Пять минут до рассвета

Проходит чуть больше двух дней, а все еще, на удивление, идет довольно стабильно. Мистер Харрис продолжает говорить Гарри, что осталась лишь реабилитация, а потом он будет полностью здоров. Сам Гарри продолжает ходить в столовую с Найлом и Алексом, снова и снова пытаясь узнать хоть немного о Луи. Парень все так же сидит на своей кровати, почти постоянно склоненный над своей тетрадью или наушниками в ушах. Он напоминает подснежник, что наклонился к земле и вот-вот сломается под давлением окружающего мира. (Сравнение актуально, пусть даже на нем красная толстовка.) (Красный и белый все еще пахнут больницей, и цвет смерти вовсе не черный.) Они ни разу не говорили, не пересекались в коридорах и вообще нигде, кроме комнаты. Хотя, все еще возможно, что у них разные графики. Сегодня суббота, а это значит, что к завтраку дают небольшой кусочек ягодного пирога. — Найл, с тебя сегодня съесть все, ты понял? — в ответ на голос медсестры тот обреченно кивает. На самом деле, он не хочет есть вообще, а уже тем более тот кусок мучного изделия. Он выглядит врагом. — Гарри, проследи за ним, пожалуйста. — Обязательно, — его считают самым ответственным, а может, так и есть. Он хотя бы не сбегает с процедур, не кидается едой и не бегает по всей больнице. (Единственное главное правило — чего не видно, того нет.) Под общий гул голосов вокруг женщина уходит, и Хоран почти сразу подставляет свою тарелку брюнету. — Ты ведь поможешь мне? — честно, Гарри не хочет пихать в него еду, но от этого зависит жизнь парня. — Прости, Найл, но я беспокоюсь за тебя не меньше других, — тот в ответ обреченно стонет, бормоча что-то типа «зануда». (Конечно, сейчас он старается держать себя в руках и шутить, но его настоящая суть всегда будет оставаться за закрытой дверью палаты. Истерики, ненависть к себе и желание всеми силами сжечь калории. Не он контролирует это, а это контролирует его.) — Что здесь происходит? — бодрым голосом спрашивает девушка, что появляется почти что из ниоткуда, садится за стол с подносом. — Почему такие кислые? Это — Тони, и если бы людей можно было характеризовать цветами, то она была бы малиновым. Яркая, с распущенными длинными волосами с прядками покрашенных, и постоянным легким ароматом фиалок. У нее эпилепсия, но она не хочет этого признавать и вовсе игнорирует этот факт. Вы — это вы, а не ваша болезнь, — любимая из цитат девушки. — В меня запихивают еду. — Найл не хочет есть. Тони цокает и закатывает глаза. — Все как обычно. А есть что-то новенькое? Как там твой сосед, Гарри? — Так же, — парень пожимает плечами, откусывая от своего сэндвича с курицей. На этот раз его хотя бы досолили. — Молчит, игнорирует меня. Странный. Есть люди, как открытые книги — их понимаешь с первого раза и с первого взгляда. Луи же скорее замок на цепи из какого-то фильма, и единственный вопрос — существует ли ключ? — Может, ты недостаточно дружелюбен с ним? — предполагает Найл. — Или у него социофобия? — Я каждый день говорю ему «доброе утро» и пару раз пытался заговорить с ним. Я не знаю, как еще быть более дружелюбным. И да, я не такой страшный, чтобы меня настолько пугаться. Немного лысый, но на голове ведь шапка все время. — Значит, у нас появился загадочный незнакомец, — Тони играет бровями. — Его зовут Луи, — выдыхает Гарри, опуская взгляд на свой поднос. Кажется, сегодня посолили даже салат из яблок. — Кто знает, какая у него история, — добавляет Найл. — Может, что-то пугающее и захватывающее. Я как-то говорил с одним мужчиной тут, и он рассказывал, что трижды получал пулевое ранение, одно из которых было в… — Боже, Найл, как ты находишь собеседников? — Тони перебивает Найла, морщась и отходя от темы. — А мне кажется, он просто высокомерный, — бормочет Гарри, игнорируя слова девушки. Обычно ему хватает сорока минут знакомства, чтобы дать характеристику человеку. О Луи же пока нельзя сказать ни слова. — Попробуй угостить его пирогом, — предлагает Найл. — Нет, Найл, я не буду отдавать твой кусок пирога Луи. Ты должен съесть его сам. — Да я не о том, — он продолжает: — Отдай свой или что-то вроде того. Может, Луи на самом деле боится или стесняется. — Отличная идея, — поддерживает Тони с набитым ртом. В отличие от других, у нее отличный аппетит. — Давай, Гарри. Стайлс раздраженно цокает, понимая, что ему не отвертеться. Количество имени «Луи» за этим столом зашкаливало, а это было единственное время, когда можно было отдохнуть от компании этого парня. — У вас пять минут, — напоминает медсестра, что дежурит в столовой. Единственное время, что уже подошло к концу.

