Milk And Honey

Окурок красиво летит по касательной и, как ни странно, пролетает мимо пепельницы. И похер. Этой комнате больше точно нечего терять. Откидываю голову на кровать, думая, что, наверное, стоит оторвать свою задницу с пола, но так ничего и не предпринимаю. Новая пачка валяется где-то на столе. Старая валяется рядом, но пустая. Закончилась буквально только что. Последний окурок полетел. Все еще в ломину подниматься, поэтому просто сижу, залипая в одну точку. Не знаю, сколько это продолжалось. Может, пять минут. А, может быть, век? Отвлекает только тот факт, что кто-то вошел в комнату. Хотя нет. Не отвлекает. Просто замечаю на периферии сознания, но никак не реагирую. Сливаюсь с мебелью. Кто-то спотыкается о что-то сломанное, пинает пустую бутылку и матерится себе под нос. — Ланкастер, что за пиздострадания на ночь глядя? И каждому своё, но кому-то не всё равно... Поднимаю на нее мутный взгляд. Хьюго вскидывает одну бровь и смотрит на меня, как на придурка, знаю, что под этим скрывается липкое волнение, но ничего не могу с собой поделать. Только закрываю глаза и щелкаю пальцами, указывая на стол, опять откидывая голову на кровать. Понимает и находя в куче дерьма пачку, не кидает, а очищает место и для своей тощей задницы и плюхается рядом, срывает упаковку и, недолго думая, отбрасывает прямо так. Правильно. Этот хлам уже ничего не спасет. Прикуривает и впихивает сигарету мне в зубы. Только потом себе. Кажется, даже что-то благодарно мычу. Я буду вечно помнить тебя! Я буду в мыслях, рядом и вновь... — Что за русская меланхоличная попса? Почему ты разъебал все, а колонки оставил? Как-то несправедливо. — Свихнусь. С еще большим надрывом, чем обычно. Закрываю глаза и затягиваюсь. Холмс тяжело вздыхает, щелкает зажигалкой просто чтобы успокоить руки. Знаю что спешно перекидывает в бошке варианты, как можно нормально поддержать, но прекрасно понимаю, что ничего не может придумать, прикидывая, насколько она херовый друг по шкале от одного до десяти. Знаю, потому что сам так сидел пару месяцев назад рядом с ней на кровати, когда ее соседки по комнате прилетели с криками, что она обещалась побрить их налысо, если немедленно не выметутся прочь. Не знали, к кому идти. У нее же нет никого в этой гребанной школе. Одиночка еще больше, чем я. Я не ищу повод, просто живу Там, где воздух пахнет только тобой! — Зачем приперлась? — Видела, как твой мальчишка пролетел по коридору с дикими глазами. Подумала, что ты уж сдох. Не то, чтобы пиздец ошиблась. — Он старше тебя, не называй его мальчишкой. — Старше меня, а все равно мальчишка, — хмыкает и выпускает дым в потолок. Комната уже густо охвачена каким-то подобием тумана, но в кои-то веки мне поебать. Косится на меня и стряхивает пепел, пытаясь сделать это как можно более беззаботно. — Расскажешь или мне придется вытаскивать из тебя слова клешнями? — Он ушел, Хью, — затягиваюсь, закрывая глаза. Кажется, еще чуть-чуть и разревусь как последняя девчонка. Надо взять себя в руки, — понял, наконец, что со мной нельзя. Понял, что я… — сглатываю, — не люблю его? — Хуйню поришь. В горле ком, еще чуть-чуть и опять сорвусь, поэтому только затягиваюсь. Настолько сильно, что сигарета обжигает пальцы. Странно, странно, но неизменно Мы все тянемся к Солнцу.  — Так и сказал. — А ты что? — А я отпустил. —Обмудок. Смотрю на нее так, что самому себя становится жалко. Старательно пытается не поймать мой взгляд, но в конце сдается. Смотрим друг на друга какое-то время. — Ты же знаешь, со мной невозможно нормально. С нами невозможно нормально. — Ты хочешь сказать, что из-за этого надо забить на это все болт, сидеть в углу и жалеть себя? Наверное, это и хочу сказать, но в ответ лишь жму плечами, не знаю, мол. Мы помним то, что не стоит;Поверь, ничего и не стоит. Опять начинает трясти. Кладу руки на согнутые колени и опускаю голову между ними. Блять, кто бы знал, насколько хочется сдохнуть. Хьюго рядом встает. Не поднимаю голову. — Я не дам тебе согнуться, Себ. Только не тебе. Тебя и так уже порядком жизнь потрепала. Хмыкаю, ведь она даже не знает, насколько, а она выходит из комнаты, но не закрывает дверь. Так и оставляет. Нараспашку. Проходит по коридору две комнаты и точно знаю, в какую дверь ломится. Что за буквы на табличке. Не слышу, но подозреваю, что опять собачатся. Ровно до того момента, как она, взяв за шкирку, не заволакивает в мою комнату и с размахом не закрывает за Гампом дверь. Хватаюсь за волосы и вою как недобитая собака, спиной бьюсь о спинку кровати и хочу, чтобы вместо нее сейчас было что-нибудь очень острое. — Что за… Не парится. Просто плюхается на колени посреди всего этого дерьма, хватает меня за руки. Силой поднимает голову и, видя состояние, просто прижимает к себе с матами. Хватаюсь за его мягкую футболку на спине и притягиваю к себе до невозможности. А как безлюдным утром, Я чувствую, что всё так ясно - Так крепко вцепились в будни, Но каждому своё... Прорывает тут же. Я ведь правда. Правда. Люблю его. Поэтому и должен отпустить, да?

Я буду вечно помнить тебя!

Я буду в мыслях, рядом и вновь...

Я не ищу повод, просто живу

Там, где воздух пахнет только тобой!