Звериная любовь

День выдался весьма холодным, но забитые паклей стены конюшни хорошо сохраняли тепло. Да и подле ворот, в широком проёме высокой арки, конюх Данила поддерживал пламя, чтобы выковать ещё впрок подков. Помимо своего основного занятия — конюшенного, Данила знал немного и кузнечное дело. Да вот только Настасье, прохаживающейся вдоль рядов стойл с графскими конями и лошадьми, было безразлично умение Данилы справляться и с кузнечным делом: всё же дочь кузнеца. Благо хоть советы не даёт, не хулит работы, а то совсем уж в краску вогнала, как пламя — эти почти готовые подковы, раскалённые до алой окраски! Настасья старалась не замечать ничего ни подле, ни за проёмом дверей конюшни — а именно двор, множество построек возле усадьбы и сам графский дом. Казалось, что всё это источает холод, тянущийся до пламени под сводами большой конюшни и словно норовит вновь заставить её напрячься от ледяной дрожи, исходящей не от морозного воздуха, а от мертвенной, гибельной оморочки, словно окутавшей колдовской силой этот дом и рядом находящиеся угодья. Приятно пахло сухой соломой и дёгтем, а воздух не был пронизывающе холоден и колюч, как на дворе. Да и рядом находились лошади, которые всегда нравились Настасье. Животные безмятежно стояли в стойлах, жуя солому и отличное зерно. Проходя вдоль рядов стойл, Настасья поочерёдно ласково гладила кобыл, коней. Даже самые норовистые лошади признавали ласку и прикосновения Настасьи, словно приручаясь к ней — пусть вначале и фыркая в знак возмущения от того, что кто-то, кроме барина, решил прикоснуться к их гривам. Наиболее строптивым и даже диким нравом отличался вороной конь с белой звездочкой во лбу, чьё стойло находилось подальше остальных. Любимец графа Буран недоверчиво поглядывал из-под чёрных длинных ресниц на Настасью, однако не решался выразить недовольства. А ведь остальных, помимо барина и этой смелой дворовой, Буран обдавал злобным ржанием, норовил укусить, вытягивая молниеносно и ловко длинную узкую морду над стойлом, не щадя изящной шеи, доставшейся от сородичей — арабских скакунов. Одному берейтору Буран искалечил запястье, утратившее былую подвижность, а двух крестьян искалечил и поболее, когда те пытались перевести коня в новый «дом». Прежний хозяин, словно не простив выведенных из строя слуг, решил «сломать» нрав Бурана под свой нетерпеливый нрав. Однако ничего хорошего из этой затеи не вышло и, боясь остаться самому калекой, прежний хозяин решил продать неуправляемого и непокорного Бурана, отдав такой приказ прямо с земли, на которую вылетел из седла с подачи строптивого Бурана. Бурана вряд ли огорчила такая перемена. Конюшня сменилась на более роскошную, а нрав менять от Бурана новый наездник не требовал. Да и бунтовать перед ним хотелось отчего-то меньше. Стоило иногда побить копытами, разминая резвые ноги, как хозяин узнавал, что Буран буянит — то ли от дурной погоды, то ли от не такого хорошего, как ранее, корма, и вот быстро подсыпали зерна, меняли и без того чистую воду. Обслуживающие графского любимца люди представали в памяти Бурана как темные пятна челяди, как череда мелькающих рук, ног… И не раз вспоминались высокие, тёмные сапоги хозяина, когда тот впервые подошёл к Бурану, уставшему биться грудью об дверь стойла, и как из голенища одного из сапог хозяин достал хлыст-стек и отбросил тот резко на пол конюшни. Словно понял, что его предшественник пытался ударами приручить Бурана, заставив силой уважать себя. С хозяином было спокойно, так как управлялся тот хорошо — и ведя Бурана размеренной поступью, и пуская размеренно быстрым бегом. А вот с подошедшим сейчас человеком было не просто спокойно, но и как-то по-особому приятно от тепла и ласковых прикосновений к холке. Настасья не понимала, что заставляет её задержаться подле Бурана дольше, чем у остальных стойл. Что-то близкое, родственное было в этом любимце графа, таком же как она — сиротливой покупке, оторванной от родного края, вынужденной смирять свой лихой норов перед волей строгого хозяина. Пальцы обводили белую звёздочку на лбу коня, и Буран довольно раздувал ноздри. Привстав на цыпочках, опираясь локтями