***

— Привет, — начинает Гарри прямо с порога. Луи делает заметки в своем блокноте, лежа на кровати, едва ли поворачивая голову к соседу. — Ты был сегодня в столовой? (Вряд ли, и это очевидно. Обед у всех в одно время, а в столовой они не виделись.) Рука с ручкой останавливается. Гарри воспринимает это как знак для того, чтобы продолжить. — У нас по субботам обычно дают нам что-то вкусное к обеду, так что я решил поделиться с тобой. Может ты ел, или тебе вовсе нельзя такое, но держи. Брюнет подходит ближе, протягивая кусочек пирога, завернутого в салфетку. Это дружелюбие, — еще и почти героическое, потому что пронести что-либо мимо медсестер в столовой сложно. Луи поднимает голову и пару раз огреет. Стайлс сдерживается, чтобы не показывать свое раздражение. — Это тебе. Будешь? Спустя еще минуту молчания, Гарри кладет пирог на тумбочку, возвращаясь к своей кровати. Странный. И никак иначе.

***

Тем же вечером Гарри впервые слышит голос Луи, когда возвращается с групповой терапии. Не в лучшем виде, потому что еще в начале коридора слышны крики. Да, об этом парне хотелось узнать немного больше, но не так же. Стоит дойти до дверей, становится точно ясно, что кричал сам Луи, доказывая что-то двум медсестрам, которые стояли рядом с кроватью. — Отойдите от меня! Мне не нужна была ваша помощь! — голос звучит холодно, напоминая ледник, но если вслушаться, можно услышать, что этот самый ледник изнутри покрыт трещинами и вот-вот рухнет. Гарри не удивляется. Боль с примесью отчаяния в голосах здесь обычное дело. Не разбитых людей найти очень трудно. Особенно в этом корпусе. Что же с тобой случилось? — в который раз задается вопросом брюнет, глядя на негодующего Томлинсона. Он совсем молодой, и ему абсолютно точно не место здесь. Да, впрочем, как и другим детям. — Почему вы постоянно лезете? — Это наша работа, Луи. И мы не «лезем», как ты выразился. Мы помогаем и спасаем, — отвечает одна из медсестер. — Если понадобится помощь — жми кнопку у кровати. Каким бы ты не был самостоятельным и насколько бы сильным не было наше желание игнорировать тебя, чтобы снова не выслушивать твои крики, помогать — наша работа, — говорит вторая, прежде чем они выходят, очевидно, закончив нужное. — Ах да, сегодня день посещений, жди своих родителей, они обещали зайти. Гарри в этот момент чувствует пустоту внутри себя. Черные дыры и обломки кораблей надежды, что утонули в море. Он бы все отдал, чтобы эти слова были обращены к нему. Но он видел свою маму только в начале лечения, когда она подписывала одни из бумаг, которые давали возможность продолжать лечение, да и ту встречу он не особо помнил. Когда тебя тошнит после химии и в общем хочется умереть, на другие вещи мало внимания обращаешь. Но Гарри помнил врача, маму в палате и полицейского, который запретил их встречи. И слезы в ее глазах тоже помнил. <I>Я обязательно вернусь за тобой, Гарри.</i> Парень трясет головой. Слишком много мыслей. Он встает, хватает куртку со стула, при этом бормоча то ли себе, то ли Луи: — Я пойду проветриться. На улице осень, а осень хорошо помогает привести мысли в порядок. Главное теперь, чтобы медсестры выпустили, потому что три дня подряд после каждого ухудшения состояния за тобой усиливают контроль. А в случае Гарри это вообще постоянные меры.

