Дазай
Трудно было представить, что только начинающие развиваться, цвести, словно кустовая роза, отношения между Кристофером и Освальдом так быстро сломят разногласия. Один раз в месяц Крис встречался со своим отцом в Лондоне, чтобы собраться всем вместе на воскресный обед в кругу семьи. Помимо того, что эта встреча сильно терзала совесть светловолосого, выросшего в строгих условиях юноши, так еще и вечер субботних сборов перед очередной поездкой закончился вышедшим за двери комнаты скандалом. Блондин просто швырнул свой собранный в дорогу рюкзак в спину Освальда после того, как его бойфренд разорвал его билет на уходящий через два часа поезд. Скорее всего, Ос наметил несколько другие планы на выходной день с Кристофером, но в итоге они не разговаривали друг с другом уже больше двух недель. Блондин терпеть не мог с детства овощи и все то, что диетологи обычно относят к категории ПП-продуктов, но ради поддержания вегетарианских взглядов своего бойфренда он половину сентября воздерживался от употребления мяса при нем, хотя во все другое время англичанин первый спешил скинуться на пиццу «Рыбное ассорти» или же прикупить нехилую порцию пасты карбонара в закусочной. Еще одна ложь. Глупейшая попытка подогнать себя под чужие вкусы, чтобы понравиться, стать ближе к своему избраннику. И что теперь? После того скандала англичанин принялся демонстративно заказывать в студенческой столовой мясные блюда, притворяться, словно он не замечает разочарованного взгляда некогда любимого им человека. Все бы эти распиздяйские сопли голубков были бы и побоку Осаму, если бы только не одного мрачное, холодным потом льющееся по шрамированной спине Дазая воспоминание недавней, проведенной в капкане крови и спермы начальника ночи. Он бежал. Кареглазый юноша еще никогда настолько сильно не желал исчезнуть, на время спрятаться за одной из высоких колон коридора общежития, как в тот час. Из одежды на нем была только порванная ночная рубашка, нескрывающая перемазанных в крови от бессчетного количества царапин на светлой коже ягодицы. Босыми ногами с развязавшимися и спавшими на уровень щиколоток бинтами Дазай наступал на гранитные плиты пола, растирал по пяткам во время бега занесенную студентами до него с улицы грязь. На его теле казалось практически невозможным найти хоть одно не покрытое пунцовыми синяками место. По внутренней стороне тощих, горящих от ударов бедер желтоватыми подтеками засыхала семенная жидкость по своей консистенции схожая с теми выделениями, что рваной паутиной обрисовывали распухшие губы мальчишки. От боли в травмированном горле с трудом удавалось сглатывать даже слюну. Его тело превратилось в дерьмо. Скрывающая выступающие позвонки рубашка промокла от крови и вылитого на Осаму сверху холодного кофе. В растраханном против его воли рту скопилась поднявшаяся с пустого желудка кислота. Мышцы лица ныли, а побагровевшие, помеченные спермой Огая губы неистово горели. Внутри Дазая что-то разбилось, совсем как бьется уроненный на пол хрусталь, когда он, зажмурившись как можно сильнее, коснулся самым кончиком языка края подвижной складки на мужском половом органе Ринтаро. Перспектива жить с телом, которое теперь полностью принадлежит чужому человеку, Осаму отвращала до такой степени, что он прямо в таком полуобнаженном виде был готов повеситься на люстре только чтобы прекратить этот ад. Самым большим страхом для молодого исполнителя за все время сексуальных отношений с лидером «Портовой мафии» являлся минет. Этот элемент оральной близости вводил в настоящий ужас темноволосого юношу. Он не хотел. Не хотел отсасывать мужчине. Ни за что и никогда. Кареглазый студент сломал себя изнутри, просто уничтожил... Этот человек, его опекун осквернил своей слизью его глотку. Дазай ощущал себя использованным тампаксом, грязевой жижей после дождя. Нечеловеком. Червяком. Но ради чего все это? Зачем он принялся выгонять так не вовремя вошедшего к ним в апартаменты Одасаку? Неужели этот мужчина хоть как-то был важен мальчишке? Нет, черт возьми. Он плевал с высокой колокольни на жизнь этого лаборанта. После кошмарных часов в одной постели с Ринтаро Осаму понял, что