на верха дверцы, Настасья скинула пальцами чёлку Бурана в сторону, чтобы всмотреться в блестящие, недоверчивые глаза коня. Под пальцами пронеслась грубая чёрная щетина конского волоса. Почему-то вспомнились грубые, жёсткие, чёрные волосы графа, когда Настасье как-то пришлось отирать лицо барина после бритья. Словно тогда она дотронулась до жёсткой шерсти дикого зверя. Да и глаза Бурана своей недоверчивостью и горделивой строгостью были схожи с глазами барина, словно граф выбирал тех, кто был похож на него: управляющий Дмитрий, конь Буран — тёмноволосые, с холодным блеском в глазах и строгостью непримиримого нрава. Отойдя от стойла, Настасья подошла к большой охапке сена. Золотистые стебли ещё хранили запах лета и словно втянули в себя солнечный свет. Почему-то захотелось подойти к огню, подле которого сидел конюх Данила, взять на соломенный клок искры и вернуться сюда, к этому стожку сена… А лучше зайти за деревянную стенку, подле которой сена навалено до самого потолка. И сжечь всё здесь, выпуская в дыму лошадей… Всё же те невиновны, к тому же лошадей Настасья с детства любила. Бурана лишь забрать — и умчаться прочь отсюда. С юности Настасья умела ездить верхом без седла, крепко обхватив бока лошади сильными, как у многих хуторянок, ногами. В краях глаз засверкали языки пламени, смешиваясь с отблесками пламени подлинного — небольшого, пляшущего в жаровне перед Данилой. Пламя из наваждения сверкало ярче, с холодным отблеском, с беспощадной яростью, голодной злобой… Только средь дыма, окутывающего двор, в высокой остроконечной ограде пламени, Настасья увидела себя отчего-то не бегущую, а оставшуюся стоять среди огня — будто была желанна ей и такая участь. Тряхнув головой, Настасья огляделась вокруг. Отчего порой такая готовность на гибель? Может, тоска по дому совсем одолела? Тоска, пришедшая от запаха сушеных стеблей, от золота сена, от стен конюшни. Ведь в детстве Настасья так часто любила играть в конюшнях, возиться с лошадьми, заплетая тем гривы. И всё ль так безнадёжно? Вот недалече сидит Данила, который робеет её и явно неравнодушен к ней. Да и лошади к ней привыкли… А к конюху и подавно. Лихая мысль — потаённая, кою было страшно оглашать безмолвно себе, горячим теплом приятно обволокла душу. Настасья развернулась, и было хотела сделать шаг к Даниле, но тёмная фигура вдали вышла из-за угла одного из маленьких дворовых строений. Настасья быстро, чувствуя, как край подола ударил тяжёлой грубой тканью по лодыжке, развернулась и юркнула за деревянную стенку. Понимая, что управляющий хоть и шагает спешно как солдат, но ещё не услышит её поступи, Настасья всё же замерла. Осторожно поднимая стопу то одной ноги, то другой, Настасья ступала по клочкам соломы, чтобы не выдать шагов по каменным плитам конюшни; стараясь отойти подальше, поукромнее… ______________________________________________________________________ Управляющий зашёл под навес, осмотрев беглым взглядом помещение, где сидел Данила, зорко наблюдающий за небольшой жаровней. Дмитрий бросил короткий взгляд на работу Данилы и всмотрелся в проем двери, ведущей из этих бревенчатых сеней в конюшню — словно раздумывал, пройти ли ему вперёд. Животные всегда начинали тихо волноваться, почуяв Дмитрия, хоть управляющий никогда не приносил им доселе вреда. Лошади в крайних стойлах начали перетаптываться, постукивая копытами по каменным плиткам. Данила уже выкладывал из бадьи остывшие подковы, изредка бросая исподлобья напряжённый взгляд на управляющего. Совсем не глядеть на управляющего было нельзя -тот бы живо смекнул, что Данила что-то скрывает. Дмитрий Гаврилович и сейчас напоминал хищную птицу с резким, пронзительным взглядом большого ястреба. Подобно ястребу, этот человек пугал губительной, истребляющей силой, жестокостью и безжалостностью нрава, да и руки его, как ястребиные когти, цепко сжимали любимую палку — наподобие тех, коими дворяне понукают лошадей хлёсткими, быстрыми ударами. Словно оперение ястреба, пёстрые тёмные волосы с белёсыми линиями проседи, темнели на бледном хищном лице, а ровные клоки волос, остриженных на дворянский манер, темнели от висков до