***

Листья на асфальте служат отличной метафорой к сердцам, что были разбиты и теперь гниют в одиночестве. Ну, или к сердцам, что никогда не были целыми. Гарри думает о стихах Бодлера, что читал весной, о шутках Вселенной и о том, что день посещений может официально считать днем одиночества. О Луи он (почти) не думает. Мало кто гуляет вокруг, потому что небо затянуто серыми тучами, а ветер слишком холодный для прогулок. Пахнет дождем и сыростью. Почему-то вспоминается детство, когда грязь прилипает к подошвам. Хотя, вряд ли это было настоящее детство. Никакого смеха, мультиков под банку с мороженым и глупых драк с другими мальчишками. Один из побочных действий рака — быстрое взросление. Камушек, пнутый ногой, отлетает в сторону. С мыслями так сделать не получается. Итак, ладно, Луи. Почему его поселили именно в палату Стайлса и почему последний вообще пытался с ним контактировать? Обычный интерес? Человеческая слабость. Может, сегодня выпадет шанс узнать об этом парне получше. При родителях всегда открываются все карты, а Гарри делит с ним одну палату, так что может услышать, даже не желая того. А он хотел. За утро его мнение о Луи перевернулось на сто восемьдесят градусов, и из парня, которому просто страшно, он превратился в одного из тех, кто носит в карманах сигареты, проводят вечера в клубах или на крышах и не против оскорблений не по делу. Где же правда? В испуганном взгляде или в игнорировании и повышенном тоне голоса? Что из этого лишь маска? И зачем она, что он пытается скрыть? Это был не рак, но Гарри знал достаточно много диагнозов, чтобы приписывать Луи все подряд. И, конечно же, эту правду он не узнает от врачей. Все только по желанию пациента или случайно, в услышанных словах. В этом был смысл, но Стайлс игнорировал его, потому что свои принципы важнее. Неплохо знать, насколько смертельно то, чем болеет твой сосед. Твой сосед, который трижды тебя игнорировал, несколько раз хамил медсестрам и был слишком закрытый. Странный. Луи очень странный. Гарри встряхивает головой, то ли от первых холодных капель, что попадают на щеки, то ли для того, чтобы избавиться от мыслей. Время возвращаться в больницу, прячась от холодного ветра и пытаясь найти ответы на каждый из сотни вопросов.

