Delete Your Message

Дазай

«Он ─ как Ганнибал Лектер. В дорогом костюме аристократа и с хладнокровием в душе вонзает лезвие в чужую плоть, убивая все человечное в себе при этом» (с). На волосах Накахары серебрился снег, руки Дазая скользили по мокрому от талой воды телу гонщика, пальцы проезжались по выступам ребер, словно по клавишам фортепьяно. На подоконнике, как и по всему полу возле окна, были рассыпаны осколки стекла. Голос метрдотеля перебивал бас разговаривающего по рации констебля ─ без привлечения полиции не обошлось. Осаму вновь провел картой Огая, чтобы расплатиться за разбитое окно и треснутый от удара со всей силы бутылкой вина кафель в ванне, молча для себя отметив, что он, как никогда сейчас похож на постоянно тратившего на свои нужды деньги со счета Уайльда Альфреда Бози. Подобное сравнение вызвало тошноту, молодой исполнитель не вникал в произносимые старческим голосом слова констебля, отвернувшись, он закрыл ладонью сухие, чуть подрагивающие губы. Как бы кареглазый наследник хотел сейчас оказаться в вымощенном белым камнем особняке Фицджеральда, на противоположном от дона стуле за длинным, покрытым алой скатертью столом, вместо того, чтобы приводить в чувство так нелепо пытавшегося сбежать от собственной паранойи через окно рыжего. Сколько времени темноволосый мафиози уже представлял, как его голова касается фарфоровой поверхности тарелки, а осторожно вынутый из салфетки рукой Мори нож начинает медленно, почти что невесомо скользить по его пуговицам на рубашке, после чего останавливается на одной из них и, наконец, срезает? От мыслей о прикосновении стали к обнаженной коже, поверхностного царапанья острием сосков и грубого надавливания металлическими зубцами вилки в аккурат между разветвления ребер у Дазая спиралью сводило низ живота. Ранее презираемое темноволосым мафиози насилие со стороны Огая породило в нем необходимую для достижения пика сексуального возбуждения потребность в боли, дабы текущая по узким бедрам кровь смешалась с белизной горячего семени, окрасив его в свой цвет. Юноша не раз представлял как его ступни, проведя по заточенным краям меча и изрезавшись, опускаются на серебряный страж холодного оружия, липкие и покрывшиеся кровавыми обрезками кожи пальцы поднимаются по ребристым кольцам рукояти к эфесу, несильно зажимают его, словно выглянувшую из под кожного капюшона головку члена, одновременно с чем его правая рука просовывается под резинку нижнего белья, кончики пальцев начинают грубо тереть сухой ободок анальных мышц. Дазаю всегда хотелось, чтобы во время поцелуя ротовая полость дона наполнилась темной кровью от в мясо разодранных десен, пока бы его превратившиеся в темно-клюквенную пену слюни, обводя подбородок, стекали на шею, вдоль бугром натягивающего кожу кадыка. Стоит отдать Мори должное: именно он приучил кареглазого наследника любить сталь. ─ Только не делай из меня шизофреника, Дазай, ─ все еще тяжело дыша, бросил прислонившийся к стене гостевой комнаты рыжий, как только констебль в компании метрдотеля покинул снимаемый исполнителями номер, ─ ты, блять, доводишь уже не знай до чего своими психами, ─ переведя дыхание, низкорослый гонщик промокнул намокшие под снегом волосы краем гостиничного полотенца, обтер неприятно холодящие тонкую шею концы, ─ думаешь, заебись так жить, зная, что благодаря такому куску дерьма, как ты, мне в любую минуту может упереться в лопатки дуло нашпигованного пулями кольта тридцать второго калибра? ─ неистово колотящееся под ребрами сердце не сбавляло темп, обожженный вином желудок скручивало в нервном спазме, к корню языка подступала горькая, как никогда, желчь. Но склонившийся над обломками залитого вином кафеля Дазай не слышал его. Кончиками длинных пальцев