О заведении в городе шла дурная слава, и поэтому там не было отбоя от посетителей. Григорий Горин.
Он мягко закинул ногу на ногу и в который раз, цепляясь взглядом за людей, обвёл глазами зал. Стены, обитые красным бархатом, в полумраке, который создавался благодаря отсутствию окон, и через неплотную завесу терпкого сигаретного и чуть сладкого кальянного дыма казались тёмно-бордовыми, как венозная кровь. Тино Вайнямёйнен медленно прикрыл глаза и выдохнул. Уже привычное спокойствие и даже какое-то безразличие наполняло всё его существо. Массивные канделябры отражались в затемнённых зеркалах потолков. Мужчины в костюмах распивали ром, коньяк, джин, водку, алкогольные коктейли и прочие прелести жизни, имеющие градус. Играл саксофон. Джаз мягко лился, перетекая, по залу. — Скоро полночь. Как у тебя? — специально приглушенный голос раздался за его спиной, но он прекрасно знал, кто говорит. — Трое, — также тихо ответил парень со светлыми волосами, идеально, но естественно уложенными и остриженными так, что образ его становился ещё более мягким, схожим с аккуратными недлинными прядями чёлки. Вообще, никто бы не назвал Тино тем красавцем с обложек американских журналов или рекламных баннеров, но какое-то внутреннее обаяние сразу располагало к нему людей. Какие-то даже "осторожные" мелкие черты лица — горделиво вздёрнутый нос, выразительные глаза, нижняя губа более пухлая, чем верхняя, так и не сошедшие детские щёчки, которых он сильно смущался — непонятным образом притягивали к нему людей и очаровывали их. Телосложение у парня было худоватым, с тонкими запястьями и пальцами, но такими мягкими линиями, которые могут быть только либо у безвольных, либо просто у безотказных людей. Ростом его Мать-Природа явно обделила, а потому не было в нём даже ста семидесяти сантиметров, не то что ста восьмидесяти, которых он так жаждал. Выглядел Вайнямёйнен лет на восемнадцать при том, что ему было двадцать два. — Почему так мало? Обычно на тебя больше смотрят... — голос стал задумчивым и ещё более тихим. — Питаться нужно лучше. — Пятый, ну перестань. Я нормально питаюсь, — Тино чуть заметно улыбнулся, а где-то внутри и в глазах, голубизной похожих на весеннее небо, стало тепло от того, что о нём кто-то заботится. — А у... Договорить, правда, парень не успел. К нему подошёл полноватый мужчина с проседью в волосах и статной осанкой. Выглядел он хорошо даже несмотря на года, которые перевалили за сорок. Мужчина молча положил на столик для громоздкого кальяна несколько купюр и ярко улыбнулся. Тино тут же легко поднялся, забирая деньги и пряча их в нагрудный карман на рубашке, улыбаясь в ответ. Он направился к дальней части зала, лавируя между людьми и мебелью и следя за тем, чтобы клиент не отставал, не терялся из поля зрения. Удивительно, но проститутку от его клиента мало что могло отличить. В этом баре парни и девушки "по вызову" одевались в самую обычную одежду, какую носят самые обычные люди на самых обычных улицах Америки. Дресс-код предполагал только строгий официальный стиль. Их можно было отделить от общей массы единственно благодаря этаким проводникам-обывателям, сообщавшим, на кого можно заглядываться; а если у вас хорошее зрение, то и браслетам с цифрами, обозначавшими их номера, служившие в этих стенах заменой имён. Место называлось "Чёрная Кальянная", но являлось обыкновенным дорогим борделем, куда кого попало не пускают. Навряд ли те, кто там работает, стали бы опускаться до надевания на себя кружев и откровенной одежды, как это делали многие ночные бабочки, не особо ценившие своё достоинство; или и вовсе раздеваться почти догола, как это делали женщины в некоторых Китайских Театрах. Хотя как можно говорить о каком-то достоинстве, если речь заходит о проституции?.. Медленно снимая одежду в комнате с девятым номером, Тино думал о том, что ему вновь всё равно и всё снова движется по привычному и избитому сюжету. Возможно, сначала он ненавидел каждого своего клиента, каждую ночь, которую работал здесь, и каждый сантиметр чёрной кожи на этих диванах. Целуя солоноватую кожу мужчины, имени которого он не знал, Вайнямёйнен думал, что перестал ненавидеть. Ведь ненависть, как правило, переходит или в любовь, или в безразличие. Второй