постарел. Изнутри. Износил свой организм так, как некоторые люди и за восемьдесят лет жизни не могут. Вспученной от махрового грибка штукатуркой весь внутренний мир темноволосого мафиози раскрошился. Ему больше не хотелось дышать: все окружающие его предметы потеряли свои первозданные цвета. Красный превратился в коричневый, а белый ─ в какой-то мышинно-серый. Двумя руками мальчишка сжал свое горло с остервенением, с воплем, потоком хлынувшим из его тухлого, разделившегося на два куска падали, пищи стервятников, сердца. В нем умер человек. А точнее последняя часть от того, что уже раньше принялось разлагаться. Ободранными коленями Осаму проскользил по холодному полу, упал, ударившись острым плечом о поверхность колонны. В нем не осталось даже слез, чтобы заплакать. В темноволосом студенте превратились в раковую опухоль все чувства. Эту боль невозможно перевести в режим ремиссии, ведь она ─ реквием по самому Дазаю. Дыра в нутре разрослась до того состояния, что стала способной сожрать весь окружающий мир Осаму. По кусочку за кусочком, а потом выплюнуть недожеваные остатки под ноги прохожим. ─ Osamu! What’s the matter?! ─ Голосом звонким, без всякой доли акцента испуганно воскликнул вышедший из-за угла коридорного туалета Кристофер, ─ Please, don’t move! I’ll help you, ─ этот светловолосый англичанин был до такой степени взволнован увиденным зрелищем сползшего на пол в обычное время ведущегося себя тиранично соседа, что ему не сразу удалось сообразить, как именно лучше всего помочь юноше в такой ситуации. Дазай не реагировал. Он не облокотился на поданную ему руку одногруппника, не предпринял ровным счетом никаких попыток подняться с помощью него. Дышал он рвано, хрипло, так, как обычно издает свои последние вдохи умирающее в агонии животное. Перед его стеклянными глазами блондин метался в панике, искренне не зная что делать. Британец чуть ли не умолял его посмотреть на него или хотя бы моргнуть в ответ на испуганные всхлипы… Вспотевший от напряжения Кристофер опустился на колени и, ухватившись за плечи кареглазого японца, стал его трясти, пытаться хоть как-нибудь привести того в чувство. Слезы. Чистые, невинные и прозрачные капли жидкости, главного символа человеческого сострадания, скатывались по его щекам. Его пульс участился, а тонкие запястья сковали мертвой хваткой цепи дрожи. Жилка на виске пульсировала, лицо покраснело, персиковые, привыкшие к легким поцелуям без ввода языка во внутрь рта губы поджались. В минуты полнейшей растерянности перед шокирующими сценами в реальности люди неожиданно начинают понимать истинную ценность своей собственной жизни. Все насущные проблемы становятся никчемными, маловажными и непринципиальными. Кристофер позволил себе высвободить эмоции не потому, что ему так уж было дорого состояние здоровья малознакомого, ведущего с ним крайне грубо и по-хамски с самого первого дня знакомства юноши. Нет, он пропускал через себя сугубо личные переживания о ссоре с Освальдом, напряженной атмосфере в семье, самого низкого места в рейтинге курса по логике, преподаваемой мистером Эдогавой, о своей затянувшейся на полмесяца апатии. Смотря на покрытое росчерками побоев полунагое тело Осаму, он думал о том, как обязательно попросит завтра прощение у своего парня даже, если ради этого ему придется есть вареный артишок и пареную брюссельскую капусту двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю; перестанет жаловаться на растекшиеся желтки в столовской яичнице; запишется на дополнительные курсы для отстающих по предмету Рампо, позвонит отцу, в конце концов. Он непременно так сделает. Ведь теперь англичанину есть с чем сравнить. Словно Тайлер и его походы в группы поддержки, дабы почувствовать жажду к своей жизни заново за счет загнивания чужой. Это так присуще людям ─ неосознанно подпитываться от чужих страданий. Дазай жалел о том, что у него не хватает сил подняться и как следует отвесить звонкую пощечину этому расканючившемуся перед ним блондину. Он ненавидел слабость ни свою, ни чужую. Темноволосого мальчишку вырвало темной кровью так, что часть слизи забрызгала пижамную рубашку Кристофера. Откашливание