нижней доли скул, щерясь мелкими выбивающимися кончиками прядей и напоминая маленькие тёмные перья. Длинные, тонкие, костистые пальцы осветились в пламени багряным отблеском. На свету мерцнули коротко остриженные, прозрачные и чистые как слюда, длинно уходящие вглубь навершия пальцев, ногти, словно сама природа уготовила ногти, схожие с когтями — длинные, узкие, крепкие, глубоко укрепившиеся в пальцах долгими блестящими пластинами. Цепкая хватка и цепкий нрав давно уж были известны и грузинским крестьянам, и крестьянам из прежнего хозяйства, бывшего в управлении Дмитрия Гавриловича. Встречаясь меж собой, крестьяне из прежнего имения искренне сострадали грузинским сородичам, говоря о том облегчении, которое испытали, когда сам промысел Божий вырвал их из когтей этого управляющего. С ястребом и коршуном сравнивать его стали давно. А случайно увиденный оттиск на сургучных печатях писем, кои как-то нёс с собой в руках Дмитрий Гаврилович, укрепил правоту сравнений в умах крестьян: чьи-то пытливые глаза углядели, что на том оттиске красовалась хищная птица — и впрямь, ястреб или коршун. Письма от родственников управляющий получал исправно, сам беря их от посыльного. Вскрывать не спешил. Не бросая дел, осматривал работы и все постройки имения, держа письма под локтем. Одних сильных, хоть и каких-то утончённых цепких рук управляющему было мало для спокойствия недоверчивой души. И посему тот всегда носил заложенным под отворот одного из сапог небольшой нож, прикрывая рукоять краем штанины. И вот Данила вновь бросил взгляд на выдающийся остов рукояти. Видимо, подумал он, Дмитрий хорошо знает, что ненавидит и боится его дворовый люд, который он стращает одним лишь жёстким, выверенным, как неспешная потрава зверя, управлением. По двору управляющий всегда ходил с солдатской выправкой, чеканя широкий, тяжёлый шаг, словно ноги были обуты в незримые железные тонкие сапоги наподобие доспехов. Но вот теперь управляющий прошёл сквозь сени вкрадчивым, осторожным, осмотрительным шагом, будто находился в лесу, где не всё было обозримо и безопасно, как на дворе или в барском доме. Словно множество уголков, разветвлений коридора со стойлами, затемнённых участков таили неизведанное, и в них могло притаиться нечто опасное, имущее преимущество своей затаённостью. Что-то охотничье почудилось в управляющем, остановившемся у порога, не спешившем зайти в конюшню. Узкое лицо с подтянутой, острой челюстью напомнило острую, длинную морду хищника. Управляющий поднял голову. Зияющие выемки ноздрей напомнили черные, изогнутые в особом разрезе, ноздри змеи или невиданного хищного зверя. Словно потянув воздух, управляющий хрипло вдохнул и шумно выдохнул, будто досадуя как гончая, почуявшая неверный след. — Ты бы за огнём смотрел. А то неровен час искра вылетит и всё… — хриплым, скрежещущим голосом произнёс Дмитрий, не поворачиваясь к Даниле: словно увидел незримыми глазами на затылке, как конюх смотрит на него. Помедлив, Дмитрий Гаврилович перешагнул порог и осмотрел конюшню — быстро, не упуская из поля взора ни один угол. Пройдя вдоль стойл, размеренно и не спеша, как осматривающаяся росомаха, кладя стопу с перекатом, утихающим шаги, Дмитрий остановился, не доходя до стойла строптивого Бурана. Посмотрев на Бурана, затем на наполненную кормушку, Дмитрий развернулся, решив не идти до конца конюшни. Буран презрительно отступил назад, подаваясь к стене, но управляющий успел разглядеть, что чья-то ласковая лёгкая рука огладила в стороны жёсткий волос чёлки коня. Буран фыркнул, тряхнув головой и сбив тяжёлую чёлку вновь на глаза. Но память у Дмитрия долго хранила печать увиденных образов. Женская рука гладила Бурана, совсем недавно: жёсткий, тяжёлый волос не успел сползти, опасть. Да и запах конюшни, сена, зерна не мог перебить травяного, горько-пряного запаха снадобий, которые он ещё утром строго накапал в кувшин, веля Глафире отнести тот к одной дворовой, норовящей прятаться, находясь подле управляющего, в барском доме, от своих господ, подобно этому строптивому коняге. Что ж, охота прятаться и бегать -пусть резвится в пределах своего «загона». Диковатая природа в