вариант более болезненный. Клиент не захотел прелюдий, позволяя животной натуре прорваться наружу через маску "частицы общества". Комнату наполнили сладкие стоны. Кому какое дело до того, что у одной из сторон они были наиграны и скорее напоминали заученные слова, чем звуки удовольствия? Мужчине с проседью было всё равно. Он удовлетворял себя. Когда занимаешься подобным, то не обращаешь внимания, что чувствует другой человек. Зачем? Унизительно опускаясь на колени и прогибаясь, с фальшивым вожделением смотря снизу вверх, Тино доводил своего первого клиента за эту ночь до второго оргазма, выказывая своё мастерство, наработанное за пару лет, которые он крутился в бордельной индустрии. Парень слышал стоны и понимал, что хорошо сделал свою работу. Это было гарантией, что человек в следующий раз пойдёт именно к нему. Постоянные клиенты обеспечивали и постоянный доход, который был ему так необходим. Быстро одевшись и вытерев лицо, он отослал воздушный поцелуй и подмигнул в полумрак небольшой комнатки, вскоре уже быстрыми шагами направляясь к уборной для персонала. Если ему и было где-то внутри противно от собственных действий, то он бы никогда в этом не признался даже самому себе. Прислонившись спиной к белому кафелю, Вайнямёйнен бегло пересчитал заработок и убрал его в свой шкафчик вместе с воспоминаниями о том, что было несколько минут назад. Он сохранял только лица и предпочтения, чтобы в следующий раз наверняка не ошибиться. А душ помог окончательно избавиться от всего лишнего, вновь присесть в общем зале возле тёмного столика с громоздким кальяном и закинуть ногу на ногу.***
Тино осторожно прикрыл дверь за своей спиной и скинул поношенные туфли на пороге, стараясь не наследить ненароком. Довольно навязчиво тронутое временем клетчатое пальто и матерчатая, как она называлась у рабочих, или просто плоская, как называли её чаще, кепка отправились на крючок, а сам парень, идя на носочках, – вглубь крохотной квартиры, которая, по сути, состояла из кухонки, разбитой ванны и комнаты три на три. Она не обладала ремонтом и прочими благами, которые нужны для комфортной жизни, но была достаточно приемлемой для двух человек, если не считать протекающие потолки и замерзающие окна. Парень прокрался до кухни, разгружая сумку и начиная ритуал приготовления завтрака. Совсем скоро булочник повесит на дверь мадам Мюллер корзинку со свежими булочками – можно будет рискнуть и своровать парочку. Действия, отработанные до автоматизма, подкреплялись тихим мурлыканьем под нос мелодии, которая играла на улице от вагончика бродячих музыкантов. Денег на еду почти не было, но Тино удавалось выкручиваться и не из таких ситуаций. I've got that man crazy for me На сковороде зашипел омлет, а в сердце — чувства. Песня казалась красивой, но какой-то далёкой и странной. He's funny that way За окном без занавесок быстро вставало солнце, наполняя старые и побитые, изъеденные бедностью кварталы ярким и тёплым светом. Каждый рассвет вселял надежду на что-то лучшее, будто новый свет и новый день должны были открыть и новые горизонты. На окошке в кружке без ручки стояли чуть увядшие незабудки. На них играли солнечные лучи. Несмотря на то, что они потеряли былую красоту, солнце не побрезговало ласково погладить их лучиками. Оно пошло дольше, окутывая интерьер убитой кухни и делая её чуть ли не уютной. Небесное светило залило шкафчики, выкрашенные сотни лет назад, расплавленным золотом. Штукатурка с потолка, тем временем, строила радужные планы о проживании на полу и изредка водворяла их в жизнь с победоносным хрустом. Лампочка, одиноко висевшая на голом проводе, жалобно мигала, будто дряхлая старушка, с увлечением рассказывающая о перечне своих любимых заболеваний. Всё это утонуло в золоте, стало вдруг каким-то чистым и прекрасным, но лишь на несколько минут — солнце не стоит на месте долго, всегда находясь в движении. Это особенно заметно там, где дома стоят слишком близко для того, чтобы свет долго попадал в окна. Вайнямёйнен стянул ещё и рубашку, переодевшись в растянутую водолазку без ворота, купленную в ближайшем благотворительном магазине по дешёвке. Парень завёл будильник на восемь, отведя себе несколько часов на сон и предусмотрительно накрыв на стол. Он дополз до табуретки и, развалившись, закрыл глаза, закинув ноги на подоконник и сложив руки на животе. По всему телу расползлись неприятная боль и усталость. Откуда-то сзади его обнял за плечи седой Старик-Морфий с сеточкой из морщин в уголках глаз, помогая не думать о четырёх мужчинах, которые посетили сегодня ночью комнату под номером девять.***
