Wingless. Hopeless. Endless

      Как только между нами были улажены все вопросы, ребята были подняты как по тревоге, собраны и упакованы в машину. На вопрос о причине такой спешки Владимир ответил весьма однозначно:       — Осталось всего два дня до конца, не учитывая сегодняшний.       — До конца чего? — переспросил всё ещё бледный Андрей.       — Закрытых кастингов! — вдруг рявкнул Ледыха. — Возрадуйся, придурок! Ты своего добился! Но за следующую такую свинью я тебя просто прибью.       Последние слова были сказаны тихим и до жути спокойным тоном, от чего стало только страшнее. Андрей мгновенно вернулся к пепельно-белому цвету лица, правда (только сейчас разглядела), с маленькими-маленькими коричнево-оранжевыми пятнышками на носу и лбу. Вот уж не знала, что у него веснушки имеются.       Я нахмурилась, краем глаза следя за Владимиром. Кажется, в некоторых своих выводах я сильно ошиблась, а вот в некоторых наоборот — оказалась слишком, если можно так выразиться, права. После подобной вспышки называть его Ледыхой было как-то странно, но и прозвище уже прочно привязалось. Да и, чего скрывать, внешность отражало более чем точно. Правильно говорят: не суди книжку по обложке… Но кое в чём я только сильнее уверилась: человек этот страшный. Было в этих сверкающих светло-зелёных, каких-то неестественных глазах что-то действительно жуткое. Меня даже передёрнуло. Да уж, а влипла-то я даже не по уши, а по самую маковку.       Я откинулась на спинку сиденья, подставляя лицо потокам прохладного воздуха. Ледыха не солгал: на улице была такая душная жара, что даже насекомые попрятались, а градусник, что находился на солнечной стороне дома, просто зашкаливал. И вздохнула.       Всего через пять часов по приезде в город мы снова его покинули. В этот раз уже вдвоём. Все сборы прошли в бешеной нервотрёпке и спешке, у меня даже руки дрожать начали. Страху нагонял и злющий, нервный Ледыха, который мне надиктовал целый список необходимых в дороге вещей. Среди них даже было тёплое драповое пальто, которое носилось градусов так до пяти мороза. Мол, если пройдём кастинг, чёрт знает, насколько нам придётся задержаться в Москве.       В общем-то ехать с Ледыхой было страшно, но одной — ещё страшнее. Сама бы я не решилась. Ну и чувствовала себя чуточку виноватой, когда так грубо ткнула его в… правду?       Мои мысли снова перескочили на Владимира. Слишком неоднозначный человек с двойным, а то и тройным дном. Казалось бы, взрослый ответственный человек, занимающий высокую должность. Где-то до противного вежливый, а где-то насмешливый и даже язвительный. Вот что он забыл в старом подвале в доме возле речного порта? Какого чёрта он сорвался по первому зову, когда я объявилась после долгого отсутствия? Да даже сейчас он всех построил, раскидал по домам, предварительно обвесив нравоучениями и поручениями, как новогоднюю ёлку — мишурой, собрал меня и… Мы, на ночь глядя, едем в эту долбанную Москву, до которой почти две тысячи километров.       Этот странный, даже жутковатый, лихорадочный огонёк в его глазах беспокоил. Он полыхал, когда Ледыха пытался размазать Андрея по стенке, потух, когда я так неосторожно наступила на, по всей видимости, его больную мозоль, а сейчас едва заметно тлел. Почти незаметно, где-то в самой глубине, отражаясь золотисто-коричневыми крапинками на радужке. Как будто Владимир принял какое-то решение. Решил ли он с чем-то смириться или, наоборот, бороться — не ведаю. Но это определённо меня беспокоило. Как бы не оказалось, что такой крепкий с виду человек, балансирует на грани. Наверное, в этот момент я окончательно разочаруюсь в жизни.       Впрочем, как бы там не было, пути назад уже не было. Да и страх постепенно отступил. Терять-то, по сути, мне нечего.