давалось тяжело, челюсти сводила судорога. Светловолосый одногруппник только сейчас заметил, что его сосед находился даже без нижнего белья под разорванном куском шелка одежды. Крис несколько раз пытался закинуть его руку себе на шею, чтобы попробовать сначала приподнять отощавшего за эти дни Осаму, а после вместе, маленькими шажками дойти до ванной комнаты. О медпункте и в таком ужасном состоянии кареглазый юноша ничего слышать не хотел. По его худой ноге все еще продолжала стекать сукровица. Мысль о том, что у кареглазого японца могло открыться внутреннее кровотечение камнем по голове била блондина, и он, кое-как оторвавшись от угасающего одногруппника, набрал на своем сотовом телефоне номер центральной лаборатории биологического факультета. Интуитивно, зная, что в такой час там точно никого нет, и быть не может. Но все же, вдруг там хоть кто-то задержался из лаборантов их научного руководителя, решил продолжить свою исследовательскую работу ночью. На его счастье, меньше, чем через полминуты трубку поднял Одасаку. Этот мужчина словно ждал адресованного ему звонка.***
Когда ты теряешь сознание, то время воспринимается совершенно по-другому после того, как все же приходишь в себя. Становится непонятно: то ли прошёл всего какой-то час, то ли целый год, если и вовсе не несколько лет. Перебинтованная рука Осаму проминала белый хлопок простыней, его затылок утопал в мягкости подложенных под голову подушек. Блики солнца переливались на поверхности стекла граненого графина, рядом с которым аккуратной стопкой лежало несколько полотенец. Изо рта пахло ацетоном. Кареглазый юноша приподнял край покрывала, чтобы проверить, одет ли он. Свободные брюки без жесткой резинки, чистые, недавящие на низ живота трусы и приятная к телу водолазка. От этих принадлежащих ему вещей пахло свежестью стирального порошка. Голова кружилась, слабостью пробирали мышцы. Перед смятой от движений мальчишки постелью стоял стул, на спинке которого висела его уличная одежда. Протерев слезившиеся ото сна чайные глаза, молодой исполнитель подушечками указательных пальцев обеих рук неспешно провел по деснам. Нанесенные им лезвием ножа обрубки кожи больше не кровоточили ─ места свежих порезов превратились в рубцеообразные рытвины. Часы в больничной, судя по стандартному интерьеру медицинских учреждений, палате показывали без пятнадцати минут одиннадцать утра. Однако это здание далеко не являлось частью лечебного крыла Мертонского колледжа. За приоткрытой дверью слышалась оживленная японская речь. Один голос, самый импульсивный и натянутый до предела, как тетива лука, принадлежал женщине. В ходе обращения к ней мужчины Дазай сделал несложный вывод о том, что она являлась доктором. ─ Это не обсуждается, ─ топнув ногой, громко отрезала говорящая, ─ я просто обязана сообщить в администрацию университета, ─ сентябрьский ветер чужбины развивал светлую тюль на открытом на микропроветривание окне, ─ у меня до сих пор не хватает слов, чтобы описать все нахлынувшие на меня эмоции, когда я принялась осматривать… ─ Врач запнулась, ─ парня изнасиловали, Ода, а ты говоришь, что мне категорически нельзя оглашать этот случай для его же, мать твою, безопасности, ─ она выдохнула, шаркнув подошвой туфли по застеленному линолеумом полу. ─ Йосано, дорогая, мы дружим с тобой еще с того времени, когда по соседству жили в Сибуе, и у тебя тогда и в мыслях не было становиться настолько независимой от мнения любых мужчин, что ты даже не хочешь просто выслушать меня, я… ─ Доктор Йосано, ─ резко одернула Сакуноске своенравная дамочка, ─ прежде всего, я дипломированный специалист, и длина моей юбки вкупе с давностью нашей дружбы вовсе не означает то, что я не смогу тебе врезать за такое отношение к моей помощи. ─ Порой ты оправдываешь страх твоих пациентов перед тобой. Неужели этому Одасаку, обычному лаборанту, настолько наплевать на свою собственную жизнь? Его мотивы спасения оставались неизвестными Осаму и по сей день. Этот буроволосый, незнающий ничего о прошлом кареглазого мальчишки мужчина, так отчаянно продолжал удерживать его хотя бы за край рубашки от рокового прыжка в пропасть к вылезшим из