Город дышал утром и с новыми силами поднимался на работу. Он жил и процветал довольно бурно в центре и, местами, по окраинам. Центральные районы, по большей части, состояли из красного кирпича, железа и человеческих масс, двигавшихся между ними. Повсюду были дым, пар, рабочие и нищие, машины — полный хаос! В одном из престижных домов с дерзким названием "Обитель Богов", возле большого окна, сейчас задёрнутого плотными шторами, почивали, наверное, те самые Боги, для которых строилось это здание. — Эй! Детка?.. Не уходи! Ещё совсем рано! — светловолосый мужчина, который с каждым словом кричал всё громче, в конце концов сорвался с места, подлетая к хлопнувшей двери. Оная вела из спальни в зал, откуда сейчас послышались поспешные шаги. Его всё ещё пошатывало со сна и от переизбытка эмоций, клокотавших внутри, как лава в вулканическом жерле. Он не побежал дальше, да и кричать перестал, понимая, что это бесполезно — получит лишь парочку отчаянных взглядов, от которых стынет абсолютно всё, а не только избитая кровь в избитых жилах. Мужчина зажмурился и яростно ударил кулаком по стене, после прислонившись к ней лбом и сжав зубы. Он громко сглотнул и замер на несколько минут, затем медленно направился к ванной комнате, придерживаясь за попадающиеся на пути предметы и стены. Ламп в его квартире было очень много. Настолько, что редкие гости поначалу всегда поражались: зачем ему они в таком количестве? Бóльшая часть из них всегда горела, даже если хозяина обители не было дома. На потолке висели настоящие произведения искусства из железа, меди и прочих металлов с кучей лампочек. Стены были увиты светильниками всех возможных размеров и форм. Потянувшись к выключателю света в ванной, он запнулся о небольшой и "худенький" столик. Последний благополучно громко обрушился на пол вместе со всем своим содержимым в виде торшера, зажигалки и пачки чёрных визиток с надписью «ХХ», которая расшифровывалась как Хенрик Хансен, и номером телефона. Хенрик, а именно его номер был написан на каждой из визиток, оставшихся лежать на полу, начал быстро приходить в себя, а вместе с тем и в полной мере осознавать, что единственный родной ему человек снова сбежал, даже не разбудив. Теперь неизвестно, когда они смогут встретиться снова. Мужчина поднял глаза на идеально чистое зеркало с приклееными на него бумажками, описывающими неотложные дела на день. На одной из них большими буквами было написано "Мудак из 145". Хансен невесело ухмыльнулся на одну сторону, пробежал по ней глазами и сделал заключительный штрих в причёске. Точнее, в вихрах, торчащих вверх, которые он называл причёской. Мужчина улыбнулся и подмигнул собственному веснушчатому и обаятельному отражению, разворачиваясь и теперь держа курс в сторону гардеробной. Внутренне он уже пообещал себе, что будет продолжать держать себя в руках, а там, глядишь, Он перестанет убегать. Хансен был загорелый, что с головой выдавало в нём здорового и полного жизни человека. Его светлые волосы были взбиты кверху, такие же ресницы чуть прикрывали глаза, радужки в которых он будто нагло вырезал из самого ярко-голубого летнего неба и оставил себе. Резкие скулы, прямой нос и какие-то островатые, но приятные черты лица могли бы сразу показать человеку, хоть немного что-то в этой жизни понимающему, что этого мужчину лучше из себя не выводить — сотрёт и не заметит. Хенрик был красив и прекрасно это осознавал, активно используя внешность для достижения своих, не всегда бескорыстных, целей. В своей жизни ему пришлось поработать, чтобы достичь высот. Иногда приходилось работать палачом, иногда раздавать милостыню, но всё в одно и для одного — лестницы вверх. Часто бывает, что люди совершают странные вещи из-за собственных страхов и фобий. На кухне Хенрика всегда играло радио и был включён свет, дома постоянно находился или личный водитель, или горничная, или тот, кого Хансен называл "деткой" совсем недавно. Во всём виноват доходящий до необъятных размеров страх одиночества. Из-за него Хенрик всегда старался быть там, где есть люди. Его знали все, кому он позволял себя знать в городе и за его пределами. Но при этом он умудрялся не попадать в СМИ, не иметь с ними и полицией никаких проблем и вести процветающий подпольный бизнес.***
