Wingless. Hopeless. Endless

      Всю дорогу Ледыха бросал на меня косые взгляды. Каждый следующий почти неуловимо менялся, и мне всё сильнее хотелось оказаться где-нибудь далеко-далеко. А ещё он так руль стискивал, что у него костяшки побелели.       В общем, жить мне оставалось считанные часы. И чем ближе мы подъезжали, тем страшнее становилось. Поэтому я решила прикинуться мёртвой. Точнее, спящей. Лежачих ведь не бьют? Вот на это и оставалось надеяться. Благо, что опыта подобного притворства хватало. Осталось ещё со времён чтения с фонариком под одеялом.       Наконец машина остановилась, заглох двигатель. Тишину, ставшую абсолютной, ножом можно было резать. Потом хлопнула дверь — похоже, это Саша, он прямо за мной сидел, — где-то в кустах начал своё выступление сверчок, тихо затрещал остывающий металл. Ледыха почти физически ощутимо ожог меня взглядом. Я даже дыхание затаила. Но виду не подала.       Вроде прокатило.       Хлопнула водительская дверь, потом — вторая пассажирская. Я осталась в салоне одна и только уже хотела облегчённо выдохнуть, как чуть не подавилась воздухом от неожиданности — теперь открылась дверь уже с моей стороны.       — Не дрейфь, это я, — раздался над ухом шёпот Андрея.       Я всё-таки облегчённо выдохнула. Живём!       Андрей, тихо посмеиваясь, отстегнул ремень безопасности и, подхватив на руки моё безвольное тело (роль нужно отыгрывать до конца), двинулся в сторону дома. Там меня опустили на стоящий на кухне диван.       Андрей присел рядом, подвинув мои ноги.       — Ну, рассказывай, что же ты натворила.       Я, приоткрыв один глаз, убедилась, что Ледыхи поблизости нет, и поёрзала, устраиваясь поудобнее.       — Сказала же уже, что просто ляпнула кое-что. Тебя Саша подослал?       Андрей хмыкнул:       — Не только. Мне тоже оч-чень интересно. Его всё-таки простым «ляпнула кое-что» не прошибает.       — Ну, значит, в этот раз прошибло, — невозмутимо ответила я.       — И что же ты ляпнула, что прошибло непрошибаемое?       Я подавила смешок и не ответила. Андрей в свою очередь принялся расстёгивать мои босоножки, путаясь в обилии ремешков.       — И всё-таки?       Я вздохнула:       — Кое-что совсем хреновое ляпнула. И, наверное, надо бы за это извиниться.       — Но судя по твоему виду, извиняться ты не будешь.       Я ничего не ответила, только бровь приподняла, требуя пояснить.       — Ты нахмурилась.       — Мой косяк, — едва заметно кивнула я, вернув расслабленное выражение лица. — Ты видел, как он меня к машине на плече притащил. Всё желание извиняться было отбито о его плечо. А у меня до сих пор живот болит.       Андрей замолчал, не зная, что сказать. И, как оказалось, вовремя. Хлопнула дверь, в коридоре послышались шаги. А потом раздался голос Ледыхи:       — Ты чего тут возишься?       — Никак не могу босоножки с неё снять. Эти ремешки распутать сложней, чем лифчик одной рукой расстегнуть!       Вот уж сравнение! Я еле подавила смешок. А вот Ледыха насмешки скрывать не стал:       — Ну, считай, потренировался. Иди уже, сам разберусь.       — Я, конечно, не сомневался, что опыта у тебя намного больше, но...       Мне очень хотелось узнать, что же там за «но», но Андрей вдруг осёкся. Видать, напоролся на фирменный ледяной взгляд.       — Понял, — гулко сглотнул Андрей и всё-таки удалился.       Послышались приближающиеся шаги, на место, где сидел Андрей, присел Ледыха. Он быстро, буквально в пару движений распутал вредные ремешки и стащил босоножки с ног, будто издеваясь, погладил выпирающую косточку щиколотки.       Хотя почему «будто»?       — Актёрские способности, конечно, на высоте, но... У тебя уши красные, — сказал, явно обращаясь ко мне, Ледыха.       Словно по команде всё лицо залилось жгучей краской. Меня предало собственное тело!       — А теперь ты вся красная, — подлил масла в огонь Ледыха.       Деваться было некуда, пришлось открыть глаза. Чтобы сразу же трусливо их закрыть, столкнувшись с внимательным взглядом светло-зелёных глаз. Которые какого-то чёрта оказались слишком близко!       Он почему-то вздохнул и немного отодвинулся.       — За какого изверга ты меня принимаешь?       — За обыкновенного.       Повисшая тишина показалась тяжёлой, душной и какой-то неоднозначной. Мне стало не по себе.       — Что?! Какой вопрос, такой и ответ!       Владимир ничего не ответил. Просто встал и вышел.       Мне стало совестно. Кажется, я опять его обидела.       Но раскаяние до нужной кондиции дозреть не успело: всего через пару минут он вернулся с несколькими пакетами и, разложив всё по полочкам, занялся мясом. А на лице ни единой эмоции. Вообще. Честное слово, у статуи лицо и то выразительнее.       Поэтому я просто лежала, не шевелясь, наблюдая за ним из-под опущенных ресниц, и пыталась проглотить вставший в горле ком невысказанных слов. И, кажется, в какой-то момент самым безобразным образом уснула.

