Джинн номер семь

       — Лампа! Лампа! Продаю лампу!       На переполненном базаре никто не обращал внимания на одинокого оборванца, который тряс колючей седой бородой и размахивал единственным товаром — лампой, не то оловянной, не то жестяной. Здесь продавали лошадей, рабов, девушек, старух, годных на домашнюю работу, стеклянные бусы, платки, ковры, хлеб, драгоценные камни, шелк… Здесь торговались, бросались золотом и серебром, подавали медяки исхудавшим попрошайкам, здесь веселились, грустили, скучали — и толкались, толкались. Никому не было дела до продавца лампы, хотя все задевали его плечами, чуть не сбивая с ног. Чей-то верблюд косо посмотрел на погнутую зеленоватую лампу, захотел плюнуть в старика-продавца, но сдержался и побрел дальше — вслед за хозяином. Солнце обливало продавцов, покупателей и товар раскаленным золотом. Перекупщики яростно обмахивались своими чалмами, не стесняясь стоявших рядом девиц — все равно они на продажу. Девицы хмуро перешептывались на разных языках, отлично понимая друг друга.        — Лампа! Всего за восемь медных монет! Продаю лампу!       Старик охрип и теперь мог только шептать, но он был удивительно бодр. Покупателей до сих пор не было, а меж тем жара начинала спадать, людей стало меньше, а работорговец кричал все громче и громче, стараясь привлечь оставшихся. Оставшиеся были бедны и покупали в основном халву, кумганы и дешевую белую ткань.       Старик снизил цену сначала до пяти медных монет, затем до трех. На три монеты он не прожил бы и двух дней, но старик жил настоящим, и в этом настоящем он был ужасно голоден.        — Лампа! Три медных монеты!        — Ладно, — кто-то вздохнул у самого уха старика, и тот вскочил, огляделся. Опрятно одетый, загорелый мужчина с усталыми глазами протягивал ему три монеты. Старик всхлипнул от удовольствия, закивал, от благодарности онемел и, схватив деньги, бросил лампу в объятия покупателя и убежал. Солнце уходило за далекие горы.       Покупатель бережно оглядел лампу, которую приобрел по определенным причинам, и вздохнул еще раз — уже радостно. Ему не терпелось проверить догадку, но рядом шла девушка в застиранной одежде, худая и запуганная — рабыню он купил для своего хозяина, за пятьдесят золотых. Пришлось ждать.       Покупатель был чужеземцем, которого восемь лет назад продали на таком же базаре богатому ювелиру. Он ничего толком не умел, но был честным и расторопным, поэтому ювелир взял его к себе в помощники, а через пару лет стал доверять ему, как младшему брату. У бывшего раба теперь была своя каморка в доме ювелира, где он и закрылся, дождавшись наступления ночи.       Когда топот, женский смех и бренчание саза* утихли, покупатель благоговейно достал лампу, легонько подул на нее и, помолившись Аллаху, потер ее позеленевший бок.       Лампа ответила ему коротким свистом, затем захрипела жестяным хрипом, набычилась — и выплюнула сгусток белого тумана, который долетел до стены и, ударившись об нее, буднично вскрикнул:        — Проклятие!       Покупатель, прижимая лампу к груди, съежился. Сгусток тумана сильно увеличился и принял очертания человека. Вскоре туман рассеялся, а человек остался. Мужчина, моложе покупателя на вид, чересчур бледный, насмешливый. Он был одет в длинную рубаху и шаровары.        — Где джинн? — насторожился покупатель. Глаза его посуровели — он принял мужчину, вылезшего из лампы, за вора или разбойника. У джиннов, как он слышал от стариков-сказочников, не должно быть ног и таких нахальных улыбок. Джинны кланяются, а на руках у них золотые браслеты, и они обещают своим хозяевам весь мир…       Вылезший из лампы брезгливо оглядел покупателя и сел на свернутый старый ковер. Вытянул ноги.        — Где джинн? — переспросил покупатель, тыча лампой в лицо этому разбойнику. Разбойник ухмыльнулся:        — Я — джинн. Могу привести доказательство своей мощи в счет желаний. Как тебя зовут, кстати?       Покупатель подумал, положил лампу на низкий столик и сказал:        — Хасан.        — Вот что, Хасан, — джинн задумчиво почесал подбородок. — У тебя три желания. Три. Понимаешь?       Для большей ясности он показал Хасану три пальца, вытянув руку. Пальцы у него были длинные и белые. Хасан спрятал свои заскорузлые руки за спину и обрадованно кивнул, повторил:        — Три.        — И больше не проси.       