Машина неслась по пригороду. Свой Кадиллак ярко-красного цвета Хенрик любил, как некоторые не любят даже жену. И было за что! Чего только стоит то, что в нём был даже отдельный отсек для клюшек для гольфа. К гольфу Хенрик особо нежных чувств не питал, но отдельный отсек для клюшек! Это же такая роскошь! Хансен даже сам в кои-то веки сел за руль, отправив личного водителя "погулять". Машина резко затормозила, и её чуть занесло на повороте. Хенрик заехал в дорогие пригородные кварталы, в которых хозяева, кажется, занимаются всю жизнь только своими садами. Все хозяева, кроме одного. Он затормозил возле особняка за высоким забором из кованого железа, выкрашенного чёрной краской и беспорядочно увитого плющом. «Ещё бы колючую сетку поставил, чтобы наверняка... А! И собачек, куда без них!» — промелькнуло вполне справедливо в голове Хансена. Хозяин дома номер 145 и правда гостей, а тем более незваных, терпеть не мог. Мужчина оправил бордовое пальто прямого покроя и ленивой походкой, насвистывая себе под нос, направился к запертым воротам. Хомбург, шляпа с маленькими полями, наверху которой есть два "горба", идеально подходящий под пальто, сидел красиво и ровно, перстни на руке поблёскивали, но не так ярко, как улыбка. Он прекрасно знал, что его, хоть и не с большой охотой, но всё же ждут. Хенрик думал о том, что переживает, о том, что всё идёт не так, о том, что он совсем не хочет, чтобы всё шло "не так". Мужчина закусил губу с внутренней стороны, чтобы этого не было заметно. Он рассчитывал достучаться, а если не выйдет достучаться, то разломать всё к чертям, но быть услышанным. Хансен немного потоптался на месте, но вскоре позвонил. Почти сразу выбежала миловидная девушка с дрожащими бледными руками. Она кивнула Хенрику и сказала, что проводит его. Последний только вздохнул — атмосфера дома лучшего друга всегда давила на него депрессией, скептицизмом по поводу и без, безразличием к жизни и заброшенностью. Они довольно быстро подошли к особняку, в котором не было отдёрнуто ни одной шторы, будто его хозяин боится света, аки граф Дракула. Некоторые окна были неаккуратно забиты досками, некогда красивая и добротная отделка местами обвалилась или вот-вот собиралась это сделать. На дорожки начала заползать газонная трава, которую стригли, но как-то без особого усердия. Девушка предусмотрительно довела его прямо до самых дверей кабинета, в котором друг Хенрика принимал редких гостей. По пути мужчина в красном пальто старался особо не смотреть по сторонам, держа в руках хомбург, чтобы не разочаровывать себя ещё сильнее. Ему даже не предложили снять пальто! Казалось, что за те месяцы, которые он не был у своего старого товарища, тот либо сильно заболел и был не в состоянии следить за имением, либо вообще умер. На глаза попадались только куча закрытых дверей и паутина, свисающая с потолка. Дверное полотно с тихим скрипом открылось. — Хэй, социофобное чмо, ты здесь? — довольно громко, делая вид, что в тёмном кабинете никого нет, спросил мужчина. — Мог бы и повежливее. Ты всё же в моём доме, — ответил хриплый голос со стороны большого рабочего стола в углу, но слышался он будто из-под земли. Едва освещённые стены кабинета были пустыми и давили этой пустотой. На дорогих и старых обоях зияли, будто дыры в пропасти, более светлые участки, на которых когда-то висели картины. Хенрик помнил, что лет этак десять назад над дубовым столом висел огромный портрет внушительного молодого мужчины с моноклем; рядом с ним стояли хрупкая женщина в белом кружевном платье, чепчике, с грудным ребёнком на руках, и мальчик. На всех полках, кроме книжных, лежал толстый слой пыли. Единственное, что здесь постоянно использовалось, — это книги, сигары, алкоголь и кофе. — Ой, я и не заметил тебя. Мне подумалось, что это гора пыли. Да и тут так темно, что отличить пыль от человека, который