он проводил по темным осколкам бутылки, специально ранясь и в то же мгновение небрежно растирая сукровицу по сухой, как бумага, коже. Тонкая полоса ремня его коричневого пальто, подобно змее, протянулась по полу, под коленями мафиози скопилась острая пыль марочного «Grand Bateau Rouge», наполненный до краев безразличием к словам бывшего напарника взгляд кофейных глаз был устремлен в центр расползшихся в разные стороны по дну после удара трещин. Накахара с недоумением смотрел, как будущий дон, подняв крупный, дугообразной формы обломок бутылки со скопившейся на нем лужицей вина, поднес его к тонким, слегка поджатым губам, после чего кончиком языка, уколовшись о пики неровных краев, все слизал с темно-зеленой поверхности. Мысли молодого исполнителя были сейчас далеки не только от разглагольствований Чуи, но и вообще от всей этой ситуации с треснувшей ванной и разбитым массивным торшером на железной ножке окном. Осаму не мог перестать думать о льде в голосе Огая во время его вчерашнего звонка со стационарного телефона Фрэнсиса. Красноглазый начальник разговаривал так, словно бы он отродясь не имел ничего общего с темноволосым юношей, нарочито подчеркивал в своих фразах всю формальность их диалога, время от времени и вовсе переходя на раздражающие Дазая клише ─ откровенные знаки его равнодушия. У еле-еле сдерживающего себя мафиози язык так и чесался спросить дона о том, не моветоном ли будет считаться у аристократов так явно пренебрегать человеком после достаточного количества проведенных в близости с ним раз? И допустимо ли по правилам поведения джентльмена со скрипом сердца выделять на время аудиенции со своим сексуальным партнером и все еще наследником преступной организации всего какой-то час, за который оба мужчин даже не успеют элементарно поговорить после выпитой чашечки турецкого кофе? На самом деле бледнолицый иностранец уже не видел особой разницы в том, как именно предпочтет его трахнуть Мори: с ощущением приятной к телу прохлады на террасе Фицджеральда, или же с ножом пронзающей всю его прямую кишку болью, как в комнате факультета. Войдя в Дазая в первый раз, Огай навсегда перечеркнул между ними их прежнее друг к другу отношение, проложив обвитый колющим терновником мост к очень смутно в первое время представляемому исполнителю партнерству, где ему при удачном раскладе виделся шанс занять равное место в постели с доном, перестав принимать любой интимный контакт за особую разновидность наказания. Однако стоило темноволосому японцу приспособиться к своей новой роли в глазах наставника наперекор унижению, боли, презрению, обиде и ненависти, как лидер «Портовой мафии» сменил стратегию, резко обрубил их только-только пришедшую в более-менее приемлемый вид телесную связь. Хоть и полностью основанный на насилии и разбивший все у него внутри в ночь на девятнадцатое июня, но секс с главой криминального мира открыл для Дазая новую дверь к сближению с начальником в таком плане, в каком Мори далеко не каждому позволял познать себя. У кареглазого наследника создавалось впечатление, что целью подобного поступка дона являлось не упрочнить, пусть и таким жестоким способом их связь, а, наоборот, взрастить в нем ненависть, ведь у будущего дона не должно оказаться ахиллесовой пяты ─ чем меньше в Дазае останется от человека, тем дольше он сможет удержаться на почетном месте главы. Монстру с несокрушимой психикой, с железными нервами, с привыкшим к любой боли телом и с полной ампутацией всевозможных чувств легче прокладывать путь на людских костях. Осаму хотелось бы, чтобы его догадка оказалась лживой, в противном же случае выбравший другой способ демонизации себя перед лицом воспитанника Мори сам спустит на себя курок из пистолета, вложенного в