***

      Когда-то очень давно, когда была маленькой девочкой, я очень любила смотреть телевизор. Причём не мультики, а разнообразные телешоу, которые показывали по вечерам по таким каналам как «ТНТ», «СТС» и прочим. Для девочки-второклассницы это был целый отдельный мир. Недостижимый и потому прекрасный. Первый сезон «Голоса» я смотрела, упиваясь. У меня были свои кумиры, люди, которые мне нравились, и люди, которые не нравились. Почему-то я делила их именно на три категории. Ослепительно-белую, просто белую и чёрную. Никаких серых тонов в маленьком детском мозгу просто не помещалось. Это была этакая сказка.       Сейчас же, бредя за Ледыхой по чёртовому лабиринту Останкино, почти пробиваясь сквозь плотную, громкую толпу самых разнообразных людей, я испытывала странное чувство. Это не разочарование, потому что я подозревала, что всё далеко не так, как воображалось маленькой наивной девочке, но что-то сродное с обидой. Всё-таки я ждала чего-то лучше. Возможно, отдельные комнаты хоть и на несколько человек, может, что-то даже похожее на самую настоящую гримёрку (интересно же!), но… Ничего. Запутанные коридоры Останкино, разношёрстная шумная толпа (они репетируют даже в туалете!). Людей в отдельное помещение на прослушивание приглашают по десять человек, на каждого — примерно минута. Это на две песни! То есть чтобы попасть на телевизионный этап нужно умудриться заинтересовать людей, отвечающих за набор, за это время. И каким-то образом обойти тех, кто прошёл до тебя!       Широко зевнув, привалилась боком к Владимиру.       В Москву мы приехали ночью, то есть почти через сутки после того, как выехали. И уже утром, ни хрена не выспавшись, были в Останкино. Чтобы весь день просидеть, привалившись друг к другу, на куртке Ледыхи, постеленной прямо на пол, в коридоре у стены. Вокруг сновали люди. Они что-то пели, на чём-то играли, даже танцевали. Но они были всего лишь разноцветными пятнами перед глазами. Проходили, проплывали, пролетали мимо. Кажется, кто-то из них пытался к нам обратиться, но реакции не дождался. Весь мир сузился до этого душного коридора, где были «мы» и были «они».       И было во всём этом что-то… Что-то. Не знаю, что. Утомлённый мозг уже просто не мог мыслить сложными категориями. До нашей очереди было ещё очень далеко, поэтому я, положив голову Ледыхе на плечо, самым безобразным образом вырубилась. И, уже уплывая в темноту, почувствовала, как по спине на талию скользнула рука, удерживая от неловкого падения.       Когда пришёл наш черёд заходить в таинственную комнату, где будет определен план ближайших событий, часовая стрелка подкрадывалась к часу. И всё бы хорошо, но время перевалило не за полдень, а за полночь. По факту мы провели тут больше двенадцати часов, если говорить точнее, почти пятнадцать.       После сна голова была какая-то тяжёлая и мутная, всё тело ломило, и было одно-единственное желание — просто лечь и сдохнуть. Но я встала, подхватила гитару, не дав её опять нести Владимиру, но отдав ему комбик (как он ругался, когда я сегодня потащила их с собой!), пригладила волосы. И, преисполнившись решимости решить вопрос раз и навсегда, смело шагнула первой в новое помещение. Что там было, что я говорила, кто там был, кроме меня и Владимира, — хоть убей, не помню. Как будто просто взяли и вынули кусок памяти из головы. Кажется, я спела кусок из «Круги на воде» и «Crawling», ошарашив слушателей скримом. И, кажется, на электрогитару реакция какая-то нездоровая была и мы немного поскандалили на эту тему. В конце концов у них в правилах (вроде в них) было указано: мол, под аккомпанемент гитары или пианино либо а капелла.       Кастинг мы, в общем-то прошли. Но и тут не обошлось без подлянки. Участники для следующего тура уже набраны, и нас отправили в резерв. То есть мы понадобимся, если кто-нибудь из них умрёт, серьёзно заболеет, откажется, впадёт в кому и так далее. В пролёте, короче, мы. Ещё как назло оказались в последней десятке. Оказаться в жутком опустошённом лабиринте Останкино — то ещё удовольствие.       