ей покрыт, почти невозможно, — Хансен приземлился на мягкое кресло и закинул ногу на ногу, положив руки на подлокотники и уставившись на друга. — Ну здравствуйте, Бервальд. — И тебе не хворать. Будешь кофе? — Бервальд Оксеншерна наконец развернулся и посмотрел на друга, по привычке поджав губы так, что они стали ещё тоньше, чем есть на самом деле. Он стянул с плеча белое полотенце, начиная медленно вытирать руки. Бервальд подошёл к своему креслу и присел, положив рядом окровавленное полотенце. — Не откажусь... — мужчина в красном нервно засмеялся, тоскливо обвёл своего друга взглядом и забарабанил пальцами по тёмно-зелёной обивке кресла. Он подумал о том, что всё в этом кабинете из зелёного стало каким-то болотным. Царь этого болота сидел в домашнем халате и домашнем белье: надетая под халат рубашка и некоторые элементы костюма серого цвета. Он был само напряжение, как, впрочем, и всегда. На лице зиял всё тот же шрам, ползущий от светлой чёлки через бровь и, чудом обходя глаз, в нерешительности останавливался у виска. На нём были всё те же самые строгие очки в тонкой чёрной оправе, а под ними — стеклянный взгляд холодных глаз. Прилагались тёмные круги то ли из-за недостатка сна, то ли из-за отсутствия свежего воздуха, то ли из-за кофейного градуса в крови. Между бровями образовалась морщинка, потому что они часто сходились на переносице. Недельная щетина не бросалась в глаза из-за того, что была светлой, но, тем не менее, внушительность и неопрятность её печалили. Казалось, что он ненавидит весь мир, но более всех — самого себя. Уголки губ уже несколько лет не поднимались в улыбке, а потому будто застыли в опущенном положении. Оксеншерна довольно тихо и чётко — говорить громко он не любил, да его и без того все прекрасно слышали — окликнул девушку, стриженую под мальчишку, ту самую, с дрожащими тонкими руками, учтиво попросив её принести им по чашечке чёрного кофе. — И что ты с ней сделал? Она же сейчас умрёт со страха, — рассмеялся Хенрик, приподняв одну бровь и с интересом посмотрев на друга. Ему был искренне интересен способ запугивания. А ещё то, почему, имея горничную, он так сильно запустил свой дом. Внезапно взгляд Хансена упал куда-то за спину Бервальда, в тёмный угол. Нервный смех мужчины вновь разрезал воздух в комнате. Хенрик ничего не сказал, но несколько сжался. «Нет бы котика или собачку завёл! Зачем ворон? Почему ворон? Совсем с катушек слетел! Как глупо! Строит из себя какого-то Тёмного Властелина. Глупость!» — Взял на работу, вероятно. Меня же побаиваются из-за места, сам знаешь, — безразлично ответил Бервальд, двумя пальцами медленно поправив очки. — Ах, да, точно. Ты же у нас "Скала". Ты же не видишь особых различий между жизнью человека и мухи. Верно, Берви? — улыбка у мужчины в красном стала наглой. Он до жути любил дразнить своего старого друга, получая от этого дозу адреналина побольше той, что получает человек, выпрыгнувший из самолёта без парашюта. — Прекрати, — глаза, которые, к слову, походили на лёд ещё и цветом, у "Берви" сузились и потемнели. — А не то что? Ударишь? В словесных перепалках ты не особо хорош, — ухмылка Хенрика разрослась в предвкушении чуда, не меньше. Возможно, Оксеншерна и сострил бы, но тут зашла та самая девушка. В руках она держала поднос с двумя чашками и молочником. Горничная, а это была именно она, в гробовой тишине прошла к столу и осторожно опустила на него свою ношу. — Ваш кофе, — коротко объявила девушка и поспешила удалиться. Она успела услышать спокойное "Благодарю, Ольга" от хозяина поместья прежде, чем закрылась дверь за её спиной. — Ладно. Шутки в сторону. Я пришёл по личному делу, — Хансен взял свою чашечку и отпил, не добавляя ничего. Он немного поморщился и посмотрел в чашку, но ничего не сказал. Только подумал, что ни за что бы эту Ольгу на работу не взял. Бервальд сохранил молчание, осторожно налил себе сливки с избытком, присел обратно на своё место и только тогда поднял вопросительный взгляд на говорившего. — Наверное, слышать это тебе будет удивительно, но я не могу больше молчать. Я... волнуюсь за тебя. Ты сидишь в этом доме, не выходишь никуда месяцами, прячась, как черепаха прячется в панцире, от жизни. Ты только и делаешь, что