Сквозь времена

Пахнет здесь отвратительно. Стайлз морщится и прикрывает нос рукавом своего пиджака, даже и не пытаясь понять, что может источать такой запах. Запах мерзкий, застоявшийся; от него слезятся глаза. Он наводит отчаяние и неумолимое чувство безнадежности. Хочется убежать, скрыться от всей этой бесчеловечности и ужаса, но колючая проволока, постоянно пребывающая под высоким напряжением, не позволяет этого сделать. Стайлз собственными глазами видел, как мужчина, ехавший с ним в одном вагоне, сам бросился на эту проволоку, задергался, а потом свалился на землю. Сразу запахло чем-то паленным, и Стайлза вырвало бы, не будь его желудок пустым. Толпа прибывших загалдела, и один из них — врач — попытался подойти к погибшему мужчине, но тут же получил прикладом по голове от эсэсовца, который начал громко выкрикивать слова на своем языке. Мало кто его понял, но все ясно осознали: здесь нельзя делать лишних движений.  — Снять одежду! — резко рявкает человек из войск СС, не подходя вплотную к рядам недавно прибывших заключенных. — Раздеться! Стайлз быстро оглядывается и стягивает с себя пиджак, купленный им в одном из магазинов Парижа. Люди рядом с ним также быстро снимают с себя одежду, трясясь от промозглого холода, но не возражают, боясь наказания. Стайлз раздевается полностью и аккуратно опускает свои вещи подле своих ног. Он догадывается, зачем их собрали в одном месте и заставили полностью раздеться — устраивали отбор, который поможет выявить наиболее слабых и немощных. У стариков вряд ли был шанс. Как и у детей. Стайлз сглатывает, и неожиданно его глаза наполняются слезами. Вся его семья — любимая жена и маленькая дочка — оказались жертвой его чудовищной ошибки. Как бы он хотел отмотать время назад! Выбрать иной путь, и никогда в жизни не видеть колючей проволоки лагерей, ветхих и холодных бараков, голода, изнеможденных людей, стоящих в шаге от смерти. Как бы Стайлз хотел снова оказаться в безопасти и уберечь свою семью, которую арестовали вместе с ним и отправили сюда. Если бы тогда, в прошлом, он немного бы задумался о своем будущем, то не стоял бы здесь в настоящем. Сколько раз его предупреждали о том, что дело может дойти до ареста? Стайлз не верил. Думал, всё обойдется. И продолжал писать и публиковать антивоенные и оппозиционные статьи, опьяненный радостью от любимой работы. А потом за ним пришли. Даже не позволили толком собрать вещи — просто взяли всю семью и увели. Стайлза допрашивали два долгих и мучительных дня, оставляя шрамы на его теле и душе. Потом посадили его в поезд, в темный вагон без окон, словно какое-то животное. Кроме него в вагоне было еще много людей, и весь многочасовой путь приходилось стоять на ногах, тесно прижавшись друг к другу. Почти каждые несколько часов кто-то умирал, но продолжал находиться в стоячем положении, потому что упасть трупу было просто некуда. Его жена, Лидия, была с ним. Она не кричала и не обвиняла его в произошедшем, хотя свою вину Стайлз осознавал и без ее упреков — было горько и больно. Он плакал, и Лидия жалась к нему, крепко обнимая и тихо всхлипывая в его грудь. Их шестилетняя дочь стояла между их телами — они так боялись, что кто-то попросту затопчет девочку ногами в этой темной тесноте. Когда они, наконец, прибыли в концентрационный лагерь, в груди Стайлза все еще теплилась призрачная, неугасающая надежда. Вдруг все будет хорошо? Может, это ненадолго? Война закончится, и они снова обретут свободу. С Лидией и дочерью его разделили. Они даже попрощаться толком не успели — налетели эсэсовцы и с криками, угрозами и ударами тяжелых прикладин увели их в барак. Он был слишком тесен для прибывших — многим не хватило места на нарах, и пришлось спать прямо на холодной земле, подложив под голову локоть. Стайлз тогда заснул с мыслями о справедливости, почему-то не находившей их в этом месте. Снова раздается чей-то крик. Стайлз поворачивает голову в сторону звука и закусывает губу. Солдат в немецкой форме пинает ногами старика, который, судя по всему, отказался снять свой протез ноги после приказа отдать им все ценные вещи. Но как этот старик будет тут находиться без протеза? Нога ампутирована почти по колено. Или от старика сразу рассчитывают избавиться? Видимо, даже быстрее, чем Стайлз предполагал. Гвалт людей прерывает пронизывающий это холодное утро выстрел. Старик уже не причитает и не корчится от боли, а Стайлз еле может отвести глаза от ручейка крови, быстро впитывающегося в пыльную землю. Смерть достигла даже растения. Здесь они почти не росли. Снова раздаются крики. Стайлз содрогается и медленно поворачивает голову. Для «селекции» пригнали женщин, и их дети отчаянно цепляются за их юбки, плача и вырываясь из рук эсэсовцев, когда те пытаются их оттащить и построить в отдельную шеренгу. Стайлз напрягается и выпрямляется, желая и одновременно боясь увидеть в этой толпе знакомые лица. Она стоит прямо, гордо расправив плечи и приподняв голову. Ветер развевает ее светлое шелковое платье, которое Стайлз подарил ей совсем недавно, и огненно-рыжие пряди волос, спутанные