Wingless. Hopeless. Endless

      Микрофон чуть не выскользнул из вдруг вспотевших ладоней. Я, тупо моргнув, уставилась на заветные двери.       Как так получилось-то?..       Встретили ребят (Ледыха, кстати, слово сдержал), устроили немного. Показали организаторам, объяснили их роль, сняли… История, разговоры и прочая лабуда. И Владимир стал человеком, который решил заниматься музыкой чуть ли не в пелёнках, и я гитару в руки в первый раз взяла в прошлом году, а петь начала два года назад. Бред, короче.       Насчёт Владимира не знаю, но, услышав одну очень классную песню ещё в пятом классе (как сейчас помню, что это была Never Go Back группы Evanecsence), просто нырнула во всё это. Тогда-то и появилась мечта о электрогитаре, о пении и речи не шло. Только последние несколько месяцев меня Ледыха бесконечными занятиями допекал: то учителя найдёт, то сам экзамен устроит. Отстал только тогда, когда я его послала. Очень громким, прекрасно поставленным скримом и совершенно нецензурно. Вот тогда проникся, да.       Впрочем, история и история, фиг с ней. Но душу вымотали!.. Чего только стоят бесконечные придирки по поводу недостаточно искренней улыбки! Одна девица (кажется, штатный визажист) с какой-то здоровущей кисточкой в руках как раз пыталась выбить из меня требуемую «правильную» улыбку, когда прибежала другая девица, похожая на первую, как две капли воды, но более взмыленная:       — Там у Лорак время освободилось, и они смогли всех собрать! Давай тех, которые есть, и вызывай тех, кто может приехать!       И унеслась.       И сразу улыбка у меня стала нормальной, выражение лица — соответствующим имиджу, и вообще… Какую ещё чушь они несли, я уже не врубалась. Вокруг закрутился целый вихрь, сбивая с мысли и резвенько перемещая по коридору в сторону съёмочной площадки.       А я, будто в отупении, прошла положенный отрезок коридора и застыла перед заветной дверью, кусая губы и до боли стискивая в руках микрофон. Я, конечно, понимаю, что после некого ЧП (информацию хоть какую-то разузнать не получилось, но Владимир вроде бы уже этим занялся) у них горят все сроки…       — Иди, — прошипел оператор за спиной.       Мысль прервалась на середине, а я, не успев даже вздохнуть, толкнула створки и шагнула вперёд. Встала на положенное место, надеясь, что не видно, как дрожат колени… Кажется, кому-то дали отмашку, и меня на мгновение ослепил свет.       …И уже через секунду тряхнул за плечи Саша, пытаясь добиться хоть слова. Я даже клацнула зубами. Но осмысленности во взгляде от этого не прибавилось. Ноги подкосились, и я уткнулась лицом в светлую футболку. Саша, к счастью, меня удержал.       — А-алиса?.. С тобой всё хорошо?       — Подыхаю…       Саша замер:       — С-совсем?       — Ещё нет, — обнадёжила я. — Надеюсь, я ничего не натворила?       —Ну, — протянул Саша, обнимая меня. — Ты чуть не свела с ума наставников, обращаясь к каждому его же голосом… Вот уж не знал что ты так умеешь… В целом, это было самое страшное, что ты сделала.       «Ага, я, знаете ли, тоже...»       Я вздохнула с облегчением, чувствуя, как в голову возвращаются мозги, появляются мысли…       — Ты чего ревёшь-то? Я что-то не то сделал? — сразу засуетился Саша.       Я же могла только всхлипывать и цепляться за ткань футболки.       — Там столько народу!.. Это так страшно!..       Над ухом выразительно вздохнули, но терпели соплеизвержение.       — Знаешь, говорят, многие музыканты каждый раз так волнуются перед выступлением, что их тошнит, — попытался утешить Саша.       Не получилось.       — Вот зря ты сейчас это сказал, — едва дыша, прошелестела я, пытаясь проглотить ком в горле.       И это не получилось. Так что пришлось пробежаться до ближайшего туалета. Когда я ввалилась в нашу гримёрку, чуть не сшибла кого-то и сама растянулась на полу. Ещё и упала так паршиво, пластом, что зазвенело в ушах и отдалось болью во всём теле. Хотелось всего двух вещей: полежать ещё и сдохнуть. Ну и — са-амую малость — поесть… Странное, правда, желание, учитывая, что я всего несколько минут назад чуть не выплюнула собственный желудок.       