пропитываешься пылью и стареешь. Время, Бервальд, время... оно неуклонно. Оно никого не жалеет. Тебе уже тридцать два года. На тебе держится огромная наркотическая индустрия. Ты и есть наркотическая индустрия! Ты людей от ужасов жизни спасаешь! Но ты, вместо того, чтобы радоваться и расширяться, как это делал твой покойный батюшка, прозябаешь в этой пыльной комнатушке, боясь света и тепла и живя прошлыми грехами. Ты упускаешь миллион возможностей, которые сделали бы тебя счастливым. Ты вообще понимаешь, к чему приводят такие дороги? Они приводят к смерти, друг мой, — Хенрик говорил громко и бойко, чуть приподнявшись на кресле и смотря прямо в глаза Скалы, пронзая взглядом насквозь. Бервальд Оксеншерна слушал внимательно, смотря на него и не показывая, что речь волнует его побольше чем всё, что происходило с ним за последние несколько месяцев. — Всё приводит к смерти, — тихо возразил он, отведя взгляд и спрятав его на краю стола. Ворон за его спиной принялся чистить перья, будто только сейчас сообразив, что это надо делать каждый раз после еды, если ты уважающий себя ворон. — Это ведёт к смерти твоих эмоций и твоего внутреннего желания жить. Ты и без того... Да ты стал похож на свой стол! — Хансен яростно постучал костяшками по гладкой тёмной поверхности. — Понимаешь? Ты — стол! Такой же глухой к жизни и к тому, что она может тебе предложить. На тебя стало жалко смотреть. Только что себя самого не накачиваешь никотином — единственная отрада. — Ну и что же жизнь может мне предложить? — устало спросил мужчина. Он сделал пару глотков и чуть скривился — Ольга снова забыла поставить сахарницу и немного переборщила с кофейным порошком. Бервальд достал портсигар, наполненный кубинскими сигарами «Partagas», которые из-за забастовок рабочих на Кубе было почти не достать, но которые отличались отменным качеством и имели значок «Супер-Элит». Он раскрыл его, выудив одну себе и пододвинув "шкатулку" Хансену. Комната на миг осветилась тёплым огнём, который совсем скоро сузился до красной точки. Оксеншерна выдохнул дым, и он устелил крышку стола, начав сползать на пол. — Всё! — Хенрик достал сигару и, перегнувшись через стол, позволил Бервальду зажечь её. — Давай, я покажу тебе! Поедем сегодня в моё Чёрное "Болото", а? Там девочки красивые, музыка приятная, куча хороших ребят собирается, можно в карты, в рулетку поиграть, покурить за хорошим разговором, выпить и расслабиться, в конце концов! Обещаю, что тебе понравится! Разгоним твою тоску, покажем тебе все краски жизни, м? — вцепившись за лёгкую заинтересованность в голосе друга, мужчина пытался раздуть её в живой интерес, как начинающий скаут раздувает едва тлеющий костерок. Он тоже выдохнул дым. На лице его появилось блаженство — отменный вкус сигар сражал всех любителей. — Навряд ли я смогу так просто переспать или вообще переспать с твоими "девочками", — он говорил, изучая содержимое своей чашки, то чуть наклоняя её, то возвращая в обычное для всех нормальных чашек кофе положение. На самом деле, ехать Бервальду никуда не хотелось, но Хансен так просто не отстанет, если ему что-то пришло в голову и показалось важным. — А, ты ведь у нас грязный грешник, и как я мог забыть. Хоть в чём-то мы похожи хотя бы немного. У меня есть три мальчика, только вот не думаю, что ты хоть раз... — Помолчи. Я приеду. Девушка, стоящая прямо за дверью всё это время, тихо выдохнула и отняла сжатую в кулак руку от пышной груди. По коридору быстро застучали каблучки, которые совсем скоро заглохли в коврах.***
— Тино! Ти-ино! — светловолосая и растрёпанная со сна девушка трясла парня за плечо. Настойчиво звенел будильник и как-то слишком ярко светило солнце. — М-м... Что? — Тино чуть приоткрыл один глаз, лениво смотря на ту, которая осуждающе и хмуро смотрела на него. — А! Время! Прости! Прости, пожалуйста! Он неловко подскочил, покачнувшись и чуть было не упав обратно, вызвав тем самым тихий смешок. — Что, Братик, жизнь давит? — хихикая, спросила девчонка, заправляя за ушко светлую прядку. — Да не то слово! — тепло рассмеялся Вайнямёйнен, чуть растрепав волосы, нуждающиеся в расчёсывании и заплетании, на голове своей младшей сестры. Анникки только зажмурилась, улыбнувшись. Она была точной копией своего