***

      Выразительно щёлкнул ремень.       — То есть ты, сука малолетняя, всегда могла учиться на «пять»?       Я в оцепенении смотрела на Антонину. От обиды и страха больно сжималось в груди, саднило горло. Я не успела прикрыться руками, и метко брошенный дневник рассёк железным уголком бровь.       Она что-то кричала, ругалась. Кажется, обзывала. Я привычно пропускала ругательства мимо ушей, чему только помогал нарастающий звон. Пелена слёз и крови застилала глаза. Только страницу в открывшемся на четвертных оценках дневнике было видно омерзительно чётко. Аккуратная колонка пятёрок и крупная надпись «МОЛОДЕЦ!!!», написанные красной пастой.       Нет, не пастой. Кровью.       Руку, прикрывающую лицо, обожгло болью. Удары посыпались один за другим. А я смотрела, не закрывая глаза, даже когда ремень свистел совсем близко. Даже когда лопнула кожа на предплечье, не отвела взгляда от пятна, которое должно было быть её лицом.       Боль почти не чувствовалась. Всё затмевал один простой вопрос:       — Почему?..       Удары внезапно прекратились. Но не успела я перевести дыхание, как мир сместился. Вышиб из груди дух, заставляя задыхаться и не давая вдохнуть. Вместо крика из пережатого горла вырвался только хрип.       — Ты мой позор! — Её голос походил на шипенье. К удушью добавилась тряска. — Ты вечно меня позоришь!       Пульсировали болью отбитые о стену затылок и костлявые лопатки, в голове нарастал звон. Лицо окончательно размылось, только светлые пряди волос маячили перед глазами.       В груди всколыхнулась злость, накрыла с головой.       Это было целых пять лет назад! Пять грёбанных лет, почти шесть! А я даже в чёртовом кошмаре не могу ей противостоять!       Пальцы сами сжались в кулак. Рука сама понеслась навстречу пятну. И Антонина, не ожидавшая ничего подобного, рухнула на пол.       Вот тут-то её и прорвало: она разразилась матерной тирадой. Говорила тихо, но очень проникновенно и... явно мужским голосом.       Подозрительно похожим на голос Ледыхи!       Перед глазами мгновенно прояснилось. Кухня. Ночь. Подбитый Ледыха, который сидел на полу и, потряхивая головой, как-то подозрительно ощупывал лицо в области левого глаза.       Вот теперь-то меня точно убьют.       Я села, подтянув одеяло к груди, и настороженно следила за Ледыхой. Тот пока никаких активных действий не предпринимал, только не отрываясь на меня смотрел. Но от него почти физически ощутимо веяло злостью. Я зажмурилась и сползла по стенке дивана, спрятавшись за ворохом одеял, одно вообще подтянула до уровня носа. Но мёртвая тишина, темнота и неизвестность нервировали, и я, не выдержав, приоткрыла один глаз.       Ледыха даже не шелохнулся, лишь поблёскивали в темноте его глаза и серебрились волосы.       Наверное, нужно что-то сказать, чтобы прервать это тягостное молчание.       — А ты что тут делаешь? — пропищала я. И чуть не хлопнула себе по лбу: ничего тупее ляпнуть нельзя было.       Ледыха издал непонятный звук.       — Одеяло своё искал.       — Нашёл?       Послышался какой-то нервный смешок.       Я озадаченно посмотрела на него, но внятного ответа так и не получила. Ледыха буравил меня взглядом и молчал. Тело била дрожь, от ощущения липкого пота на коже становилось дурно. Непонятный Ледыха со своими закидонами мгновенно отошёл на второй план.       — Не хочешь говорить — ну и не надо.       Я выбралась из-под одеял и встала на подрагивающие ноги. Вроде держат и подгибаться не собираются. Глянула сверху вниз на Ледыху, что со странным выражением лица наблюдал за мной.       — Рюкзак мой где?       Тишина.       — Приём! Рюкзак мой куда дели?       — Возле дивана стоит, — наконец-то ответил Ледыха.       Впрочем, он всё равно опоздал. Потому что рот открыл только, когда я запнулась и чуть не навернулась.       — Спасибо за своевременное информирование, — съязвила я и пошла греться в душ. Может, настроение хоть немного приподнимется?       Ага, фиг там. Согреться не согрелась, зато обожглась. Так что пришлось возвращаться на кухню к куче одеял, стараясь не слишком громко стучать зубами. Вот тут-то и начались чудеса.       В общем-то я надеялась, что Ледыха за время моего отсутствия свалит уже с кухни. Но он, с самым бесячим видом сидел за столом. И чаёк попивал. Окончательно же выбило из колеи даже не это. Он мне чай предложил! Отказываться не стала, но устроилась на диване в обнимку с горячей чашкой и ворохом одеял. Владимир странно на меня посмотрел но промолчал. Так что некоторое время прошло в тишине и играх в гляделки.       — Ты мёрзнешь? — вдруг спросил Ледыха.       — А что, не видно? — огрызнулась я. — Мёрзну, блин.       И опять повисла тишина. Я пыталась успокоиться, Ледыха молча пил чай. И только я более-менее пришла в себя, как он снова меня, что называется, взбодрил.       — У тебя менструальный цикл регулярный?       Я чуть не подавилась чаем и просипела:       — Чего?..       — Я спросил… — как ни в чём не бывало начал Ледыха, но я его перебила:       — Я всё прекрасно расслышала! С чего вдруг такие вопросы? Думаешь, беременная? К счастью превеликому, нет! Всё нормально.       — Вот, значит, как… — как-то рассеянно ответил он. И замолк.       А я сидела как на иголках, думая, что он опять выкинет, про что опять спросит… Так что я заранее начала придумывать, куда можно его отправить. Так, чтобы не материться, но весьма и весьма конкретно и красочно. И чтоб не возвращался, да. Хотя с последним пунктом уже вопрос: всё-таки он наш гитарист и вокалист…       — Может, тебе шерстяные носки принести? Теплее будет.       Я замерла, не веря. Его, что, подменили, пока меня не было? Что-то как-то подозрительно его мотыляет от одного состояния до другого. Я подобралась, но от носочков не отказалась. И всего через пару минут получила заветную пару.       — Ты забыл уточнить, что это гольфы, — протянула я, рассматривая шерстяные изделия. Ну правда, ещё сантиметров десять в длине — и это уже чулки.       — Нет, — невозмутимо ответил присевший рядом на диван Ледыха. — Эти носки мне бабушка давно ещё, что называется, на вырост связала.       Я хмыкнула:       — Стесняюсь спросить, но как давно это было? Два года назад?       Владимир не спешил отвечать. Он покачал в руке кружку, отхлебнул и, глядя куда-то в сторону, сказал:       — Двадцать, — слова камнями упали в тишину. Его голос звучал непривычно тихо и низко, почти хрипло. Сразу стало как-то не по себе, как будто я увидела что-то, что не должна. — Бабушка умерла двадцать лет назад. Мне было пять лет. Но я её помню.       Я замерла, не зная, что сказать. Пришлось цепляться за те же носки.       — Это поэтому они такие огромные?       — Да, — коротко ответил он. И добил: — Подержи.       Он впихнул мне в руку кружку и сам натянул мне на ноги носки, подвернув под коленями. Забрал кружку, сел рядом. Не до конца веря в происходящее, пошевелила пальцами ног. Шерсть непривычно кололась, носки исчезать не спешили. Я, не сдержавшись, хихикнула:       — Видимо, носки эти так и остались тебе на вырост.       — Нет, — усмехнулся Владимир. — Гораздо ироничнее то, что они стали мне малы. Ещё лет так пять назад.       