дазаевскую ладонь ─ испокон веков молодой лев убивал старого, чтобы взойти на престол. Осаму знал о своей обязанности достойно, по меркам мафиозных кланов, занять место лидера, но в то же время он думал о разделение власти хотя бы до тех пор, пока это могло зависеть от него. В любом случае в глазах начальника он все еще оставался скалящимся на поводке псом. Пролетевший в нескольких сантиметрах над головой стакан, ударившись о плитку, разлетелся на части, задев несколькими обломками скулу не особо удивившегося подобной выходке бледнолицего иностранца Дазая. Синеглазый гонщик, несмотря на холод, все еще тяжелящий его голову градус и режущую насквозь боль в икре, пребывал на взводе. То ли его бесило полное отсутствие заинтересованности бывшего напарника в его судьбе и даже, признаться, крушение всех иллюзий по поводу тщательно подготовленной будущим доном облавы, то ли глубоко под кожей он ощущал какую-то ревность к кому-то или чему-то, так упорно занявшему все мысли наследника. По большому счету, в ситуации зависимости от Дазая «волк» мог хотя бы в таком контексте переключить на себя его внимание ─ ведь не за этим ли он на самом деле прилетел в Англию? Разве гонщик не хотел напомнить о себе, подойти как можно ближе к уху экс-напарника и, вдохнув побольше воздуха, крикнуть, что это он ─ главная причина всех его несчастий? Для Осаму Чуя не больше, чем портовая шавка, с коей лишнюю минуту жалко терять. Но. Раз уж он здесь, то грех не только не развлечься, но и не проучить посмевшего угрожать будущему дону щенка. Дазай ─ достойный сын своего отца, и он самостоятельно сможет, наигравшись, сломать, будто тростинку, внутренний стержень Накахары, превратить сильного, больше жизни дорожащего своей гордостью мужчину в привязанное к нему существо с психологией раба. Для кареглазого наследника во всем мире не будет сильнее ласкающего его слух звука, чем хруст ломающегося хребта у подчиненного, даже не смеющего надеяться на каплю лимского синдрома со стороны деспота пса. Кукловодам, как известно, не нужны испорченные игрушки. Правда, если «волк» после всего сможет остаться несгибаемой сталью внутри, то на этот случай будущий дон даже подумывал дать гонщику шанс остаться при нем примерно на одинаковом уровне, так как лично ему, да и мафии в целом не помешают такие жестокие, вызывающие сравнение с Дьяволом люди, как он сам. Если Огай был льдом, то, Накахара, напротив, вызывал ассоциацию с огнем. Азарт испытать разницу между двумя мужчинами привлекал темноволосого наследника, чему нехило способствовало крепко сложенное тело гонщика, его узкая задница и неугасающий пыл, по причине чего исполнитель ставил целью своих действий не только как следует унизить бывшего напарника, но и испытать исходящий от рыжего жар в постели так, чтобы непременно после остались ожоги. Осаму выронил из ладоней темный осколок, неспешно поднявшись с пола. Он не произнес ни единого слова в ответ на, должно быть, сотрясающую все стены номера ругань синеглазого мафиози. Резкими движениями костлявых пальцев будущий дон принялся расстегивать деревянные пуговицы на пальто, одновременно с чем юноша сделал несколько шагов вперед, почти что вплотную приблизившись к стоящему в дверном проеме Чуе. В отличие от молодого «волка», он по большей степени симулировал свое опьянение вином. ─ Ты что творишь, ублюдок?! ─ машинально слетело с языка Накахары, как только Дазай, сократив оставшееся расстояние между ними, со всей силы сжал его нагое, все еще влажное от талого снега плечо, сразу после чего резко дернул на себя, тем самым насильственно заставил партнера войти в освещенную тусклым светом ванную, ступить босой ногой на испачканные то ли в его собственной крови, то ли в «Grand Bateau