старшего брата, но женского рода и пятнадцати лет. Правда, о её возрасте знали только те, кому его проговаривали. На первый взгляд они казались погодками. — Так-так, и что это моя милая Анни хочет покушать? У нас есть омлет, а ещё есть омлет и... о, вы посмотрите, это же омлет! Что будет юная леди? — парень крутился у разбитой плиты, которая с трудом изрыгала из себя огонёк только лишь на одной камфорке. Что удивительно, несмотря на старинность кухни, она была очень чистой. — Я буду тот омлет, который ты назвал вторым, а ты будешь сегодня без завтрака, — голосом вредной девочки заявила Анникки. — Это ещё почему? За что наказываете? — удивлённо спросил Тино, ставя на стол перед сестрой омлет и чашку с чаем. — А ты мне вчера с уроками не помог. И уходить на работу стал раньше, чем обычно, — обиженно заявила девочка, беря в руки вилку и отковыривая ей кусочек. — Точнее, ты вообще перестал домой заезжать со смены. Сразу несёшься к этим своим... как их там? А! Альфредам. Бе. — Я не могу иначе, прости, пожалуйста. Нам сейчас нужны деньги. А Альфреды мне хорошо платят за работу в мастерской. Мы же хотим, чтобы ты снова начала танцевать, верно? Хотим же? И твои подружки хотят. А для этого нам нужно совсем немного подзатянуть ремни, ладно? — Вайнямёйнен говорил тихо и мягко, смотря прямо в глаза младшей сестрёнке и улыбаясь. — Иногда для того, чтобы мечта стала реальностью, мало просто хотеть. Нужно действовать. Вот я и действую. А от тебя прошу не ворчать и радоваться тому, что всё делают за тебя. Вот увидишь, как мы скоро заживём! Девочка выдохнула, улыбаясь. И уже с набитым ртом проговорила: — Ладно-ладно. Я верю тебе. Можешь взять свой омлет, — благосклонно уступила она и, помолчав, добавила: — Папа бы гордился тобой. Тино, который уже отошёл к плите, чтобы наложить себе остатки, расплылся в улыбке, закрывая глаза и замирая на пару мгновений. Он глубоко вдохнул и выдохнул, оборачиваясь и широко улыбаясь. Где-то внутри вновь разлилось тепло и защипало между рёбрами. Оно заполнило каждый дюйм его сердца, заставляя оное застучать сильнее и упорнее, гоняя по венам и артериям кровь и, вместе с ней, такое важное тепло. Под их окном, на балконе, греясь в лучах во всю разбушевавшегося небесного светила, развалился полосатый кот. Где-то раздался звоночек мороженщика и звонкий детский смех. Кот чуть приоткрыл глаза, посмотрев на это безобразие и внутренне посетовав, мол, поспать не дают, совсем страх потеряли. Воробей, сидевший на проводе, слетел на балконные перила и неодобрительно посмотрел на кота. Быстро доедая завтрак и заплетая косичку младшей сестре, Вайнямёйнен понял, что снова опаздывает.***
Все дни у Тино были однообразны, а ночи в своём однообразии чередовались. Он ездил в "Чёрную Кальянную" через каждую ночь, работая один на один. Солнце уже успело сесть достаточно низко, когда, тарахтя выхлопной трубой, по пригороду понёсся мотоцикл собственний сборки. Раритет! Он ехал по загородной дороге, которая в утренние и вечерние часы наполнялась автомобилистами, спешившими на работу или, наоборот, к тёплому очагу и ужину. Вдоль дороги шли редкие домики фермеров или дороги, ведущие к ним, и разнообразные плантации. Из-за горизонта показались тучки, предвещавшие мощную, но мимолётную летнюю грозу. Тино пренебрегал несколькими правилами безопасности из-за отсутствия денег, а потому экипировкой ему служили одни лишь защитные очки. Парень старался не думать ни о чём, сосредоточившись на дороге, но мысли его не были послушны и постоянно норовили появиться и отвлечь внимание. Вайнямёйнен мечтал о почти несбыточном. На кону стояло счастье самого близкого и дорогого ему человека. Ради этого он жил последние несколько лет, вставал по утрам, прыгал на мотоцикл и катил его к мастерской, которую пожрало время, но зарплата на которой была стабильной, как желание пекарши из глубинки похудеть и невозможность его исполнения. А затем ночи — бесконечные и вязкие, как жевательная резинка, подтаявшая на солнце — и запах сладкого гниения собственной личности, которая постепенно разлагалась и деградировала под натиском обстоятельств. А он вновь собирал её в ладони, пытаясь сохранять себя и идя к цели, прогрызая дорогу сквозь запах дорогих сигарет