и не уложенные в модную прическу, как прежде. Лидия непоколебимо раздевается вместе с остальными женщинами, когда их просят, и на глазах Стайлза снова появляются слезы. Его Лидия так прекрасна в своей несокрушимой решительности. Она словно возвышается над всеми остальными плачущими женщинами, гордо расправив плечи, даже стоя на этом холоде совсем обнаженной. Стайлз хорошо помнит вечер, когда они встретились. Это было поздней весной, в одной французской провинции. В теплом воздухе витал тонкий аромат распускающихся цветов, и зеленые луга пестрели ими. В один из вечеров той весны, Стайлзу пришла в голову роковая идея прогуляться. Он шел через поля, по узкой тропинке, и вдруг заметил девушку, сидящую в самой глубине поля. Она была ярче всех окружающих цветов, и он осмелился подойти к ней. Рыжеволосая девушка ему улыбнулась, и тогда все началось. Стайлз помнит, как все было. Вечерние прогулки под яркой луной, букеты цветов, которые стали символом их первой встречи. Их первый поцелуй на скамейке в пустом парке с привкусом дорогого коньяка. Смятые влажные простыни дешевого гостиничного номера и жар таких желанных поцелуев. Странное, нежное и трепещущее чувство под ребрами, которое стало появляться каждый раз, когда он смотрел на нее. Свидетельство о браке и бесчисленные поцелуи после занятий любовью. Собственный дом вдалеке от шумного города. Маленькие ручки его новорожденной дочери. Совместные завтраки, обеды и ужины. Прогулки в зоопарк и на природу. Снова занятия любовью и поцелуи, снова их маленькая дочь и ее любимые наряды. А потом жестокие люди, кривые фашистские кресты на солдатской форме, и темнота, голод, смерть. Все это заново проносится перед глазами Стайлза, пока он смотрит на свою Лидию. Та поворачивает голову, и наваждение с счастливыми воспоминаниями куда-то исчезают, уступая место правде. В его глазах стоят слезы, когда он скользит взглядом по толпе, натыкаясь на девочку со светлыми вьющимися локонами волос. Его губы изгибаются в кривоватой и горькой улыбке, когда он видит свою маленькую дочку, беспомощно и непонимающе озирающуюся по сторонам. Приходят новые эсэсовцы, и на этот раз за ними следует доктор, судя по его грязной белой накидке. Стайлз замирает, когда он проходит перед шеренгой мужчин, делая жесты ладонью. Их мигом распределяют в три разные группы: одна, самая большая, с сильными и здоровыми, пригодными для тяжелой работы, другая, чуть меньше, с больными и немощными, чьи члены теперь громко молятся и кричат, и третья — самая маленькая. Они должны будут позже последовать за доктором в неизвестных целях. Дальше доктор, которого все уже мысленно прозвали «Ангелом смерти», проходит через ряд женщин, так же указывая на некоторых и что-то говоря на немецком. Все группы медленно пополняются, и Стайлз замирает, когда доктор подходит к Лидии. Он говорит несколько слов. Лидия теряется, но после берет себя в руки и отвечает. Она знает много языков, и немецкий в том числе. Стайлз мысленно выругивается из-за осознания того факта, что он не может ничего понять. Это словно следить за чьей-либо судьбой на экране телевизора: вот она, прямо перед тобой, но ты не в силах что-либо сделать. Наконец, доктор выносит свой вердикт, и Лидия медленно бредет к самой малочисленной группе. По пути она находит взглядом Стайлза, стоящего среди тех, кто будет отправлен на изнурительные работы в самом скором времени. Их взгляды встречаются. В них мелькает самая разная палитра чувств и эмоций. Лидия, обняв себя за плечи, приподнимает уголок губ, и Стайлз не выдерживает. Он просто рыдает, стоя здесь. Ему так хочется просто выбежать вперед, прижать к себе Лидию, нашептывая ей нежности, спрятать, защитить. Взять за руку дочь, прикрыть их обеих собой, но знать, что они будут в безопасности. Он снова смотрит на нее. Лидия еле заметно качает головой. «Все будет хорошо», — шепчет она ему одними губами. И он верит. Он ей верит. Надежда всегда загорается в сердцах обреченных. Ее и детей уводят. Стайлз провожает их взглядом, пытаясь еще раз увидеть двух родных ему людей, которых он любит всем своим сердцем. Они встретятся однажды. Может быть, совсем скоро. Большую группу людей эсэсовцы гонят на унизительную дезинфекцию, и Стайлз успевает увидеть, как другой группе выдают маленькие кусочки мыла, говоря, что им нужно помыться. Он озадаченно хмурится. Возможно, тут не так все плохо. Он еще не знает, что в печах, из труб которых идет черный и отвратительно пахнущий дым, жгут далеко не мусор. Что землю на пашнях удобряют пеплом, выскребенным из этих печей, что люди из-за страха и голода способны на все, что угодно. Стайлз еще не знает, что Лидия умрет мучительной смертью в ходе бесчеловечных опытов доктора Менгеле над людьми, а его мертвая дочь, из которой выкачали всю кровь, будут валяться в грязи у сточной канавы с проломленным черепом. Не знает, что вскоре и ему самому дадут кусок мыла в руки и велят идти в «баню», где нашли свой конец уже десятки тысяч людей. Стайлз не знает. И поэтому улыбается, подставляя лицо ненадолго выглянувшему солнцу.