доставать откуда-то деньги. Сбережений пока хватало, я не шиковал, но и проесть все, что у меня накопилось за время работы инженером, было бы глупо. Тогда я начал подрабатывать. Наверное, отец получил бы инфаркт, узнав, что я работаю практически на любой подвернувшейся работе: продавцом, уборщиком, курьером. Пару раз даже был курьером для телеграса — в смысле, подвозил от кого-то кому-то заказ марихуаны. Отец мне не писал и не звонил. Наверное, окончательно махнул рукой на непутёвого сына. Я его понимал, и так мне было даже легче — не надо было врать или оправдываться. Мать писала, но она относилась ко всему спокойно. Знала, что я в Эйлате, и только спрашивала, хватает ли мне денег. Я говорил, что хватает. Так уж получилось, что оба раза, когда я кого-то подцепил, были опять же с переодетыми досами. Во второй раз я уже не ограничился дрочкой, а в третий мне попытались заплатить. Несколько секунд я всерьез думал взять деньги, потом всё-таки вернул обратно:  — Я не блядь, развлекаюсь, как и ты.  — Откуда ты? — спросил мой спутник, с некоторым облегчением пряча купюры обратно в бумажник.  — Из Иерусалима. Он вздрогнул. Наверное, испугался, что я стукну его жене. Или, что хуже — адмору*. (*Титул лидера религиозной хасидской общины)  — Не волнуйся — бросил я — таких, как ты, тут пруд пруди. Которые из Иерусалима.  — А ты? Тоже из наших? — спросил он с опаской.  — Нет, я безбожник.  — Ладно — он расслабился — хочешь ко мне в отель ночевать? Я не против ещё одного раунда.  — Нет, я домой — я притянул его к себе и коротко поцеловал. Он усмехнулся мне в губы, но на поцелуй ответил. На том мы с ним расстались, я поехал к себе на пляж, улёгся в спальник внутри палатки. По ночам было холодно, но мой спальный мешок был хорошего качества — я не мерз, а от свежего морского воздуха спалось особенно крепко. Почему я не жил так раньше? Следующее утро было совсем не похоже на предшествующий ему прекрасный вечер. Хотя бы потому, что я проснулся с до омерзения знакомым зудом. Я зарылся головой в мешок. Нееет, только не это! Только не сегодня! Да и вообще — лучше никогда. Я понял — мы все помрем. Зачем напоминалки-то писать? Собравшись с духом, я продрал глаза, через силу снял фуфайку, и узрел на груди что-то совсем незнакомое. Сначала мне показалось что это какие-то картинки. Потом я подумал про египетские иероглифы. Одно я знал точно: это уже даже не протоеврейский. Интернет тут ловил, хоть и хреновый. Я полез в поисковик. Протосинайское письмо. Налицо была некая деградация — если ещё пару лет назад я находил на себе вполне читабельные современные буквы, сейчас наблюдалась тенденция…нехорошая такая тенденция. Это значит, что со временем мы придём и к пресловутым иероглифам. А дальше что? Хотя что это я. Никакого «дальше» уже не будет. Я задумался. Что-то я должен был сделать… Сфотографировал грудную клетку. Пальцы сами нашли номер Лерера в списке телефонов. Гудки. Ответит ли? Или как раз сейчас он наматывает на себя ремни тфилина? Он ответил.  — Янон?! — он словно не верил в то, что я мог позвонить.  — Ты ещё не открыл на меня криминальное дело? — спросил я полушутя.  — Нет, конечно — нетерпеливо сказал он — где ты?  — Далеко. И у меня есть то, что тебе нужно. Вопрос, сможешь ли ты этим воспользоваться.  — Что ты несешь? — он был не в духе. Как и я.  — Послать тебе фотку?  — Да. Поскорее! Я пожал плечами, скинул ему фотографию, не отключаясь от разговора. Почему-то это напомнило мне беседу с его отцом, и стало не по себе.  — И что это значит? — спросил он после некоторой паузы.  — Это такое письмо… — начал я.  — Я знаю, что это за письмо — прервал он меня — что это? Почему в этот раз такие знаки? В прошлый раз были другие!  — А в этот раз — такие. А год назад был арамейский. Понимаешь? Он помолчал.  — Понимаю. Почему ты мне этого раньше не сказал?  — Зачем? Это что-то меняет?  — Не меняет. — Молчание — Я хочу увидеть это сам. Где ты?  — В Эйлате.  — Блядь! — я вздрогнул. Не ожидал от него такого крепкого словечка — что ты там делаешь? Какого хрена именно в Эйлате?!  — Наслаждаюсь последними месяцами нашего существования.  — Ты всё-таки в это веришь? — спросил он.  — Если я псих — то оно тем более того стоит. Ведь тогда остаток жизни мне придется провести в сумасшедшем доме.  — Рад, что ты адекватно расцениваешь свои шансы. Я скоро приеду. Никуда не уезжай.  — Хорошо — пробормотал я. Почему-то мне очень захотелось, чтобы он приехал, хотя все это время я, по сути, от него прятался.  — Где ты?  — На диком пляже. Там, где палатки. Знаешь?  — Знаю. Бомжуешь?  — Не начинай — я вздохнул. Неужели начнет мне выговаривать? Только не это.  — Я скоро буду — повторил он и повесил трубку. Лерер приехал к часу дня. Вышел из машины, уставший, в мятом пиджаке. Все такой же религиозный, все такой же чёрно-белый. Борода стала немного короче, и ему это шло. Очень. Его шляпу вдруг сдуло порывом ветра, он подобрал ее, но не надел. Кинул в машину на сиденье, и двинулся ко мне. Теперь его голову покрывала только черная кипа.  — Где это? — спросил он вместо приветствия. Я ткнул в грудь.  — Снимай.  — А поцеловать? — ляпнул я. Он приподнял бровь.  — Я вижу, Эйлат на тебя действует очень специфически. Давай, у меня мало времени. Я огляделся, хоть это было бессмысленно — вокруг нас не было вообще никого. Никаких возможных свидетелей. Стянул через голову майку. Он впервые увидел надписи вживую, и я видел, что они произвели на него впечатление. Притронулся к строчкам, и я едва удержался, чтобы не податься навстречу его прикосновению.  — И что тут написано?  — Откуда я знаю? И разве это важно? Мы все умрем — я пожал плечами.  — Хорошо. Другой вопрос: почему ты? И не заливай мне про мессианизм. Я хочу понять.  — Я не знаю. А почему бы и не я? Просто не повезло. — я сам себя спрашивал это столько раз…и отвечал сам себе всегда так же: просто не повезло.  — Ты ел сегодня? -спросил он неожиданно.  — Не особо. Аппетита не было, знаешь ли.  — Пойдем пообедаем. Я угощаю.  — Думаешь, я тут голодаю? — хмыкнул я.  — А ты не голодаешь? Я пытаюсь понять, на что ты живёшь.  — На еду мне, по крайней мере, хватает.  — Янон — он вздохнул — нельзя продолжать… так. Даже если это правда… ты не можешь жить так — в палатке, как бомж.  — Почему? — спросил я. Мне было интересно, что он ответит. Он подумал. Перевел взгляд с сероватого прохладного моря на меня.  — Если ты мессия…то я не могу оставить тебя в таком положении. Пусть ты и не таков, какого мы ждали, но мы…мы ждали. И я должен принять тебя, как гостя. Как дорогого гостя. Я смотрел на него во все глаза. Всё-таки они — инопланетяне. Никогда, никогда не пойму их. Потом мы пообедали в какой-то кафешке в городе. Точнее, я обедал, а он пил воду, которую принес с собой: у кафешки не было сертификата о кошерности. Он молчал, и я был ему за это благодарен. Не хотелось говорить. Потом он все же снизошёл до меня.  — После обеда мы возвращаемся в Иерусалим.  — Зачем? И на какие шиши я буду там жить?  — Будешь жить у меня. Вернёшься на свою работу. Я покачал головой.  — На работу не вернусь. Ты пойми, я не могу больше заниматься укреплением домов, зная, что это бесполезно.  — Тогда найди другую работу. Бесплатно ты жить у меня не сможешь. Я не люблю паразитов.  — Я как бы к тебе не напрашивался — пришлось мне ему напомнить — но работать буду.  — Кем?  — Да кем попало.  — Хорошо. Будешь помощником садовника, я видел, что мой жилкомитет как раз такого ищет.  — Отлично. Всегда мечтал о такой работе. Он засмеялся. Потом спрятал лицо в ладонях, и я испугался, что он заплачет.  — Авшалом — как странно было произносить его имя. Кажется, это был первый раз, что я назвал его так.  — Что?  — Я…мне жаль. Что я не такой, как ты себе представлял. Как вы представляли. Я вообще не собирался быть никаким… Черт, я даже не еврей. Не по матери, в смысле. Видишь, я даже извиниться как следует не умею.  — Мне тоже очень жаль. Ты, наверное, много успел прочесть за эти годы, каким должен быть настоящий Машиах.  — Угу. Идеальным лидером, красноречивым, умным, красивым, бородатым. Он снова засмеялся.  — Что-то в этом роде. А теперь я смотрю на тебя, и…и мне все ещё очень трудно поверить. Но и не верить я уже не могу. Я отослал снимок другу отца. Он обещал дать мне ответ через несколько недель.  — Недель?  — Ну да. Это не скорый процесс.  — А он не будет докапываться, откуда ты такое нашел?  — Скажу, что увидел в интернете — он беззаботно махнул рукой. Теперь был мой черед смеяться. После обеда мы вернулись на пляж за вещами, я сложил палатку, и мне стало грустно. Если бы не этот… худосочный панда… я так бы и продолжал жить здесь, не ведая забот. Потом мы заехали на автозаправку и заполнили полные баки. Я ехал прямо за ним, упорно сверля взглядом его машину. Как хотелось повернуть обратно… Но…назвался груздем — полезай в кузов. В Иерусалиме было теперь даже холоднее, чем я помнил. Куртка, которую я носил перед тем, как уехать отсюда, уже не спасала. Впрочем, подъехав к дому Лерера, мы сразу же поднялись наверх, в квартиру, и я не успел продрогнуть. Квартира была просторной, хоть и не новой. Кроме гостиной, я успел заметить ещё две широкие комнаты: хозяйскую спальню, и ещё одну, где мне предстояло гостить. Скорее всего, Лерер переехал сюда после развода — здесь совсем не чувствовалось женской руки. Мебели было мало, две стены гостиной занимали книжные шкафы с религиозными текстами. Мне всегда было интересно, читали ли обладатели этих шкафов хоть малую толику их содержимого. Но я никогда не спрашивал. Все остальное было обычным. Стол, несколько стульев, уютный большой диван. Не было телевизора, но меня это не удивило. На обеденном столе стоял серебристый лэптоп, рядом — груда макулатуры. Ах да, он же преподаватель. Скорее всего, это были студенческие работы, или его собственное исследование. По распоряжению Лерера я быстро разгрузил рюкзак и кинул в стиральную машину все грязное белье. В Эйлате я пользовался платными стиральными машинами, поэтому в основном у меня все было чистым. Искупался, оделся в теплые штаны, безрукавку и толстовку с капюшоном: в квартире было холодно. Или же это я успел отвыкнуть от местного климата. За окном было темно, и я со стыдом сообразил, что Лерер убил весь день на меня и на убийственную дорогу до Эйлата и обратно. Он выглядел совсем уже измождённым, и я решил, что постараюсь хотя бы сегодня облегчить ему жизнь.  — Поужинаешь? Ты ведь даже не обедал.  — Да — он устало пошел к плите, и я вспомнил, что даже огонь не могу разжечь здесь сам*. Чертов кашрут! (*По законам кашрута, еврей не может есть пищу, приготовленную на огне, разоженном неевреем, за некоторыми исключениями)  — Что поешь?  — Что угодно — пробормотал он. Наверное, ему сейчас хотелось спать куда больше, чем есть. Я наскоро приготовил макароны с томатным соусом и сыром, и он вяло пожевал.  — Извини, я спать — сказал он наконец, сдаваясь.  — Да конечно — ответил я, сгорая от неловкости. Я ненавидел быть обязанным, ненавидел ставить людей в неудобное положение, терпеть не мог стеснять кого-то. А теперь я делал все это, вместе взятое, человеку, чьего отца, в сути, свёл на тот свет.  — Ложись и ты. Выглядишь не лучшим образом — сказал он устало. Я услышал, как он умывается и чистит зубы. Выйдя, он побрел сразу в свою спальню, даже не посмотрев в мою сторону. Я убрал со стола, тоже умылся и отправился в комнату, которую он указал мне ранее. Скорее всего, это была спальня его сыновей в дни, когда они оставались ночевать у отца: две двухэтажные кровати, шкаф с одеждой и книгами, письменный стол и стулья по бокам. Спартанская обстановка. Я выключил свет и лег на одну из узких нижних полок. Шум прибоя, к которому я привык за эти несколько недель, не убаюкивал меня сейчас, но я знал, что засну не менее крепко, чем на пустынном эйлатском пляже. А рядом, в соседней комнате, спал сном праведника Авшалом Лерер. И, едва подумав об этом, я наконец уснул.