Хасан был согласен и на два желания, но решил не говорить об этом, чтобы не сбивать торговлю. Вообще-то его звали не Хасаном, а как-то по-другому. Он помнил, что по-другому, а как именно — начисто забыл, когда его восемь лет назад избили особенно жестоко. Хасан и Хасан, шайтан с ним, с именем.       Джинн без спросу взял со столика чалму Хасана и начал разглядывать ее с безразличным видом. Хасан ждал.        — Чего ты ждешь? — наконец не выдержал джинн. — Желания загадывай! Не я же тут хозяин.        — Повелеваю… — воодушевился хозяин, но джинн тотчас его оборвал с возмущенным видом:        — Кому повелеваешь? Повелевает он. Эх, темнота… Демократия. Знаешь, что это?       Хасан напрягся, покраснел и покачал головой. Мимоходом он оглядывал джинна, пытаясь угадать, из каких краев он прибыл. Годы, проведенные в положении раба, научили Хасана многому, в том числе — повиновению; он покорно сложил руки и начал:        — Прошу…        — Так-то лучше, — джинн надел его чалму, спрятав под нее волосы, и встал, выпрямился. Хасан понял, что сейчас будет великий момент. Свое первое желание он придумал еще давно, в тот день, когда его семью истребили, а самого продали в рабство.        — Сожги эту страну!       Джинн замер с вытянутой рукой, которой, наверное, мог бы сжечь весь мир, не то что тщедушную обитель вечного солнца. Лицо его посуровело, брови сдвинулись, и Хасан подумал, что зря вообще связался с этой лампой и с этим разбойником.        — Однако, — усмехнулся джинн. — Всякое бывало, но чтобы так… Понимаешь, мой угнетенный друг, страна-то сгорит, но и ты сгоришь вместе с ней.        — А, — встрепенулся Хасан. — Тогда сначала перенеси меня куда-нибудь, а потом сожги страну.       Джинн грустно и презрительно посмотрел на него.        — Видишь ли, — он начал ходить взад-вперед по комнате, иногда задевая Хасана плечом. От этих ударов Хасан покачивался и думал, что джинн, несмотря на все его волшебство, вроде обычный человек.        — Если я сожгу страну, умрут люди. А у джиннов есть ограничения… Убивать, влюблять и воскрешать мы вообще-то не должны, но можем сделать это в виде исключения. При одном маленьком условии.        — При каком условии?       Хасан испугался, что джинн потребует с него половину жизни, или того хуже — превратит в бродячего пса, и приготовился горячо возражать. Старик-колдун, который рассказал ему о существовании волшебной лампы, о таком не предупреждал. Ограничения, условия…        — Сразу видно, что с системой кредитования ты не знаком, — пренебрежительно бросил джинн. — Ладно. Условие таково — ты должен отдать одно свое желание кому-нибудь.        — Кому? — обрадовался Хасан. Двух желаний ему хватило бы за глаза. Жажда мести одолевала его. Проклятая страна с ее проклятыми войнами, базарами и танцовщицами в шелках. Он ненавидел здешнее солнце и скучал по тихим озерам и болотам своей прохладной страны, оставшейся в далеком прошлом.        — Кому угодно, — щурился джинн. — Хотя бы первому, кого ты встретишь, когда выйдешь из комнаты.       Хасан сорвал с головы джинна свою чалму и, спотыкаясь, выбежал из комнаты. Затем вдруг понял, что чалма ему больше не понадобится, и бросил ее вперед, и чалма угодила в пустой глиняный кувшин. У кувшина стояла, размазывая слезы по щекам, девушка, купленная сегодня на базаре. Увидев Хасана и джинна, она торопливо отвернулась и попыталась прикрыть лицо краем рваного платка.        — Подойдет? — опасливо спросил Хасан. Джинн фыркнул и посмотрел на него так, словно Хасан сам был наложницей на продажу. Затем он произнес очень длинное и совершенно непонятное предложение:        — Дискриминация по половому признаку — бич средневекового Востока.       Хасан понял только слово «Восток» и решил, что джинн говорит на каком-то своем языке. Девушка спряталась за кувшин.       Хасан был чужд любви. У себя на родине он едва не женился однажды — его поймали за стогом сена с дочерью соседа. Дочь соседа была кривоногой, носатой и сварливой, и лишь могучая ее грудь привлекла Хасана, который тогда звался другим именем. Каким же?.. Он помнил все, кроме имени.        — Выходи, о луноликая, — воззвал джинн, приглаживая волосы. Девушка метнулась к комнате хозяина, откуда, похоже, и сбежала, но джинн схватил ее за тощее запястье и удержал.        — Вот что, друг девица, ты нам нужна.       Девушка была полураздета. Рваный платок едва прикрывал ее лицо, а под длинной ночной рубашкой не было шаровар. Хасан оглядывал ее без особого интереса. Женщин он сторонился, а надобности в них не испытывал уже восемь лет, после тех ужасных побоев.        — Вот этот добрый человек, — джинн ткнул пальцем в Хасана, — уступает тебе свое желание. Так что можешь загадать.        — Что загадать? — отрешенно спросила девушка. У нее были печальные глаза, особенно большие из-за худобы. Интересно, почему продавец не откормил ее сперва? Потому ведь и ушла за пятьдесят золотых, хоть и красивая. Если откормить и нарядить, то и сыну шаха можно продать, а тот и десять тысяч монет отвалит…        — Желание, — джинн был необыкновенно весел. Он обошел девушку кругом, потрогал ее волосы, не выпуская ее руки.        — Чего хочешь? Может, алмазов? Или золотой дворец? Или право участвовать в выборах? Вообще-то его введут несколько веков спустя, но лично для тебя, друг девица, могу сделать исключение…       Хасан и девушка непонимающе мотали головами. За перилами балкона, в саду, смеялась какая-то ночная птица. Шелестел фонтан. Звезды отражались в нем длинными косыми чертами.       Девушка, наконец, поняла.        — И можете даровать мне свободу?        — Могу, — лучезарно улыбнулся джинн. — Но не советую.       Девушка поникла. Джинн убеждал:        — Желание у тебя одно. Освобожу я тебя — а куда дальше пойдешь? Поймают на первой же улице и снова продадут. Кто знает, к кому попадешь…       Хасану хотелось, чтобы все это уже закончилось. Хотелось полетать над горящей страной, послушать крики боли и ужаса, почувствовать жар адского пламени, в которое они, захватчики и негодяи, попали заслуженно. У него зачесались ладони, сердце застучало. Возмездие близко.        — Видишь этого господина?       Девушка косо посмотрела на Хасана и кивнула. Джинн обнял Хасана за плечи и сообщил радостно:        — Он собирается поджечь эту страну, вместе со всеми, кто здесь живет.       Девушка посмотрела на Хасана более пристально и с большей ненавистью. Хасан выпятил грудь и заявил:        — Они ответят!       Ему казалось, что это звучит гордо. Потом он, правда, вспомнил, что девушка не знает о его прошлом, и собрался было рассказать ей все. Но джинн его опередил:        — А если страна сгорит, то уже неважно, будешь ты свободна или нет — все равно умрешь. Идти тебе, я вижу, некуда.       У Хасана начали появляться первые робкие подозрения. Не собирается ли джинн его обмануть?        — Мой отец продал меня из-за долгов, — грустно вздохнула девушка. Хасан от избытка чувств плюнул в глиняный кувшин и решил, что у наложниц всегда есть какая-нибудь печальная история, которой они пытаются разжалобить хозяев.        — Видишь, — напирал джинн, — и отец твой умрет. И все умрут…       Девушка думала. Джинн крутился около нее, как шайтан, пытающийся искусить бедняка, чтобы тот зашел в таверну и пропил последние деньги. Хасан медленно и неловко осознавал, в какой тупик он попал. Глиняный кувшин молчаливо принимал его плевки.        — Пусть он не сжигает страну!        — Тупая баба! — заорал Хасан и вцепился ей в горло. С девушки слетел платок, она уперлась худыми руками Хасану в грудь и начала пыхтеть, пытаясь его оттолкнуть. Джинн кашлянул. Это не помогло — Хасан душил девушку с таким остервенением, будто она была тем воином, который тяжелым сапогом отбил его мужество.       Джинн взял Хасана за шиворот и оттащил его от девушки. Та потерла горло, издала жалобный всхлип и, подобрав платок, бросилась прочь. Ни джинн, ни Хасан не догоняли ее.        — Тупая… — Хасан дрожал от ярости. — Пусть не сжигает страну… Нет, тупая же?        — Ты недальновиден, друг мститель, — хмыкнул джинн. — Ну, все условия исполнены, приступим к исполнению желаний!       Хасан собрался, потряс головой и приготовился к великим чудесам. Джинн ласково обнял его, как отец, который давно умер, и что-то пробормотал на незнакомом языке. Вдруг мир закружился, глиняный кувшин замелькал сплошным коричневым пятном, а звезды слились в светлые блики… Хасан вцепился в волосы джинна и закричал от ужаса, когда понял, что они куда-то летят сквозь все эти пятна и блики.       Все закончилось слишком быстро. Хасан упал на траву. Трава была сухой и колючей, стебли впивались в локти и колени.        — Что?.. — он задохнулся и, трепеща от страха, огляделся. Джинн стоял рядом и жевал травинку.        — Где?..       — Когда, — хмыкнул джинн. — Слушай, мой испуганный друг, я твои желания исполнил.        — Как? — вскричал Хасан, с трудом поднимаясь. — Где мы?        — Где-то.       Ответ был настолько простым, что Хасан затрясся от страха, который усилила ночь. Они стояли на опушке какого-то леса, а звезды уже бледнели — скоро взойдет солнце. Джинн выплюнул травинку и хлопнул Хасана по спине:        — Сам просил перенести тебя куда-то, и вот мы там.       Хасан пошевелил губами, но не смог выдавить ничего, кроме:        — За что?..        — Ладно, — смягчился джинн. — Шучу. Мы на твоей родине.       Хасан округлил глаза и приготовился издать крик ужаса, но джинн снова смягчился:        — Так я и знал. Силы надо наперед рассчитывать. Никуда я тебя не перенес, это сад твоего хозяина. Если пройдешь через эти деревья — окажешься на заднем дворе.       Хасан пригляделся и понял, что от страха он действительно не узнал знакомые места. Да и ночь окрашивала все не в лучший цвет. Он перепугался не на шутку — настолько привык к спокойной жизни помощника ювелира, что на родину совсем не хотелось. Однако страна же вроде сожжена?..        — Сами не знают, чего хотят, — вздыхал джинн. — То — сожги страну, то жить в ней собирается. Ничего я не сжег.        — Почему это? Я же загадал…        — Ну да. А девушка загадала обратное желание. Поскольку желания противоречили друг другу, они самоуничтожились… — джинн оглядел Хасана, стоящего с открытым ртом, и добавил снисходительно:        — Вычеркнул я их. У девушки желаний не осталось, у тебя осталось одно, которое ты уже загадал. Перенести тебя куда-нибудь. Так как ты не уточнял…       Хасан всхлипнул, подпрыгнул, коротко обнял джинна — и понесся к деревьям, изредка выкрикивая:        — Пронесло! Пронесло!       Только сейчас он понимал, что было бы, подожги джинн страну на самом деле. Ему же негде жить! Ювелир стал ему почти братом, его кормят и одевают, ему платят, он свободен! Даже жениться мог бы, если бы желание было. Да и страна-то хорошая, тепло здесь, не то что в сырых болотистых лесах его родины.       Джинн остался один.        — Месть… — пробормотал он серьезно, уже не смеясь и не улыбаясь весело. — Некоторые могут лишь мечтать о ней. Слабые. Недальновидные.       Он щелкнул пальцами — и вмиг оказался в комнатке Хасана, взял со столика лампу, вышел. До возвращения Хасана оставались мгновения. Прибежит сейчас, радостный, а пока осознает, что джинн его надул — пройдет много времени.        — Пойми, друг кувшин, — обратился он к глиняному молчуну, — если бы я сжег страну, он бы проклинал меня до конца своих дней. А так — все счастливы. В этом же наша миссия? Даже лозунг такой висит в отделе кадров.       Он начал белеть и таять, превращаясь в туман. Лампа ждала, чуть покачиваясь. Из-за угла доносились всхлипы — наверное, та девушка укрылась там, в простенке. Ощущение незаконченности охватывало джинна. Он вновь обрел человеческий облик.        — Так не пойдет.       Подхватив лампу, направился за угол. Но тут из лампы донеслось:        — Номер семь! Номер семь! На сегодня ваша работа завершена! Возвращайтесь!       Джинн хлопнул себя по лбу, вспомнив, что нельзя за один день выполнять желания двух хозяев. Лампа ждала уже с нетерпением, и джинн, нехотя повернувшись, мягко спрыгнул с балкона и побрел в сторону базара.        — Номер семь! — шикнула лампа.        — Что? Я имею право позаботиться о своей дальнейшей судьбе. Мало ли кому она теперь попадется.        — Вы желаете дважды появиться из одной лампы? Это противоречит уставу, номер семь.        — Можете лишить меня премии, — угрюмо бросил джинн и засунул лампу в сумку, которую тут же наколдовал, игнорируя устав о том, что колдовать попусту нежелательно. Скоро взойдет солнце, и наступит новый день, и джинн уже окончательно завершит свою работу в этом мире.       По пустым узким улицам брел мужчина с сумкой на плече, напевая что-то на языке, который никто, кроме него, не смог бы понять. Если бы городские стражи, стоящие у глинобитных стен, знали, кто этот человек, они бы побросали свои пики и сабли — и бросились за ним, чтобы он дал им золота, радости, дворцов, женщин, счастья… Но стражи провожали его сонными взглядами, усмехаясь и крича ему вслед:        — Эй, пройдоха!        — Что, выгнала жена?        — Пропил все?        — Спать иди, не мешай честным мусульманам!       Джинн только поправлял сумку и отвечал обидчикам молчанием, зная, что рано или поздно они все станут его хозяевами.       Или — рабами.