и мазута, которым пахло всё в мастерской — он ласково назвал её "работа под солнцем". Тино каждый раз искренне пытался быть приветливым и отзывчивым, но глубоко внутри ненавидел себя и своё прошлое. Парень мчался, потеряв ощущение реальности и представляя себе то, как его сестра снова выступит на сцене в балетной пачке, но уже перед бóльшей толпой зрителей, как она быстро поедет по главной площади, залитой, будто медью, солнцем, распугивая велосипедом вездесущих голубей и звонко смеясь. Ему всё казалось, что осталось совсем немножко, ещё чуть-чуть — и он гордо поведёт Анни в городской парк, а она развернётся и немного задумчиво скажет: «Знаешь, я думала, что никогда больше не смогу ходить... Глупая была». И только они вдвоём будут знать о том, что вместо правой ноги у неё протез, а в одной из ячеек памяти — звуки выстрелов и крики о том, чтобы Они не трогали ребёнка, чтобы Они не смели касаться её, Анни. Оживлённая трасса неслась и ратовала за движение. Небо, буквально десять минут назад заполненное только лёгкими закатными облаками, похожими на клубничное мороженое, затянулось тучами совершенно. От земли начало парить, а воздух сгустился. Собирался дождь. Обычно после таких дождей всегда дышалось легко и свободно, а мир был умытый и оживший. Порой небо даже дарило радугу в награду за несколько минут серости и мглы. Вайнямёйнен совершенно утонул в густом воздухе и мечтах. Он оказался сброшен в реальность резким звуком сигналки на автомобиле. Парень едва успел повернуть в сторону, чтобы избежать столкновения с серым корпусом Кадиллака. Он значительно превысил скорость и не заметил, как слишком опасно нарушил дистанцию с ехавшей впереди большой машиной. Мотоциклист только едва задел её, резко отклонившись влево, содрав краску и съехав с дороги, завалившись при этом набок. Всё произошло слишком быстро. Тино выполз из-под мотоцикла и тихо заскулил, даже не особо осознавая, что произошло, и не успев испугаться. Он ощупал себя, проверяя кости. Если бы не моментальная реакция незнакомого водителя, срулившего вправо и прибавившего скорости, то всё могло бы закончиться далеко не так благополучно. — Слыш, сосунок, ты чего себе позволяешь? Тино поднял глаза, стягивая защитные очки, и постарался подняться, но понял, что только не в этой ситуации. Он нашёл лицо говорившего, и челюсть отвисла, тоже будучи в состоянии вполне ожидаемого шока. — Что случилось? — раздалось от машины, которая, видимо, припарковалась на обочине дороги. — Ба-а... Да мелочь бушует! Сейчас дальше поедем, — крикнул мужчина, после склонившись и тихо зашипев. — Ты совсем не бережёшься? Тебе нельзя получать какие-либо травмы на тело или, упаси Бог, на лицо. Совсем умом тронулся, а, Девятый? Почему молчишь? — Хенрик Хансен ни за что бы не показал, что испугался за здоровье и жизнь своего работника, но он испугался. — Простите. Такого больше не повторится, — Тино совершенно смутился. Он как раз ехал на смену, пока не встретил хозяина. — Я бы взял тебя в машину, но везу к нам дорогого гостя. Нельзя, чтобы тебя видели вот так вот. Пожалуйста, будь добр, смойся с глаз моих. Опоздаешь — пришибу, во что-то ещё вляпаешься — пришибу дважды, — говорил владелец Чёрного "Болота" громким шёпотом, изничтожая Тино взглядом. — Понял. Сразу еду на работу. На глаза не попадаюсь, — парень взял себя в руки и улыбнулся, отсалютовав. — Спрячь лицо, — на прощание тихо сказал Хенрик и довольно хмыкнул, когда парень отвернулся. Мужчина быстро выбежал из кювета, убрав руки в карманы красного пальто. — Он мне машину поцарапал. Надеюсь, есть очень веская причина, что этот парнишка всё ещё в добром здравии, — спокойно проговорил Бервальд, отрываясь от разглядывания нескольких царапин и поджимая губы. — Он так жалко выглядит, что его больно учить жизни. Наркоман какой-то, наверное. Их много сейчас. Хрен с ним. Я три дня прождал! Теперь нас ждут свершения! — Хансен широко улыбнулся, сверкнув идеально белыми зубами, и похлопал друга по щеке. Бервальд был выше его почти на полголовы, но это нисколько не мешало Хенрику периодически по-дружески унижать его за свой счёт и выставлять пятилетним ребёнком, не меньше, что самому Оксеншерне, казалось, было обидно только в самой глубине души.