***

В течении следующего часа два факта в голове Стайлса подтверждаются, а еще находится один из ответов. Основной из ответов. — Луи, к тебе родители. Медсестра — Клэр, у Гарри ушло более полугода на то, чтобы запомнить их всех, учитывая его отвратительную память во время болезни, — улыбается, проходя внутрь палаты и пропуская родителей. Улыбка здесь служит для галочки, потому что на самом деле она выглядит уставшей. Как и женщина, что проходит за ней. Она достаточно миниатюрная, и пусть Гарри видит ее впервые, он уверен, что ее руки пахнут домом и печеньем с изюмом. Вот только глаза не горят, утратившие все звезды и надежды, а под ними синяки, некачественно замазанные тональным кремом. — Ох, Луи, — она бросается к своему сыну, обнимая его так крепко, как может в таком положении: Луи все еще сидит у спинки кровати, а она стоит рядом. Это не должно выглядеть чем-то таким и приносить боль, но почему-то Гарри чувствует ее внутри себя и ничего не может с этим сделать. — Я так скучала по тебе. — Мам, мы не виделись три дня, — выдыхает парень так, словно не рад ее видеть. Гарри вообще не понимает его. — Да, но, — мужчина, зашедший следующим, прерывает их. Он выглядит спокойно, кивая в знак приветствия. — Луи. Как твои дела? — В порядке, — сдавленно отвечает он. Конечно же, не в порядке. — Настолько, насколько они могут быть в порядке здесь. — Он еще не до конца привык к больнице. Здесь сложно, особенно в моральном плане. Ему нужно некоторое время на адаптацию, а еще сеансы у психолога, чтобы помочь разобраться с тем, что у него в мыслях, — объясняет Клэр. — Еще несколько дней и… — Меня выпишут? — с надеждой спрашивает Луи. Ему, очевидно, не очень понравился разговор о психологе. Гарри внимательно слушает их, но не старается выглядеть слишком заинтересованным. Ему повезло, потому что мистер Харрис мог бы попросить его выйти. Дело каждого пациента должно оставаться только между ним и лучами врачем. — Нет, еще несколько дней и ты привыкнешь. А дату твоей выписки я вряд ли смогу сейчас сказать. Может, две недели, может, месяц. Реабилитация — это довольно сложно. Реабилитация. Значит, катастрофа или авария. Или травма в каком-то спорте. Да, есть еще немало причин, после которых требуется реабилитация, но в голову Гарри в первую очередь приходят эти. Луи хмурится несколько мгновений, прежде чем до него доходит смысл. — Месяц?! Вы хотите продержать меня здесь месяц?! Я сдохну тогда скорее, чем вы меня вылечите! … и своими словами он делает себе хуже, потому замолкает на минуту, чувствуя, очевидно, пару ножей в своем сердце. — Во-первых, это необходимо для твоего здоровья, а во-вторых, ты же знаешь, что мы не сможем вылечить тебя полностью, — вот то, почему предыдущие ощущения Луи имеют смысл. — Тем более, раз вы ничего сделать не можете, — так, наверное, звучит чистая боль. И пусть даже в этих словах ощущается злость, совсем скоро ее должна сменить усталость. Так происходит со всеми, кто попадает в эти стены. — Луи, успокойся, — говорит отец до того, как парень успевает еще что-либо добавить. — Возьми себя в руки. — А давай ты попробуешь успокоиться, лежа на кровати в больнице и осознавая, что больше никогда не сможешь встать! А вот и тот самый ответ. Ноги. Луи не может ходить. С ним это случилось относительно недавно, если он до сих пор не может принять этот факт. Агрессия. Осознание безысходности. Депрессия. Поэтому парень игнорирует Гарри, у него нет ни малейшего желания говорить. Как и жить, скорее всего. Луи просто тяжело. Стайлс думает, что немного похож на Шерлока Холмса, выстраивая логические цепочки у себя в голове. Дурацкое сравнение. Неподходящее для момента. — Мистер и миссис Томлинсон, у вашего сына паралич нижних конечностей и мне нужно разрешение на дальнейшее содержание Луи в больнице и курса реабилитации, — серьезно говорит Клэр. — Вы же не оставите меня здесь? — сначала голос голубоглазого звучит с почти уверенностью. После минуты тишины она медленно испаряется. — Не оставите ведь?.. В глазах у его матери слезы, а отец молчит, поджимая губы. Им обоим не легче Луи. Сам парень выглядит напряженным и едва ли не молится на ответ «нет, мы не согласны». Но в следующую секунду мир Луи разбивается в мелкие дребезги вместе с желанием существовать, когда его родители обмениваются взглядами и, кивая друг другу, отвечают. — Мы согласны. И никого не интересует громкий крик Томлинсона, который принимают на себя белые стены и пропитанный запахом бинтов воздух. Отчаяние, боль, пустота. И ничего больше.