Rouge» плиты лишенного всякого подогрева в декабрьское время пола. То, что произошло после, хоть и надолго оставило гнилостный осадок у молодого наследника, но его более, чем удовлетворила его достигшая своего апогея в эту ночь схожесть с начальником. Не считаясь с перешедшими на крик словами рыжего, темноволосый иностранец еще больнее сдавил его руку, параллельно с чем грубыми движениями свободной руки расстегнул ремень, вынул кожаную ленту из тканевых петель джинсовых брюк. Морозец на улице, конечно, порядком отрезвил хмельную голову, но все же не настолько, чтобы у низкорослого гонщика появилась способность сопротивляться даже в половину силы с учетом его постоянно дающим о себе знать ранением липкой, возможно, еще и от гноя, помимо измазавшей темную ткань крови, ноги. С титаническим напором кареглазый исполнитель вдавил полуобнаженное тело экс-напарника в стену ванной комнаты, глухим звуком отдался удар выступающего позвоночника о бетон. Синеглазый исполнитель пытался вырваться, толкнув Дазая в живот коленом здоровой ноги, но тот на долю секунды опередил его, намотав на кулак распущенные, цвета пламени волосы, будущий дон сначала притянул к себе голову партнера, но уже в следующее мгновение хлестко дернул влажноватые локоны назад, тем самым заставив «волка» стукнуться о край начинающейся на одном уровне с продолговатым зеркалом плитки. Левой, ранее кое-как удерживающей по-женски тонкие запястья рыжего рукой, Осаму скользнул за спину напарника, спустившись к твердым, как баскетбольный мяч, ягодицам, он просунул ладонь в задний карман, ловко подцепил пальцами кольцо складного ножа. «Только дернись, и я воткну его в твою почку», ─ над самым ухом непривычно низко прозвучали слова мафиози, ─ «одно движение, Чуя, и эта заточенная тобой же до совершенства сталь навсегда отберет не самый бесполезный орган», ─ Дазай выпрямился, но лишь для того, чтобы просунуть свое колено между прокаченных ног гонщика, ─ «от этого ты не умрешь, но я нанесу столько ударов, что врачи ее все равно вынужденно удалят», ─ острие медленно поднималось по бледной, как снег, коже, ─ «или, знаешь, я отправлю тебя нокаут апперкотом, а когда отроешь глаза, на тарелке будет лежать твой собственный орган», ─ еще немного и неистово колотящееся сердце «волка» непременно разорвет его грудную клеть, ─ «ты же знаешь, Мори меня многому научил во время операций», ─ незанятая складным ножом рука рывком расстегнула металлическую молнию на брюках, двумя пальцами говорящий оттянул резинку нижнего белья, просунул под нее ладонь и как бы оценивающе ощупал расслабленный член. Погодя молодой наследник постепенно стал стаскивать вниз темные боксеры вместе с облегающими тазовые косточки джинсами. Осаму планировал сначала оголить пах рыжего, прежде чем швырнуть юношу на затоптанный ногами ворс ковра, дабы тот не смог воспользоваться моментом отведения от его тела лезвия и сбежать. Еще никогда в жизни темноволосый наследник не бывал настолько жесток по отношению к Накахаре, отчего в его крови зашкаливал адреналин. Да, сейчас кареглазый воспитанник выступал абсолютным доминантом над перебравшим с вином, раненным, мокрым от снега и неспособным биться на равных Чуей. Он, словно охотник, тыкающийся ружьем в уже подстреленное кем-то до него животное. Обнажив половой орган партнера, будущий дон перевел острие ножа на его живот, спустя пару мгновений он толкнул едва ли не ударившегося при падении головой о кафель ванной рыжего на пол, прокрутив нож в руке, Осаму покрепче сжал его и, усмехнувшись, пнул все еще одетой в ботинок с тракторной подошвой ногой в темное от крови место пореза на икре напарника, дабы тот уж наверняка оставил всякие попытки ему помешать. От боли, тотчас пронзившей весь