Владимир, а именно он оказался тем самым препятствием, окинул меня внимательным взглядом и почти сочувственно спросил:       — Совсем плохо?       В ответ получилось только промычать. Вот уж никогда не думала, что выступать перед большой аудиторией (да и перед аудиторией вообще) настолько тяжело.       Меня за подмышки, как маленького ребёнка, приподняли на полом. Внимательный взгляд отметил и красные глаза, и лихорадочный румянец, и дрожащие руки.       — Стоять сможешь?       В ответ — медленный, неуверенный кивок. Но тем не менее на ногах я стояла вполне твёрдо.       — Как всё прошло? — раздался голос Саши.       — Нормально.       Я самым наглым образом, чуть ли не в упор разглядывала Владимира, пытаясь понять, что скрывается за этим нейтральным «нормально». Но тот был спокоен, расслаблен и уверен в себе. Несколько излишнюю бледность можно было списать на усталость и недосып: вытащить его из-за ноутбука я смогла только в четвёртом часу. Лицо же было и вовсе непроницаемо: лёгкая улыбка, обозначенная едва приподнятыми уголками губ и не коснувшаяся глаз, была скорее маской, призванной скрыть, а не обозначить чувства.       Саша стушевался, получив такой ответ, и замер рядом со мной, явно не зная, куда деваться. Зато Денис, влетевший в гримёрку, буквально лучился от счастья. Подлетел ко мне и сжал в объятиях настолько, что желудок (опять) чуть не полез наружу. Парень буквально исходил восторгом, пытался рассказать сразу обо всём и во всех подробностях, из-за чего поток речи становился несвязным.       Но к нему никто и не прислушивался. Следом за Денисом чуть ли не вполз Андрей. Ему тоже уже всё надоело и хотелось свалить. Мы вчетвером переглянулись. И дружно решили, что ловить нам тут больше нечего. Андрей с Сашей взяли Дениса под белы рученьки и поволокли на выход, я и Владимир последовали за ними.       Ужас, а не день!

***

      — И что ты обо всём этом думаешь?       — Не знаю, — рассеянно ответила я и потянулась. От не слишком удобного стула устала поясница.       Четыре часа утра, кухня, чай… Большая пицца с грибами и ветчиной, которую мы упорно пытались сточить в две хари.       И казалось бы, всё прекрасно: из открытого окна веяло приятной прохладой и той почти благоговейной тишиной, что бывает только очень ранним утром. В предрассветные часы сама природа замолкала, замирала… От ощущения, что весь мир ограничен лишь тесной кухней в пригороде Москвы, было слегка не по себе. Но… даже Ледыха сейчас не вызывал той смеси острого раздражения и злости, приправленной неуверенностью и страхом.       Вообще последние пару недель прошли как на пороховой бочке и я никак не могла отделаться от мысли, что это всё не моё. Вот совершенно. Казалось, будто земля вот-вот просто уйдёт из-под ног. И у меня начинали сдавать нервы от длительного нахождения в подвешенном состоянии. Впрочем, Ледыха ледяным спокойствием тоже не отличался. Как итог — постоянные ссоры и грызня. Громкие, яростные и всегда внезапные. Удивительно, что не поубивали друг дружку. Хотя честности ради замечу, крики криками, но до рукоприкладства дело ни разу не дошло.       А сейчас… Сейчас был тот самый момент перед рассветом. Затишье, серые сумерки, приятная прохлада, вкусная пицца и чай с лимоном… Казалось, в целом мире только мы и остались. Но это уже не было страшным наказанием, это уже было… нормой? Да, наверное. Ледыха, зажёвывающий уже третий кусок, негативных эмоций не вызывал.       — Не знаю, — повторила я и потянулась за новым куском. — Но одно могу сказать точно: прыгать, как обезьянка, перед камерами, выполняя заученные команды, мне не нравится.       — Вроде ж ещё не приходилось, — хмыкнул Владимир.       — Ключевое слово — «ещё», — я не сдержала вздоха и отложила наполовину съеденный кусок: во рту стало противно горько.       