***

— Вы не можете, — Луи уже не кричит. Он шепчет в неверенье. — Вы не можете меня оставить тут. — Прости, Луи, но это нужно для тебя же. Тебе станет легче здесь, поверь. Тебе помогут, — тихо говорит миссис Томлинсон, сдерживая всхлипы, а ее голос ломается в конце. Гарри на самом деле жаль ее. У сына паралич, а еще он хамит ей, как только она приходит к нему, пытаясь заботиться. Она достойна большего. А вот Луи получает порцию неодобрения в голове Стайлса. Ему тяжело и больно, но подобное не может стать оправданием в таком случае. Зеленоглазый всегда мечтал о матери и многое отдал бы за такое. Он бы ценил. — Вы можете еще полчаса побыть с сыном, а после нужно будет пройти со мной к мистеру Харрису, ведущему врачу Луи, чтобы подписать необходимые бумаги, — объявляет Клэр. — Уходите отсюда, — холодно говорит Луи, опуская голову. У его матери в этот момент разбивается сердце. Даже с другой части палаты можно услышать звон осколков. — Давай немного поговорим, Луи, — с последней надеждой шепчет она. — Мы с твоим отцом очень любим тебя и хотим сделать так, чтобы тебе стало лучше. Пожалуйста, по… — Выметайтесь. — Луи! Прекрати так говорить с матерью! — мистер Томлинсон заступается за нее. — Ты не имеешь права. — Это вы не имеете права меня здесь держать. Я чертовски устал и хочу домой. — Это не обсуждается. — Я вас ненавижу, — со всей болью шепчет Луи, падая на подушки, желая отключиться от всего мира. На последних словах его голос дрогнул, а сейчас на ресницах едва ли застывают слезы. Мистер Томлинсон берет свою жену под руку, которая плачет, пытаясь снова и снова оправдаться перед Луи. — Пошли, мы и так многое сделали для него, — они выходят из палаты, и еще несколько минут слышны голоса и всхлипы. Гарри бы нашлось, что сказать Луи, но он проявляет каплю понимания. Да, парень ведет себя, как дерьмо, и его вряд ли можно оправдать, но он потерял возможность ходить совсем недавно, и до сих пор не может принять это. Ему просто чертовски тяжело.