Но и в пустом просторном коридоре двое могут не разминуться.       Владимиру кто-то позвонил по работе, судя по тому, что он отошёл от меня подальше, по какому-то весьма деликатному делу. Я же решила не навязываться и, поправив на плече лямку и усиленно подавляя зевки, неспеша побрела по коридору. Я настолько устала, что старалась только переставлять ноги, чтобы не упасть, и высматривать коварные неровности на полу. Несущегося на меня человека смогла заметить только тогда, когда он, злобно выкрикнув что-то в роде «Не путайся под ногами!», просто отшвырнул меня с дороги. Об стену приложилась так, что зазвенели не только струны на гитаре за спиной, но и в голове. А тихий, почти потонувший в грохоте треск почти довёл до истерики.       — Алиса! — раздался совсем рядом встревоженный голос Владимира. Он, ухватив меня под мышки, легко поднял с пола и поставил на ноги. Точнее, попытался, поскольку стоять самостоятельно я отказывалась. Так что пришлось ему и дальше меня держать, не давая осесть. — Что случилось? Как ты умудрилась навернуться на ровном месте?       — Я не наворачивалась, — отрицала я, цепляясь пальцами за его рубашку. — Меня толкнули.       — Кто? Тут пусто.       Я огляделась по сторонам.       — Наверное, этот мудень скрылся в одном из ответвлений, — я поморщилась и потёрла поясницу, которой приложилась особенно ощутимо. Головой же вообще старалась почти не двигать, чтобы мир перед глазами не завертелся.       — В любом случае, — он взлохматил мне волосы, на что я вяло огрызнулась, — сейчас в отель. А что делать дальше — решим позже.       Когда мы вернулись в отель, Владимир снова меня покинул. Кто-то упорно названивал ему и пытался что-то вызнать. Так что, оставив меня в холле, он уехал. А мне захотелось сладкого. Вот до боли просто. Так что я, оставив гитару с комбиком в номере, спустилась на первый этаж. Там как раз был небольшой закуточек, где круглые сутки продавали всякие нетривиальные вкусности. Там был и арахис в шоколадной глазури, упакованный в небольшие прозрачные пакетики без всяких надписей. Орешки я любила, да и стоили они недорого. Ну я и купила один, уточнив, что это действительно арахис. Всё-таки на пакетике, кроме цены, никаких опознавательных знаков не водилось.       Пока я бродила туда-сюда по отелю и искала себе пропитание, вернулся злющий Ледыха. И сразу же заскочил в ванную. Я молча проводила его взглядом, вздохнула и, подняв его сброшенную прямо на пол рубашку, закинула на кресло. Зевнула, прикрыв рот ладошкой. Спать хотелось неимоверно, но хорошенько помыться хотелось сильнее. Поэтому, приняв решение подождать, привычно потянулась к гитаре.       В голове обрывками фраз мелькали мысли, постепенно выстраивалась мелодия для написанной вчера песни. Надо было видеть лицо Ледыхи, когда я, задремав было, вдруг встрепенулась и, отработанным движением вспоров руку, застрочила в карманном блокноте слова. И это почти в кромешной темноте! Только подсветка магнитолы и различных датчиков да свет фар худо-бедно разгоняли тьму. Привычно тронув рукой струны, нахмурилась. Гитара расстроилась. Иногда я месяцами её не настраивала, очень уж хорошо колки строй держали (что удивительно для дешёвой гитары), но тут, наверное, из-за удара он поплыл. Я внимательно осмотрела гитару, но никаких внешних дефектов, кроме поставленной ещё год назад царапинки, не нашла. Ну, будем считать, что просто натяжение ослабло.       Я дошла уже до пятой струны, когда раздался какой-то мучительный треск, чем-то напоминающий стон, и под головой грифа поползла трещина. В душе что-то оборвалось. Я дрожащими руками ослабила струны и отложила гитару. Во рту стало горько, горло больно сдавило. Я потянулась к пакетику с арахисом, закинула один в рот… И, прожевав, самым безобразным образом разревелась, громко всхлипывая и размазывая слёзы по лицу. Чёртов изюм, который мне продали под видом орешков, стал последней каплей.       — Эй, — раздался за спиной голос Владимира. — Что случилось? Я тебя чем-то обидел?       