Я посмотрела на ноги, пытаясь на глаз определить размер носков. Наверное, где-то сорок четвёртый… Посмотрела на Владимира.       — Это ж какого размера у тебя лапа?       — Сорок седьмого.       Убил.       Вот это ласты! С таким размером зимой и лыжи не нужны. Я в тихом шоке смотрела на него. Потом посмотрела на ноги. Мои тридцать седьмого и его — сорок седьмого. Ужас.       — Да иди ты в баню!       Он никуда не ушёл, только усмехнулся. Я же поплотнее закуталась и нахохлилась. Разговор сам собой сошёл на нет.       — Как часто тебя били?       Я вздрогнула от звука голоса и непонимающе уставилась на Владимира. Смысл слов не доходил до заторможенного, уже сонного мозга. Я потёрла лоб и не удержалась от зевка.       — Можешь повторить?       Он повторил.       В этот раз смысл дошёл мгновенно. Кровь отхлынула от лица, похолодели руки.       — С чего ты взял? — Голос прозвучал ровно, даже слишком. И, похоже это выдало меня с головой.       — Всё намного проще, чем тебе кажется, — ответил он, всё так же не смотря на меня. — Ты не гордишься своими оценками. Значит, это было не твоей целью. Следовательно, кто-то заставил. И так далее… Дальше и сама знаешь. — Он немного помолчал и повернулся ко мне. Смерил взглядом напряжённую до дрожи фигуру. — И как долго это продолжается?       Я промолчала, только глянула исподлобья. Но ответ ему и не требовался.       — Дай угадаю, — протянул Ледыха. — С шестого класса.       — С чего ты это взял?       Голос, вопреки моей воле, всё-таки дрогнул. А Ледыха, кивнув каким-то своим мыслям, начал.       — Тебя хотели оставить на второй год в пятом классе. До этого — в четвёртом. Балла выше четвёрки — и то очень редко — ты никогда не получала, да и преобладали даже не тройки, а двойки. А потом вдруг раз! — он щёлкнул пальцами, заставив вздрогнуть, — и та же девочка вдруг получает одни пятёрки. Почти. Четвёрки всё так же редки. В первую же четверть она становится отличницей, а вот со второй перестаёт посещать уроки физкультуры. Интересно, почему?       От пронизывающего взгляда хотелось или спрятаться, или сбежать. А лучше сделать и то, и другое. Но только взглянула в сторону двери, прозвучало спокойное «Догоню и обратно верну», а я осталась сидеть на месте, зябко кутаясь в одеяла. От чувства, что меня только что препарировали, было тошно.       — Сложить два и два несложно. Самое страшное, чем ты болела, — ангина в третьем классе. Физически ты здорова, но вот психологически… У любой психосоматики — а это и есть её проявление — есть свои причины, и что-то мне подсказывает, что есть что-то ещё.       Я мрачно на него глянула, не скрывая отвращения. Вот, значит, какие справки он тогда наводил.       — И чего же ты теперь ждёшь? Что я душу сейчас перед тобой выверну? — Грудь больно сдавило, пришлось немного подождать и перевести дыхание. Ледыха, не скрывая какого-то исследовательского интереса, наблюдал. — Так с этим ты и сам прекрасно справился! Или ты ждёшь, что я брошусь тебе на грудь с просьбами о помощи? Не дождёшься! И вообще!..       — Вот только не надо мне тут истерику закатывать.       Я задохнулась от негодования. Ответ же мой больше походил на шипение:       — Ис-стино мужская позиция! Дел наворотил — и в кусты! Да катись ты к чёрту!       И я, уперевшись в него сразу всеми четырьмя конечностями, просто скинула Ледыху с дивана. И чашкой добавила. Попала или нет, проверять не стала, сразу отвернувшись к спинке дивана и завернувшись в несколько одеял. Но звон разбившейся посуды слышно было отчётливо.