***

Когда Гарри просыпается посередине ночи, то он ненавидит половину населения планеты Земля как минимум. Ему удалось уснуть только двадцать минут назад, так как бессонница — постоянный спутник его ночей. Да, он в больнице и мог бы попросить снотворного, если бы так сильно не ненавидел их. Утром от них иногда болит голова, а весь день состояние сравнимо с вареным яблоком. Первые полминуты Стайлс только моргает, чувствуя раздражение от недосыпа, а после пытается понять, что случилось. <I>Шум.</i> Нет, не так. Грохот. Будто упало что-то тяжелое, вроде сумки с вещами, как можно было подумать вначале. Образовавшуюся ненадолго тишину прерывают всхлипы. Для тихой и темной больницы это звучит слегка пугающе, но это всего лишь жизнь, а не фильм ужасов. Призраки в коридорах далеко не самое плохое, что может происходить здесь. Гарри моргает, пытаясь привыкнуть к темноте, пока не различает силуэт у кровати соседа. Двадцать секунд уходит на то, чтобы понять, что это и есть сам Луи. Он лежит на полу, всхлипывая, после чего начинает со злостью бить себя по ногам, шепча с ненавистью «я ничего толком сделать не могу», «я чертово ничтожество». Зеленоглазому хватает одного взгляда со стороны для того, чтобы ощутить ту силу внутренней боли парня. Это лишь ее отголоски, но это уже хуже гвоздей, забитых в сердце. Отвлекаясь на собственные мысли он, очевидно, перестает вести себя достаточно осторожно, и замечает на себе прожигающий взгляд Томлинсона. Чувствует. — Чего уставился, идиот? Так интересно смотреть, как я страдаю? — и, ладно. Это первые слова Луи, обращенные к Гарри, и это явно не лучшее начало общения. Гарри мог бы обидеться, но он на самом деле понимает, вставая с кровати и подходя к Луи. Осторожно, — на всякий случай напоминает он себе, потому что люди в состоянии агрессии способны на самые сумасшедшие поступки. — Давай я помогу. — Лучшая помощь с твоей стороны будет, если ты уйдешь, — глаза парня холодной сталью мелькают в свете уличных фонарей. Стайлс раздраженно выдыхает, но все равно не отходит. Луи все еще человек, и он все еще нуждается в помощи. А гордость вряд ли ему позволит позвать медсестер. — Я не уйду, потому что хочу помочь тебе, — он подходит ближе, наклоняясь к парню. — Слушай меня внимательно. Для начала обхвати меня рукой за шею. — Мне не нужна помощь, — фыркает тот, но после еще одной попытки залезть на кровать он поднимает взгляд на Гарри. — Ты не поднимешь меня. Мысленно Гарри улыбается, потому что эти слова значат принятие помощи. — Я не такой хрупкий, как кажется. Давай, хватайся, — Луи неуверенно кладет руку на шею парню, после чего тот обнимает его за талию, другой рукой подхватывая ноги, возвращая Луи на кровать. — Ты смог, — с удивлением шепчет Томлинсон. — Я ведь говорил, — теперь главное не показывать, что парень был все же не таким легким, и Гарри боялся упасть вместе с ним. Все-таки из двух лет в больнице, когда все силы уходят на борьбу с раком, физическая подготовка такая себе и слабость не только моральная. — И, знаешь, просить о помощи не стыдно. Она всем однажды бывает нужна. Никто больше не говорит ни слова. За окном едва слышно шуршат уже сухие листья на асфальте, а где-то в коридоре хлопает дверь. Гарри накрывает Луи одеялом, — скорее инстинктивно, не думая, — после чего возвращается к своей кровати. — Тебе нужно принять то, что у тебя есть. Родители, например. Они желают тебе только добра, поэтому и оставили тебя здесь. Цени их, — уже лежа в кровати, говорит Стайлс. Мысли в голове вьются ураганом, и он знает, что должен высказаться. Потому что это может иметь значение. — Я сам нахожусь здесь два года. Лейкемия, знаешь. Рак крови. Я узнал об этом в тринадцать. Слишком неожиданное потрясение, но я смог пережить его. Сейчас мне всего лишь пятнадцать. Эта болезнь сделала меня тем, кем я являюсь сейчас. Я стал достаточно сильным, чтобы продолжать путь. А ты… ты здесь всего пару дней. Перестань отвергать тех, кто пытается помочь тебе. Принятие помощи не делает тебя слабым. Луи не отвечает. И уже засыпая, Гарри слышит едва различимое «спасибо», на мгновение думая, что ему снится, после чего отключается. Усталось все же берет свое.

***

В случае с Луи свое берет эмоциональное перевозбуждение. На часах четыре часа утра, а он лежит, рассматривая потолок. Все еще холодно и темно. В конце октября светает поздно. Парень думает о разговоре с родителями сегодня, о рухнувших теперь и навсегда возможностях и о зеленых глазах, что вот-вот смотрели в его собственные. Он другой. Луи считал его другим ровно после этого момента. Раньше он казался одним из тех парней, которые попали сюда из-за гриппа или чего-то подобного, бросали заинтересованные взгляды на своих случайных соседей по палате и возвращались домой. (Они оба ошибались друг насчет друга.) Нет, все не так. Луи не уверен, вернется ли этот парень домой вообще. Он говорил о том, что победил рак, но почему-то все еще здесь. Томлинсон не уверен, что хочет знать причину. Это тяжело. Они знакомы всего четыре дня, их первый разговор состоялся ночью из-за падения Луи, но это все равно больно, пусть Гарри ему и никто. Шатен снова и снова прокручивает в голове события дня, которые забыть невозможно, и сказанные слова. Возможно, Гарри прав.