голень, Накахара взвыл, рефлекторно обхватив руками ногу, что позволило Дазаю беспрепятственно склониться над ним, упершись коленями в холодный пол, он придвинул сталь к горлу синеглазого «волка», предупреждающе надрезал тонкую, просвечивающую сине-зеленые змейки вен кожу. Гонщик следил за ним, васильково-синие глаза напряженно смотрели на облизывающий его капли крови на ноже кончик языка темноволосого напарника, на сухие, потрескавшиеся губы, мягко зажавшие между собой начало лезвия. Искаженное смешанным с испугом негодованием выражение лица исполнителя слишком явно выдавало его сомнение относительно ментального здоровья бледнолицего дона, раз он без всякого страха уже больше минуты посасывал острый, испачканный в чужой сукровице предмет. Протянув нить рубиновой слюны от губ до острия, юноша облизал матово-черную рукоять, подобно взобравшемуся на торговый корабль во время абордажа пирату, он сомкнул свои зубы на ней. Руки экс-напарника, несмотря на их миниатюрность, были достаточно сильными и мускулистыми, по причине чего перевязать его запястья за спиной жесткой полосой брючного ремня воспитаннику Огая удалось не сразу: даже будучи затравленным сворой борзых оленем, Накахара продолжал брыкаться, до последнего не давать партнеру полной власти над собой. Темноволосому японцу отчасти нравилась его ответная реакция, иначе ему было бы слишком скучно измываться над легко покорившимся жестокости рук телом ─ все же у насильника не встанет, если жертва не будет кричать. Он приблизился к дрожащему кадыку напарника таким образом, что ребро ножа вновь уткнулось в шею гонщика под подбородком, при этом ни на секунду не выпуская рукоять изо рта. На ощупь будущий дон кое-как стянул руки «волка» ремнем, с трудом проигнорировав череду достаточно грубых ударов острым коленом рыжего в бок. Убедившись, что Чуя не сорвется, он попятился назад, медленно перехватил ладонью правой руки нож, что почти сразу же снова прижался к горлу оппонента. Коленом он развел ноги исполнителя, прохладными пальцами провел по темно-рыжей пряже волос паха, спустился ладонью вниз, сжал основание мягкого члена, ощутимо царапнув кожу отросшими ногтями. В какой-то момент молодой наследник убрал с глотки «волка» сталь, но только для того, чтобы переместить ее на новое место. Лезвие художественно очертило напряженную грудь Накахары, поверхностно задело вмиг отвердевшие от соприкосновения с холодным металлом соски, плавно проехалось по ребрам и, поднявшись, остановилось с хирургической точностью в районе таранящего костную клетку сердца. С таким же успехом, как и в случае с почкой, он мог привести этот орган в негодность, но только раз и навсегда оборвав жизнь бывшего напарника при этом. ─ Терпи, не вынуждай меня воплощать свои мысли в действия, ─ сухо проговорил склонившийся над пахом гонщика кареглазый исполнитель. Ядом, выступающим на алых иглах поркупинского томата, стекала с Осаму, искаженного представления о человеке, боль. ─ Дазай, ─ за секунду до того, как ладонь партнера грубо оттянула крайнюю плоть, поразительно ровным голосом окликнул его, казалось бы, еще в прошлое мгновение весь пылающий от гнева «волк», ─ тогда, ─ прокашлявшись, синеглазый юноша продолжил более сипло, ─ в июне, полгода назад, тебя изнасиловал в ту ночь Огай? ─ с лязгом ударился о блестящую плитку ванной выпавший из руки темноволосого исполнителя нож, его конечность свело судорогой. Электрический стул на порядок стал ближе для них. Первый разряд Десять секунд. Второй разряд. Вновь на календарном листе было восемнадцатое июня, и вновь мафиози получил за завтраком приглашение от Огая на грандиозный, устроенный в честь его совершеннолетия вечер. ─ Дазай? Накахара задел его единственную, до сих пор мокнущую дыру.