собственной груди Осаму чертям. Наивность решить душащие Дазая проблемы с Огаем самому до истерического смеха пробирала молодого исполнителя. Увы, но этот узел не развяжется, даже если выдернуть из него одну ленту. Темноволосый мафиози не с первой попытки медленно поднялся с кровати. На подоконнике в прозрачном горшке отцветала ярко розовая глоксиния. За стеклом открывался вид на сквер, полный желтых деревьев. Редкие студенты, не взявшие с собой зонты на прогулку, прикрывали головы руками, пакетом или же учебником на крайний случай, пока бежали до ближайшего козырька здания. Неудивительно, что сигарет не оказалось нигде, хотя именно пара затяжек сейчас смогла бы несколько притупить раздумья мафиози. Будучи полностью изнеможенным, молодой исполнитель не удержал в руках налитый до краев прохладной водой графин, отчего емкость сразу же упала на кафельную поверхность плит, идущих от умывальника, вдребезги разбившись. Всего пара капель успела оросить потрескавшиеся, словно сходящая краска на полотнах картин ушедших эпох, губы мальчишки. На звук бьющегося стекла в одночасье же полностью распахнул дверь больничной палаты Осаму встревоженный Ода. Прохлада влажной после дождя щеки Ринтаро послужила единственным секундным обезболивающим для кареглазого студента в ту ночь, когда он в очередной раз его ударил металлической пряжкой кожаного ремня по ступням. Он отчетливо помнил запах волос своего начальника, текстуру его новых перчаток из замша на руках. Огай кусал его язык, раскрамсывал зубами нежную кожу щек изнутри. Самым ужасным показалось мальчишке в ту минуту то, что дьявол, живущий под кожей Мори, с проглоченным семенем впустил свои ростки в его юношеский организм. ─ Убери, ─ циничным тоном произнес молодой исполнитель, как только всем сердцем желающий ему добра лаборант начал расспрашивать его о самочувствии, ведь Осаму, что выяснилось с его слов, провел в постели около двенадцати часов, ─ и да, меня никто не насиловал вчера, как решил ты с подачи той бабенки за дверью, ─ смотреть в живые, выражающие беспокойство глаза Сакуноске казалось просто невыносимо, ─ только разного вида боль способна доставить мне наслаждение в сексе, ─ ни одна ложь еще никогда не давалась с такой тяжестью поднявшегося к горлу комка, как эта, ─ конечно, чуть грубее, чем стандартный BDSM, однако меня все очень даже устраивает в этом плане, ─ тремор бил его перевязанные бинтами руки, выдавал подавляемую с титаническими усилиями тревожность. ─ Ты сам себя-то слышишь, черт возьми?! ─ Одасаку наклонился к его повернутому в сторону лицу, едва ли коснувшись покрывшейся испариной шеи. ─ Не прикасайся ко мне, ─ медиана глубинной неприязни мужских касаний у Осаму поднялась до максимальной отметки за эти два дня, ─ приблизься ко мне хоть на сантиметр, Ода, и завтра же весь Оксфорд узнает, что все это сделал со мной ты, ─ своим агрессивным поведением мальчишка походил на озлобленную собаку, в которую люди все время кидали камни, а теперь решили почесать за ушком, абсолютно наплевав на то, что преданное столько раз человеком животное разучилось доверять. ─ Но… ─ Уходи, если не хочешь, чтобы я причинил тебе зло. ─ Я не из тех, кто уходит, если уж решил однажды встать на твою сторону еще в самом начале пути. ─ Он знал, что Дазай не станет его оговаривать, поэтому уверенно сделал к нему навстречу шаг, ─ Ты ненавидишь всех окружающих тебя людей, потому что пожирающая тебя заживо боль гораздо сильнее любого другого испытываемого тобой чувства, ─ буроволосый мужчина некрепко обнял все так же демонстративно отвернувшегося от него мальчишку за его худые, напоминающие обтянутые кожей обглоданные кости скелета плечи. ─ Есть люди, которым ты действительно нужен, Дазай, хоть для тебя они не имеют никакого значения. ─ Невидимые, исходящие из тела молодого мафиози иглы насквозь протыкали тело Сакуноске, ядовитые капли черни юноши скатывались по пикам. Молодого исполнителя впервые кто-то обнимал, несмотря на все его колючки. Так, как обнимают братья своих сестер перед отъездом из семейного дома. Так, как обнимает пришедшая поздно с работы мать свое дите перед сном. Искренне. От самого сердца.