***

За окном стоит жаркий сентябрь, что словно и не собирается отпускать лето. Это только начало, первая неделя, и, возможно, позже с севера придут холодные дожди, но пока еще все кажется таким же беззаботным. Открытые настежь окна по утрам, бесконечно высокое небо с маленькими островами облаков и такие близкие к реальности мечты. <I>Все забывают, что это не лето.</i> Парень, что все так же чувствует легкость внутри себя, надевает рюкзак на спину, выбегая из дома. Это первые дни последнего года в школе, который уже имеет привкус свободы и вечеринок по пятницам в университете. — Луи, может, тебя подвести? — спрашивает мама, уже стоя на пороге. — Мне все равно девочек отвозить нужно. — Нет, мам, спасибо. Нам с парнями по дороге нужно будет обсудить план тренировок на этот год. Возможно, мы даже сегодня начнем. Так что рано дома не жди! — мысли о футболе заставляют его улыбнуться, потому что он уже держит свою мечту в руках. Однажды он обязательно станет успешным футболистом. — Ладно, пока, дорогой, — машет женщина, когда ее сын бежит к остановке, замечая подъезжающий автобус. В воздухе пахнет сухой травой и спелыми яблоками, и никто в этот солнечный день не замечает грозовую тучу у горизонта.

***

— О, а вот и Джо, — Луи хлопает по месту рядом с собой, что пока не занято. — Садись, чувак. — И так… — начинает один из компании. — И так, это наш последний год, — поддерживает Луи. — Нам нужно выложиться на все сто. У многих из нас от этого зависит будущее. — Наша команда — сила, — заявляет Лиам, главный мотиватор из них. Он абсолютно прав, потому что за прошлый год они выиграли восемь матчей, а проиграли всего два. — И мы должны поддерживать нашу репутацию. Когда зачем первую тренировку? Что сегодня по расписанию? Луи задумчиво кусает губу. Честно, основные занятия для него никогда не были настолько интересными, насколько хотелось бы. Но да, он всегда старался делать хоть что-то. Нейт, что тоже с ними, зачитывает расписание с телефона, спасая положение. — Хм, неплохо. Я думаю, мы можем начать сегодня, — говорит Лиам. — Я… Автобус резко тормозит перед светофором и все мгновенно хватаются за ручки сидений. — Фуф, это было опасно, — с нервным смешком комментирует Джо. Не успевает кто-либо добавить хоть слово, как воздух прорезает скрип и через несколько секунд скрежет металла. На перекрестке грузовик врезается в их автобус. Луи запоминает лишь резкую боль и темноту.

***

— Хэй, тут еще парень. Он жив, — Томлинсон открывает глаза от шума рядом с ним. Голова раскалывается от боли, перед глазами все плывет, а по щеке течет что-то теплое, попадая на губы. На вкус как… кровь? Что здесь, черт возьми, случилось? Но он не может спросить. Он не может сделать ничего, кроме как наблюдать за работниками скорой — это определенно они, где-то за гранью этой реальности слышны звуки сирены, а на формах людей соответствующие знаки. И внезапное дежавю: снова боль и снова темнота.

***

Следующая попытка придти в себя более удачная: перед глазами почти четко различимый белый потолок, так же, как и в первый раз отдаленно слышны голоса. Голова все еще болит, и она больше напоминает раскаленный камень. Больница. Авария,  — мелькает в мыслях. Единственная часть тела, которую не пронизывает острая боль — ноги. Ну, хоть что-то целое, — думает он, пока в палату не заходит врач. — Луи Томлинсон, семнадцать. Авария, грузовик въехал в автобус. Сотрясение мозга, ушибы по телу и паралич нижних конечностей… Дальше Луи не слушает. Дальше жизнь не имеет смысла.

***

Парень моргает, чувствуя слезы на ресницах. Это все еще не получается вспоминать иначе, раны все еще открыты и кровоточат. Почему тогда врачи не спасли ему ноги? Почему Вселенная оставила ему жизнь? Никчемную такую, как некачественный кофе и гнилые фрукты. Жизнь калеки. Он бы мог не очнуться, как тот парень, что сидел перед ним. Погибло четверо, он мог бы быть пятым. (Лучше бы он был пятым.) Да, Гарри был прав, но лишь насчет себя, а не самого Луи. На щеках Томлинсона следы от слез, которые парень не способен контролировать, в голове спутанные мысли, а на часах около пяти утра, когда он наконец засыпает.

***

И кто же знал, что эта бессонная ночь и трехминутный разговор станет их началом, началом дороги к абсолютному концу?