Владимир нахмурился, явно вспомнив «репетиции». Мало того, что с наставником мы виделись раза два от силы (и угораздило же в одну и ту же точку ткнуть), так ещё и за три дня до съёмок песню нам сменили. Надоели организаторам наши постоянные перепалки, и после очередной ссоры в пух и прах и взаимного признания в лютой ненависти, они нам и заявили: мол, раз так, то об этом и споёте.       Так что выступать будем с песней группы Three Days Grace «I Hate Everything About You». Донести истинный смысл до них так и не получилось. Но и этого мало: они решили на нас прямо-таки оторваться. Расписали буквально каждую нотку по движениям и координатам: дойти сюда, сделать это. Бесит.       — Ну, если тебя это успокоит, мне тоже ни хрена не в кайф.       Я молча отсалютовала пол-литровой кружкой с чаем.       На некоторое время опять воцарилась тишина. Над горизонтом показалось солнце, и красная полоса перечеркнула стену у меня над головой.       Но кое-кому тихо не сиделось.       — Волнуешься?       От воспоминания о первом выступлении съеденная часть пиццы чуть не полезла наружу.       — Тупой вопрос, — поморщилась я. — Лучше даже не напоминай! Давай сменим тему.       Владимир усмехнулся. Он не показывал виду, что тоже нервничал, но его выдавали побелевшие костяшки пальцев.       — Хорошо. И что же Вы хотите обсудить? Книги?       — Почему бы и нет? — пожала я плечами.       — И как тебе Стивен Кинг?       Я не сдержала улыбку:       — Извинения приняты, мне понравилось.       — А сам Стивен Кинг? Что о нём думаешь?       Я замялась.       — Ну… Он крутой писатель и, наверное, как человек неплох… — Вспомнила фотографию на обложке книги и добавила: — Ну… он старый и седой.       — И богатый.       — И богатый, — эхом повторила я. Мысли мои ушли в сторону: пиццу мы как-то незаметно почти прикончили, но голод не утолили. По сути подобные приступы жора — плохой знак, но…       — Прям мечта.       — Может быть, — по инерции согласилась я.       Потом посмотрела на недовольного чем-то Ледыху. И расхохоталась в голос, едва не захлебнувшись чаем. Даже слёзы на глазах выступили.       — Ты в порядке?       Я разошлась ещё сильнее и просто сползла на пол, запрокинув голову. Таким голосом обычно обращаются или к сумасшедшим, или к детям. Впрочем, и смех мой был несколько истерическим…       — Мечта моя, — немного отдышавшись, хрипло отозвалась я, — закажи ещё пиццу. Тогда точно… ха-ха… станешь полноценной мечтой. Прям любой женщины.       — Это ты на что намекаешь? — настороженно сказал Ледыха. Его лицо слегка размывалось, и нельзя было понять, что он чувствует.       Я многозначительно промолчала, окинув его изучающим взглядом с ног до головы. Специально задержалась на волосах. И прямо таки расплылась в улыбке, когда Ледыха поменялся в лице: дошло. Казалось, светло-зелёные глаза стали ещё холоднее, а от почти незаметного прищура стало откровенно не по себе.       Владимир не торопясь прожевал последний кусок пиццы и вытер руки.       — То есть я старый?       «Ну хоть очевидного не отрицает», — хихикнула я.       Я поёрзала на месте и помедлила с ответом, раздумывая, сесть на стул или сразу приготовиться драпать. Закусила губу, борясь с искушением. Накалю ситуацию сильнее — будет весело, замну — тухленько. Так что ответ однозначен: подлить бензинчику.       — Нет, — мило улыбнувшись, ответила я. И добавила: — Ты древний.       На первый взгляд ничего не изменилось. Вообще. Владимир допил чай, покачал кружкой, будто в задумчивости, и поставил её на стол. Но стукнул чуть громче, чем обычно.       Я с тихим писком сорвалась с места с низкого старта. Пролетела прихожую и, схватив на ходу балетки, вывалилась на лестничную площадку. И уже с громким, паническим визгом, завалилась обратно в квартиру, оглушительно хлопнув дверью. Только про одно забыла. И это самое забытое с ходу чуть не расплющило меня о дверь.       