Я невольно выпрямилась, мгновенно затихнув. Расслабилась и забылась. Забыла, что я тут не одна. Короткий вдох, длинный выдох, полный контроль.       — Всё нормально, — голос прозвучал ровно, не дрогнул, не сорвался. Слёзы текли по лицу абсолютно беззвучно, получалось даже носом не шмыгать.       Не смотря на Ледыху, слезла с кровати и аккуратно убрала гитару обратно в чехол, отставила в сторону. И оказалась совершенно не готова, когда меня самым варварским способом припёрли к стенке.       — Это ты будешь рассказывать кому-нибудь другому. Что случилось?       Я не отвечала, опустив голову и молча глотая слёзы. Хотелось забиться в какой-нибудь укромный уголок, чтобы меня никто не трогал и даже не видел. Или хотя бы на время остановить слёзы, чтобы я могла гордо поднять голову, послать его куда подальше и свинтить хотя бы в ванную. Но те как назло останавливаться не собирались.       — Алиса? — с нажимом повторил Ледыха. В его голосе прорезались рычащие нотки, и я, ощущая мерзкую, какую-то трусливую дрожь, уже сама вжалась в стену, будто пытаясь просочиться сквозь неё, но упрямо мотнула головой. С подбородка сорвалась одинокая капелька. Не скажу. Мои проблемы — это только мои проблемы.       — Вот как, — задумчиво произнёс Владимир. Его голос сначала звучал глухо и мрачно, потом же в нём ясно отозвалась решимость, и я невольно напряглась. Что он задумал? — Значит, будем действовать по принципу от противного.       Не успела я даже трепыхнуться, как твёрдую стенку сменило не менее твёрдое тело. Ледыха крепко притиснул меня к себе, не давая даже вдохнуть полной грудью. На моё слабое от нехватки воздуха возмущение он ответил предельно просто:       — Пока не расскажешь всё, не отпущу.       Несколько долгих минут я, держась на одном упрямстве, ещё пыталась бороться, упираться. Но силы изначально были неравны. Потому и исход оказался закономерен.       Я всё-таки сдалась.       — У меня умер лучший, мой самый верный друг.       И разревелась пуще прежнего, вцепившись пальцами в рубашку и прижавшись щекой к голой груди. Кто-то, выйдя из ванной, одёжку накинуть-то накинул, а застегнуть не застегнул. Вот и страдал теперь, пока я грелась.       — Кто? Что? Почему? — градом посыпались вопросы. — Что произошло? Из-за чего?       — Красное дерево х-хрупкое, — громко всхлипнула я, — а… а…       Я задохнулась. В горле встал ком, слова через который просто не прорывались. Меня затрясло.       Ледыха же наоборот облегчённо выдохнул, чем только уверил меня в собственной чёрствости и непрошибаемости.       — А голова грифа — слабое место, — вдруг закончил он за меня. — Раскололась?       Я только согласно промычала, на большее меня просто не хватило. И замерла, когда Ледыха со словами «Чудо ты в перьях, я уже подумал, что кто-то действительно умер!» обнял меня как-то по-другому. Одна рука ласковым жестом скользнула по спине на талию, а другая зарылась в волосы. Когда же макушки коснулось тёплое дыхание, я подумала, что где-то по пути в отель мы попали в аварию и я опять валяюсь в коме.       Вырываться побоялась и решила потерпеть и выждать, посмотреть что же за этим последует. Но ничего не менялось. и в какой-то момент я поняла, что просто засыпаю. Тело согрелось, странным образом успокоилось, прекратив наконец-то соплевыделение, и сейчас явно пыталось вырубиться. Так что я завозилась, вырвалась из объятий и смылась в ванную. Наверное, вид у меня был перепуганный и растрёпанный, и оттого очень забавный.       Когда за спиной раздался смех, а я спряталась в ванной, выглянула украдкой из-за двери, пытаясь понять что же его так рассмешило. Но спрашивать я не собиралась, а он не собирался отвечать. Поэтому всё, что мне осталось, — глянуть на лежащего на кровати Ледыху, который чуть ли не катался по ней со смеху, и спрятаться, закрыв на всякий случай дверь на замок.       Что-то явно было не так, как обычно, и это напрягало. Что-то поменялось, и от этого становилось не по себе.