Иерусалимский синдром

Глава 11 Проснулись мы оба рано — ведь за день до этого заснули ещё до десяти вечера. Я открыл глаза, услышав, как Лерер ходит по своей комнате, и лежал, не шевелясь. После почти двух месяцев в Эйлате мне было жарко, душно и чересчур мягко. Хотелось выйти на улицу, вдохнуть холодный ветер. Авшалом заглянул ко мне.  — Вставай, я слышу, что ты не спишь. Как он узнал? Я что, храплю во сне? Я выполз из одеяла и пошел отлить. Лерер был уже одет, подмышкой у него виднелся пакет с тфилином и талитом. Идёт, значит, отправлять свои религиозные потребности.  — Скоро вернусь — сказал он отрывисто — не уходи никуда. Неужели до сих пор боится, что опять сбегу?  — Не уйду я. Хотел только спросить: где мне спать, когда твои дети приедут на ночёвку?  — В гостиной.  — А что ты им скажешь про меня? Признаешься, что принимаешь в гостях гоя-бомжа-мессию?  — Давай потом об этом поговорим — он качнул пакетом, показывая, что спешит.  — Ладно.  — Позавтракай — крикнул он уже из подъезда.  — Хорошо. Я почистил зубы, побрился, сложил чистую одежду из сушилки в рюкзак. Подумал, и даже слегка прибрал комнату. Попробовал почитать одну из книг на полках, но принялся безудержно зевать. Мда… Наверное, Лереру было больно смотреть на меня, осознавая, что их всех изрядно наебали. Всю свою жизнь он, как лабораторная крыса, жил в привычном и уютном лабиринте, прекрасно зная, где вход, а где выход. Где лучше повернуть налево, где может ударить током, а где ждёт маленький вкусный кусочек сыра. А теперь… что — теперь? Был ли он вообще — этот лабиринт? Я бы на его месте отпраздновал это новое понимание большим чизбургером с беконом. По принципу — а вот нате вам. Но у него были другие правила, другие границы. Не мне его судить. Я услышал, как в замке поворачивается ключ, и поспешно положил книгу обратно на полку. Авшалом зашёл в гостиную, кинул пакет на стол, посмотрел на меня.  — Завтракал?  — Нет, ждал тебя.  — Зря. Я сейчас еду в университет, у меня вторая пара, поем там. Вернусь к трем часам, и мы поговорим.  — Что насчет работы помощником садовника?  — Об этом мы поговорим тоже.  — Значит, до трёх часов мне делать нечего? Он подумал.  — Попробуй расшифровать надпись. Знаки ты, как я понял, более-менее различаешь…со словарем. Может, сможешь понять все быстрее, чем кто-либо другой. Иначе зачем это адресуется тебе?  — Постараюсь.  — Отлично. Я принесу несколько книг из библиотеки, вечером посидим над письмом вместе.  — А друг твоего отца?  — Особо на него не полагайся — ответил Лерер, и я не стал спрашивать, почему. Чужая душа — потёмки. Может и не было никакого друга отца. Он ушел, а я распечатал снимок, который вчера послал ему, а также список древних букв с расшифровкой, которые нашел в интернете, и принялся искать знакомые символы. Получалась какая-то муть. В смысле, понятней мне ничего не стало, хотя большинство символов я кое-как идентифицировал. Как же хорошо было в те дни, когда я мог хотя бы примерно прочесть, что от меня хотят… Промучившись до полудня, я смог опознать только одно слово: «Янон». Ничего нового это мне не дало. Лерер вернулся в полтретьего. Теперь он выглядел куда бодрее и энергичнее, чем утром. Наверное, искренне любил свою работу. Как и я когда-то.  — Ты обедал? — спросил он. Я даже умилился такой заботе.  — Ещё нет.  — Чего ждёшь?  — Тебя.  — Не надо — сказал он мягко. Я пожал плечами. Не надо так не надо. Пока он переодевался, я поел и пролистал принесенные им библиотечные книги. Никакой новой подсказки в них не нашел, отложил в сторону. Он вышел и уселся рядом — пахнущий мылом и чистотой, в неизменной белой рубашке и черных брюках. Нет, чизбургером тут и не пахнет.  — Ну что?  — Я нашел слово «Янон» — это прозвучало не то гордо, не то горько. Я и сам не понял.  — И все? На это ты убил полдня?  — Попробуй сам, если такой умный. Лерер углубился в разгадывание древнесинайской шарады, а я смотрел на него. Вот капелька воды в его волосах, и ещё одна — в бороде. Брови…с такими бровями снимаются для журналов мод, а не корпят над пыльными трактатами в университетской библиотеке. Очки — стекла без оправы. Ему идёт, но без очков ещё лучше. Жаль, что он редко их снимает. Глаза скользят по строчкам. Лицо сосредоточенно. Вот он слегка нахмурился.  — Может перестанешь поедать меня глазами? — проговорил он, не поднимая взгляда с листа.  — Извини — я спохватился. Он посмотрел на часы.  — Скоро поеду за детьми. Скажем им, что ты — репатриант с некоторыми финансовыми трудностями.  — В смысле, правду — уточнил я.  — Я не люблю врать своим детям — ответил он сухо.  — А ты всем репатриантам с денежными трудностями помогаешь?  — Не всем, но иногда приходится. Я прикусил язык. Чертов праведник, ничем его не проймёшь.  — А чем ты их будешь кормить? — спросил я, вспомнив, что в холодильнике практически пусто: я доел вчерашние макароны, и на полке остались полбанки томатного соуса и одинокий огурец. Лерер замер, и я понял, что в кои-то веки сумел его уесть.  — Пиццей? — неуверенно сказал он.  — Если твоя бывшая тебя за это не линчует — пожалуйста — я пожал плечами. Вспомнил, как в детстве тоже ел у отца в основном пиццу и гамбургеры, а мать только вздыхала, но помалкивала. По его взгляду я понял, что бывшая мадам Лерер вовсе не такая всепрощающая, как моя мать, и решил придти на помощь.  — Я пойду вниз, куплю продукты. Когда приедете — приготовим вместе обед.  — Спасибо — он уже стоял у дверях — деньги в бумажнике на шкафу. Возьми, сколько надо. Я побежал. Я открыл рот, чтобы спросить, что именно купить, но дверь за ним захлопнулась раньше, чем я успел что-то сказать. Сыновья Авшалома оказались хорошо вышколенными религиозными детьми от восьми до четырнадцати лет. Они тихо переговаривались, умываясь, на меня смотрели без особого интереса. Съели шницели с рисом и салатом, которые я приготовил под руководством Авшалома, и принялись за домашнее задание прямо за обеденным столом. Вели себя все так же сдержанно. Как же они не были похожи на обычных израильских детей… Даже несмотря на такое идеальное поведение, мне, после добровольного двухмесячного уединения, стало совсем уж некомфортно в присутствии ещё пяти человек. Тем более — в этом гнезде закона Торы и самодисциплины. Но рядом со мной сидел Авшалом, задумчиво вглядываясь в корявые символы на бумаге, которые мне пришлось изучать весь день, и я примирился с реальностью. Рубашка его была расстёгнута, под ней оказалась белая же безрукавка, и мне стало немного обидно, что я не мог разглядеть даже крошечного кусочка его голой кожи. А ведь сам он не отказывал себе в удовольствии смотреть на меня без майки при каждом удобном случае. Он наверняка заметил мое самозабвенное созерцание, но промолчал. Ещё бы — не хватало еще его детям узнать, что новый «спасаемый» их отца не только гой, но и гей. Позже мальчишки ещё немного пообщались с отцом, выпили чаю и занялись своими делами. Я старался не отсвечивать. К десяти часам все наконец заснули. Мне сегодня суждено было ночевать на диване, но я не спешил ложиться: кроме ковыряния в текстах, я весь день ничем особым не занимался, и тело мое было полно энергии и сил. Лерер вытащил сигареты, мы закурили.  — Знаешь, что такое болезнь Альцгеймера? — спросил он меня внезапно.  — Конечно — я посмотрел на него удивлённо.  — Своего рода деградация личности. Человека постепенно стирают, как карандашный рисунок ластиком. Сначала исчезают более новые воспоминания, потом старые. Уходит речь, память. Навыки.  — К чему это ты? — мне стало не по себе.  — К этому — он едва ощутимо коснулся моей груди пальцем, и я вздрогнул.  — Ты имеешь ввиду, что…  — Не знаю. Это всего лишь версия. Одна из версий. Я не знаю, что это. Отчуждение? Одичание? Умирание?  — Перестань — меня пробрал мороз по коже.  — Это ТЫ говоришь МНЕ перестать? -он удивился — ты живёшь с этим ужасом уже…сколько лет?  — Десять — ответил я хмуро.  — Десять лет ты постепенно привыкал к мысли, что скоро все будет кончено — для всех. А я узнал об этом только несколько недель назад. Думаешь, мне не хочется выть от страха? Посмотри на моих детей. Двое из них не доживут до бар мицвы — его всего передёрнуло — и все потому, что…черт, я даже не знаю, почему!  — И я не знаю. И не понимаю, зачем вообще нам надо это знать. Он несколько секунд смотрел на меня.  — Знать надо всегда. Чтобы не жить и не умирать с закрытыми глазами.  — Ты прямо как твой… — я осекся. Он понял, кивнул.  — Да, я — как мой отец. Я должен знать, даже если это меня сломает. Понимаешь?  — Не хочу, чтобы… — мне перехватило горло, я откашлялся — чтобы ты сломался.  — И я не хочу. Но мы должны понять, что происходит. Особенно ты.  — Я?!  — Янон, ты уже десять лет сам себя называешь Машиахом. Я уже понял, что в политику ты идти не собираешься, и золотого века нам ждать незачем. Но…какова твоя роль? Что ты планируешь делать?  — Я ничего не планирую. Моя роль…-я замолчал.  — Ну?  — Наверное, кто-то ошибся…давно. Просто во всем ошибся. Он смотрел на меня внимательно.  — Что ты хочешь сказать?  — Когда…когда надписи стали только появляться… все было довольно-таки просто и ясно. По крайней мере, тогда я мог прочесть почти все. От меня требовалось оказаться в определенном месте, где все…начнется.  — И что?  — И все. С этого места все и начнется — повторил я для особо тупых. Он не был удивлен. Кажется, догадывался и раньше.  — А если ты не окажешься там? Если умрёшь раньше срока? Вот мы и добрались до главного.  — Я не знаю — ответил я, подобравшись — может, тогда все станет как всегда. Как раньше. Он прикурил новую сигарету от старой, выпустил изо рта дым.  — Вряд ли.  — Почему?  — Из-за того самого, что я сказал тебе в начале этого разговора. Ничего не будет как раньше, даже если ты умрёшь. Смешно, но мне стало легче на душе. Значит, от меня не требовалось самопожертвование. Моя смерть ничего не решит. Он невесело засмеялся.  — Рад?  — К сожалению, рад — сдержанно ответил я.  — Если бы ты не сказал, что надписи меняются…я убил бы тебя ещё на пляже, хотя бы ради того, чтобы спасти своих детей — голос его был спокойным и задумчивым, но мне стало очень, очень страшно. Захотелось собрать свои вещи и поскорее уйти. Он улыбнулся, и наваждение пропало. Передо мной был всего лишь усталый человек, чьи сыновья безмятежно спали в нескольких метрах от нас.  — У тебя такое испуганное лицо, Янон. — сказал он тихо — Извини меня. Я просто очень растерян.  — Ничего — я тупо посмотрел в неподдающиеся строки — что будем делать?  — Может, пройдемся?  — Холодно…  — Ничего, у меня есть запасная куртка. Надо проветрить головы, иначе не заснем. Мы гуляли долго. На промозглых мокрых улицах уже никого не было, наши шаги отдавались эхом между узкими проходами домов, и дым сигарет тянулся шлейфом позади нас.  — Я люблю ночной Иерусалим — признался я.  — Могу понять — он шел, глубоко засунув руки в карманы своего черного пальто. Интересно, откуда у него дома оказалась армейская куртка, которую он мне одолжил.  — Тебе не холодно? — обеспокоился я.  — Нет. Ледяной воздух и вправду выдул из моей головы все пугающие мысли. Белые стены в желтоватом свете фонарей выглядели ещё красивее, чем днём, и я понял, как сильно соскучился по городу.  — Я хотел бы, чтобы ты пошел на днях со мной к одному человеку — сказал он внезапно.  — К какому-нибудь жутко мудрому раввину? — спросил я, не поворачивая к нему головы.  — Ты не любишь раввинов, я это уже понял — хмыкнул Лерер — он…он был раввином. Но отошел от религии несколько лет назад, как и мой отец.  — И что ты ему скажешь?  — Спрошу совета.  — Через несколько дней надписей на теле уже не будет. Они и сейчас еле видны. Он остановился, как вкопанный.  — Об этом я не подумал.  — Потащишь меня к нему прямо сейчас? — тоскливо спросил я.  — Не сегодня — после некоторой паузы он тронулся с места, и я за ним. Мы дошли до какого-то моста, Лерер облокотился на перила, и смотрел вперёд и вниз, на бесчисленные огни города под нашими ногами. Я устроился рядом с ним, чувствуя тепло его плеча своим плечом. Он отстранился, и мне сразу стало холоднее.  — Тебе не хочется послать к черту эту всю религию, в свете того, что ты узнал за последние дни? — спросил я. Он не отвечал очень долго. Я даже подумал, что не ответит вовсе.  — Хочется. Но никакого толку в этом не будет. Так что оставим всё, как есть.  — Я бросил свою работу, потому что не могу больше верить в то, что делаю — сказал я — а ты? Сможешь поднимать себя утром за шкирку в синагогу, зная, что это…  — Хватит — он прервал меня — пошли домой. Домой так домой. Возвращались мы в полном молчании. Так же молча он умылся и закрылся у себя в спальне, не глядя на меня, как и вчера. Мне оставалось только последовать его примеру, улегшись на диване. Я вдруг вспомнил, как Авшалом отстранился от меня на мосту, и от навалившейся грусти незаметно задремал. Лерер не откладывал дело в долгий ящик: уже на следующий день, перед тем, как развезти детей по школам, он сообщил мне, что вечером мы пойдем на поклон к мудрому старцу. Он, конечно, выразился в других словах, но мне это все равно казалось смешным. Я чувствовал себя Нео, которого ведут знакомиться с Пророчицей. Чего ожидать, я не знал. Мудрого каббалиста, на старости лет разочаровавшегося в религии? Мрачного аскета? Говорливого маразматика? Хотя нет, такого Лерер вряд ли готов был слушать. Наверное, самой большой неожиданностью оказалось, что мудрец живёт в соседнем доме.  — Он был другом моего отца — сказал Лерер. Я помолчал, пытаясь выстроить в голове какую-то картину. Внезапно все сложилось.  — Ты живёшь в доме Альберта? — вырвалось у меня против воли.  — Да — коротко ответил он. Я постарался не думать о том, что гощу в доме человека, которого совсем недавно свёл в могилу. Может, он повесился в гостиной, как раз над столом, за которым мы вчера пили чай с его внуками. Меня передёрнуло.  — Он повесился в кабинете — сказал Авшалом, словно отвечая на мои мысли — я запер эту комнату, туда никто не заходит.  — А другие его дети не хотели бы продать квартиру? — ох уж мое неуемное любопытство.  — Они ее продали. Мне.  — Вот как…- это многое мне о нем сказало.  — Мы пришли — он резко остановился возле ничем не примечательного подъезда, толкнул стеклянную дверь. Я напрягся. Можно было ещё сколько угодно шутить на тему «Матрицы», или хрен знает чего ещё. Но факт оставался фактом — ещё один человек будет знать обо мне слишком многое. Как он отреагирует? Сочтет нас обоих сумасшедшими? Посмеётся? Или поверит, что было бы ещё хуже? Лерер тем временем остановился у первой же двери на первом этаже и нажал на кнопку звонка. Через несколько секунд дверь открылась. На пороге стоял плотный низкий человек. Он ничем не походил на мудреца и каббалиста, скорее на подрядчика на стройке. Голова его была лысой и блестящей, он был одет в свитер и домашние штаны, на ногах — стёртые тапки. На вид ему было лет пятьдесят, как и Альберту. Но по тому сразу было понятно, кто он такой — циничный учёный безбожник. А по этому типу не было видно ничего.  — Добрый вечер, Нерия. Мы не слишком рано?  — Вечер добрый. Заходите. Мы прошли в гостиную, и я увидел двух женщин, сидящих за обеденным столом. Одна была возраста самого хозяина, вторая — лет двадцати пяти-тридцати. Обе были одеты в вполне светскую одежду.  — Мои жена и дочь — коротко сказал Нерия — Нава, мы с гостями пройдем в мой кабинет, не будем вам мешать.  — Принести вам чай? — спросила молодая женщина.  — Не надо — сказал Авшалом. Почему-то это прозвучало излишне резко. Нерия словно не заметил возникшей неловкости.  — Пошли, парни — он слегка подтолкнул нас вперёд. В кабинете хозяин запер дверь на ключ и повернулся ко мне.  — Можешь показать мне, из-за чего весь сыр-бор?  — Уже почти ничего не осталось — я расстегнул куртку и поднял майку. От надписей оставались лишь едва розоватые разводы на коже. Тем не менее, Нерия внимательно вгляделся в них.  — И в самом деле, так ничего не поймёшь. Вполне могут быть обычными стигматами.  — А снимок, который я вам посылал? — отозвался Лерер — я видел это своими глазами. И вы сами видите, что там, на снимке, это именно текст. Я думаю…  — Спокойнее, Авшалом — остановил его Нерия — я вижу, что ты слишком сильно погрузился в это дело. Понимаю, что это личное, и тебе важно доказать, что это не выдумка, но…  — Я бы сделал все, чтобы это оказалось бы выдумкой, а Янон — простым шарлатаном или психом.  — Тебя зовут Янон? — обратился ко мне хозяин.  — Да.  — Авшалом сказал, что твоя мать нееврейка. Почему же она тебя так назвала?  — Ей нравилось это имя. Она тогда ещё думала, что когда-нибудь сподобится пройти гиюр. Я родился девятого Ава, так что ей показалось, что это будет…  — Забавно? — закончил за меня Нерия. Повернулся к Лереру — поражают такие люди. Навязывают детям непрошеные судьбы, непосильную ответственность, имена, от которых лучше держаться подальше. Потому что это «забавно». Тот промолчал.  — Не знаю, что сказать — вздохнул Нерия — лет десять назад можно было бы посоветовать поменять имя. А теперь это уже неважно.  — А что насчёт конца света? — спросил Лерер.  — А что с ним? — с интересом спросил Нерия.  — Что нам делать? — я видел, что мой спутник едва себя сдерживает.  — Ты пришел ко мне, чтобы спросить, как спасти весь мир от конца света? — Нерия рассмеялся — ну ты даёшь. Мне-то откуда знать?  — Вы же специалист по эсхатологии, по каббале, по…  — Специалист, да. Но если все поворачивается такой вот задницей, которую мы никак не учитывали, то чем именно я могу помочь, Авшалом?  — Прочтите, что мы вчера смогли расшифровать — Лерер протянул ему листок, на котором я переписал весь текст в современных знаках. Нерия просмотрел строки, шевеля губами. Потом протянул мне листок.  — Ничего не понятно, кроме слова «Янон». Что вполне доказывает мою версию со стигматами. Хотя… всякое может быть.  — Понятно — я спрятал лист в карман. Как же мне хотелось ему поверить… Нас проводили до двери. Дочь Нерии улыбнулась Авшалому, полностью игнорируя меня.  — Приходи почаще, мы всегда рады тебя видеть.  — Спасибо — сухо ответил тот, даже не подумав улыбнуться в ответ. Ну и ну.  — Что такое у вас с той девушкой? — спросил я, когда мы вышли из подъезда.  — Это все, что тебе хочется знать после всего, что сейчас было? — процедил он сквозь зубы.  — Если честно, мы ничего путного не услышали. То ли моя мать дура, то ли я псих. В общем, никаких советов он нам не дал. Зря пришли. Авшалом схватил меня за капюшон куртки, и я остановился.  — Ты сам себя изрисовал этими знаками? Признавайся!  — Рисовал бы сам — наверняка придумал бы хоть какой-то связный текст — огрызнулся я — какого лешего мне калякать на себе буквы без смысла?  — Ты мог сделать это бессознательно — пробормотал он себе под нос.  — Подозреваешь во мне лунатика?  — Не отрицаю этой версии. Пока что это куда вероятнее, чем…  — И утешительнее, правда? Мне тоже хочется верить в то, что я псих — признался я. Он вздохнул и отпустил мой капюшон.  — Если бы я мог знать точно…  — Тогда что?  — Тогда бы хотя бы решил для себя — выкидывать тебя из своей квартиры или нет.  — Ты не обязан меня принимать. Я могу съехать прямо сейчас.  — И куда пойдешь? Обратно в Эйлат? Или будешь бомжевать прямо здесь, в Иерусалиме? Мессия ты или сумасшедший — просто так я не могу тебя отпустить.  — Тогда пошли уже домой. — начал накрапывать дождь, а куртка, которую он мне дал, промокала. Дома я молча вскипятил воду и налил нам обоим полные кружки чая. Лерер наблюдал за мной из-за полуопущенных ресниц.  — Дочь Нерии — моя подруга детства — наконец сказал он — мы были друзьями много лет. После моего развода она вбила себе в голову разные глупости… я объяснял ей пару раз, но она, как видишь…  — Очень дружелюбно к тебе настроена — хмыкнул я.  — Чересчур — он отхлебнул из кружки.  — Почему же ты развелся с женой? — я решил, что сейчас будет уместно это спросить.  — Хочешь сказать, почему жена развелась со мной? Она на пять лет старше меня. Мы поженились как и все в нашем круге, по сговору. Мне тогда едва исполнилось двадцать. Жили много лет дружно. В прошлом году она попросила меня отпустить ее. Сказала, что хочет почувствовать, каково это — по-настоящему любить кого-то.  — И как? Он подумал.  — Мне кажется, она счастлива.  — А ты?  — А я — не очень. Мне нравилась его откровенность. Нравилось сидеть с ним вдвоем за столом, под светом жёлтой лампы. Даже зная, что между нами ничего не будет, мне было хорошо и так. Весь оставшийся вечер он сидел за работой, скрывшись от меня экраном своего лэптопа. Я втыкал в телефон, особо ни о чем не думая. Вспомнил, что он так и не поговорил со мной про работу, и решил напомнить ему завтра утром. В эту самую секунду мне пришло сообщение от Раи. «Ты живой?! Напиши хоть слово!» «Живой.» — неохотно написал я. «Где ты? Как ты?» «В Иерусалиме. Немного занят» «На работу вернёшься?» «Нет» «Жаль. Ладно, не буду мешать» Я вздохнул с облегчением. А ведь раньше мечтал о ее внимании… Судя по всему, сегодня все вдруг обо мне вспомнили. После Раи мне написал Эран, а потом — отец. Хотя… это было логично. Рая сообщила о том, что я вернулся в город, боссу, а тот — своему старому приятелю. Я ответил им одинаково: все хорошо, занят, на работу не вернусь. Мне повезло, что ни один из них не начал названивать на телефон.  — Я вижу, у тебя там оживленная социальная жизнь? — спросил Авшалом. Я забыл о нем, и слегка вздрогнул.  — Не особо. Всего лишь бывшие коллеги и отец.  — А друзья у тебя есть?  — Есть несколько приятелей в Дрездене.  — Значит, нет друзей?  — Нет. Он замолчал — вероятно, углубился обратно в работу. Рая была мне другом. Наверное. Почему я назвал ее бывшей коллегой? Она бы обиделась, если узнала. Орен…нет, он другом не был. Даже не приятелем. Остальных я держал на расстоянии вытянутой руки. Таких даже приятелями не назовешь. И так — всю жизнь.  — Поужинаем? — спросил Авшалом.  — Давай. Что приготовить?  — Тостов будет достаточно. Я приготовил две тарелки с тостами и салатом, поставил его порцию возле лэптопа.  — Спасибо — рассеянно сказал он, не отрываясь от экрана. Потом поднял на меня глаза — спасибо. Я поужинаю с тобой вместе, не люблю есть за работой. Пока он омывал руки, я налил нам ещё чая.  — Ты все ещё хочешь работать садовником? — спросил он, проглотив первый кусок хлеба.  — Помощником — поправил я его.  — Не передумал? Каторжная ведь работа. Подумай, может лучше вернуться в свою фирму? Или у тебя там какой-то конфликт с коллегами?  — Нет конфликта, наоборот, все было очень неплохо.  — Значит, не хочешь — подытожил он.  — Угу.  — Хорошо. Завтра позвоню соседу, он этим занимается. Надеюсь, что ты не сбежишь. Я вспомнил, как мне тоже самое когда-то сказал отец. А ведь я сбежал… Мое молчание было, наверное, очень красноречивым. Лерер покачал головой.  — Как знаешь.  — Давай пока не загадывать — пробормотал я.  — Иди спать — сказал он — мне надо работать допоздна, не хочу отвлекаться. Я повернулся, чтобы пойти в ванную, и вдруг почувствовал жжение под ключицей. Прямо, как тогда, на памятном ужине с Ореном. Через секунду боль ударила бравурным аккордом по моим нервным окончаниям. Я вскрикнул, и Лерер вскочил с места.  — Что с тобой?  — То самое…- прошипел я сквозь зубы. Черт, как же жжет… Он подлетел ко мне, сдернул свитер, и уставился на мой торс, на котором явственно проступали новые буквы. Я прислонился к стене, хотя куда больше мне хотелось лечь прямо на холодный пол, чтобы хоть немного остудить жар и зуд.  — Все ещё… думаешь… что я разрисовываю себя сам? — выдохнул я. Он не отвечал, и я запоздало подумал, что не следовало ему такое видеть. Боль прошла, оставив только привычный зуд, и я потянулся за свитером.  — Мне надо сделать снимок — глухо сказал Лерер. Вытащил телефон, сфотографировал, потом отвернулся от меня.  — Одевайся.  — Хочешь послать доказательство своему другу-раввину?  — Нет. Он все равно не поверит. А ты завтра будешь сидеть и переводить букву за буквой.  — А работа?  — Забудь — резко сказал он — иди спать.  — А ты? Продолжишь заниматься?  — Нет. Я покачал головой.  — Лучше останусь тут.  — Я не собираюсь вешаться, Янон — он сразу просек, в чем дело.  — Не хочу рисковать. Я думал, что Лерер продолжит гнать меня спать, но он промолчал. Значит, сам себе не доверял. Я сел обратно на диван, на обратном конце уселся он. Говорить не хотелось, я просматривал новости в телефоне, он вытащил из шкафа какой-то фолиант и тоже принялся читать. О происшедшем мы в тот вечер больше не говорили.