Я взвыла. Из-за двери ответили рычанием. Я попыталась ломануться в противоположную от источника звука сторону. Но сторона воспротивилась, пришлось лезть. Но не тут-то было.       Меня хорошенько встряхнули, так, что зубы клацнули.       — Ты больная?       — Т-т-там с-с-соб-бака… Я б-боюсь с-соб-бак…       Над ухом выразительно вздохнули. Поставили на пол и, держа за бёдра, резко подняли. Я взвизгнула и для надёжности вцепилась в мужские плечи.       Смотреть на Ледыху сверху было как минимум непривычно. Сверху и близко — почти дико. А сверху и очень близко (потолок оказался непривычно низко, и я инстинктивно пригнулась) — вообще что-то за гранью реальности.       Ледыха меня подкинул, перехватил поудобнее и начал:       — И с чего это ты взяла, что я старый?       — Вот скажи, тебе сколько лет? — ответила я вопросом на вопросом.       — Нет. Сначала ты скажешь, почему так думаешь.       — Неа.       Взгляд зелёных глаз, в которых золотистыми крапинками мерцала злость, я встретила твёрдо. «Нашла коса на камень», — вздохнула про себя, но не отступила.       Несколько долгих секунд мы играли в гляделки. А потом я подлила маслица в огонь:       — Если ты сейчас выбрал тактику выматывания противника, то ты заранее обречён на провал. Можешь так стоять хоть до морковкина заговенья.       Мне никто не ответил. Ледыха вообще смотрел куда-то в сторону и, кажется, умудрился про меня забыть, о чём-то задумавшись.       Мне же это было только на руку. Я самым безобразным образом пользовалась подвернувшейся возможностью: со всей доступной внимательностью рассматривала хмурого Ледыху. Светлые, сероватые волосы, что уже прилично отрасли и прикрывали уши, растрепались и торчали в разные стороны. На лбу, точнёхонько между сдвинутыми, какими-то тёмно-серыми бровями, образовалась складка. И ресницы-то, оказывается, у него такие длинные, густые, что многие девушки позавидуют. Они, правда, тоже тёмно-серыми были, но это при желании можно изменить. А нос с такого ракурса не казался таким уж страшным, горбатым и длинным. Только вот тонкие, плотно сжатые губы, выступающий узкий подбородок и глубокие носогубные складки красоты не добавляли.       Я, осмелев, обхватила ладонями его лицо. Повернула в одну сторону, в другую… Заставила запрокинуть голову. Максимально приблизившись, разглядела несколько старых, едва заметных шрамов (наверняка весёлое детство). Нахмурилась, заглянула ему в глаза, твердо встретила ответный взгляд. Даже на мгновение зависла, разглядывая. Светло-зелёная радужка не была однородной и, кажется, даже зелёной. Скорее такой цвет получался из смешения какого-то сероватого светло-голубого и мелких вкраплений светло-карего, желтоватого.       — Хочешь правду услышать?       Ответом стала выразительно приподнятая бровь.       — Ты реально старый.       Ледыха судорожно вздохнул, явно сдерживая бешенство.       — Мне двадцать пять лет.       Я невольно склонила голову к плечу, прислушиваясь к тихому, рокочущему голосу. И прикрыв на мгновение глаза, хмыкнула про себя: «Вот я и получала ответ».       Я приблизилась к его лицу вплотную, мы соприкасались носами.       — А выглядишь ты ни хрена не на двадцать пять, а на все тридцать, если не на тридцать пять. — Я даже не поморщилась, когда ладони на бёдрах сжались сильнее, причиняя боль, и продолжила всё так же ровно: — И ведёшь себя так же. Тебя практически невозможно расшевелить. Да ты в конце концов нарушаешь аксиому «все мужчины — большие дети»! Поэтому да, ты — старый. Где твой внутренний ребёнок?       Владимир вдруг ещё сильнее нахмурился, стали глубже носогубные складки.       — И что же ты предлагаешь?       — Для начала прогуляться и растрясти жирок.       Опять ответ — выразительно поднятая бровь.       Я окинула его внимательным взглядом, посмотрела на свои тонкие руки и исправилась:       — Ну, сходим костями погремим. И съедим что-нибудь вкусненькое. — И, глянув на дверь, вспомнила про мохнатого соседа: — Ты только собаку прогони.