крови этого чужеземного зверька. Не зря волчицей обругали. Зверь поумнее сделает вид, что не так уж и прозорлив, следа не заметил… Пусть девка совсем верить в свою хитрость начнёт. Хитрая, изворотливая… Удрать норовит? Всё с Данилой лясы точит? Хоть и смотрит на парня холодно и отгоняюще, как на всех сородичей. Управляющий ещё раз бегло, острым взглядом из-под тяжело нависшей линии костяных выступов бровей, подобных надбровным дугам ястреба, оглядел работу Данилы:  — К обеду к барину гости приедут. Офицерских коней тоже осмотришь. Ежели надобно -подкуёшь, — проговорил привычным властно-давящим голосом Дмитрий, смотря на дворовые постройки. — Что-то всё подковы портят быстро свои… Словно спешат умчаться, — усмехнулся Дмитрий, беря в руки подкову, сделанную Данилой чуть ранее. Управляющий повертел в руках подкову, толкуя будто сам с собой: — А потом так и возвращаются, с плохими подковами, исхудившимися… Видать, сильно спешат, когда покидают имение, — задумчиво протянул внезапно мягким, плавным, лишённым гортанного хрипа голосом, управляющий. — И что все бежать-то хотят от барина прочь? Данила чувствовал себя зайцем, попавшимся в силок, понимая, что управляющий говорит не сам с собой вслух, а с ним, Данилой. Но какие страшные обвинения управляющий пытается вменить ему! Разве он помышлял бежать? Но отчего чувствует душа себя так, словно он попался в ловушку, хоть и не бежал никуда, хоть и безвинен перед барином и управляющим? Вот правду говорят, что ни за что не понять, что помышляет управляющий, о чём мысли его, и что порой он хочет сказать… Ни за что не додуматься до его мыслей, как говорит люд. Одно ясно понял Данила: управляющий был когда-то хорошим охотником и хватки охотничьей не утерял. Теперь понятнее стало, откуда она родом — цепкость его повадок… Управляющий вышел за порог и, крепким взмахом ладони, словно отбрасывал брезгливо нечто поганое, раздражённо бросил подкову на землю. Данила озадаченно вскинул голову. Дмитрий, резко подняв ногу, замер, согнув колено, будто солдат, исполняющий нужный шаг, а затем быстро опустил ногу на подкову, впечатав ту глубоко в промёрзшую твердь земли. Смешливо фыркнув, управляющий склонился, подбирая подкову и огладил пальцами след на земле. — Хорошая работа… Ни с чем не спутать наши подковы. И след от них особый… По особому ты гвозди кладёшь, — управляющий одобрительно взглянул на Данилу, не разгибая спины, застывший, подобно склонившейся птице. Данила вопросительно взглянул на управляющего, смотрящего остро и не мигая, как ястреб, силясь понять, что тот хочет сказать. Похвала это, или… что же ещё? Только сейчас Данила понял, что его озадачивает ещё — на студёном воздухе не застывало лёгким облачком дыхание управляющего — словно тот был холоден изнутри, словно тот был не из тёплой плоти. Дмитрий вглядывался в Данилу, чуть дрогнув крупными веками, а затем быстро выпрямился, подхватив подкову. -Хорошая работа. Справная. Молодец. Хороший работник, — отрывисто, отмеряя слова, холодяще хрипло проговорил управляющий, бросая Даниле в руки подкову. — Смотри, впредь так же справным будь… Данила сморщил лоб до острой линии, бережно беря подкову и слушая управляющего. Что этот ястреб всё кружит и никак не выпустит когти? Дозволения на то нет? От барина или от своей беспощадной воли? По подкове ногой хлопнул так, словно когда-то так же бил стопой по чему-то… или кому-то. По грудине чьей-то? Странный взгляд был тогда у управляющего, стоявший перед глазами и сейчас: словно Дмитрий смотрел не на бездушную вещь-подкову, а на кого-то живого…. Управляющий упёр руки в бока и всмотрелся в даль, в дымку тумана над лесом, темнеющим вдали имения. — Студеная пора пошла. Слишком уж морозно для нынешнего месяца… Воздух сворачивается от холода. Туман, — управляющий кивнул в сторону леса, не поворачиваясь к Даниле, будто был уверен, что конюх смотрит на него неотрывно. Вздохнув, Дмитрий Гаврилович заложил руку за спину, продолжая говорить размеренно, тихо, грубо в клокочущей хрипотце: — Помнится, перед сражением тоже туман был. Врага по лесу гнали. В лесу скрыться решили, — смешливо обронил он как бы промеж дела. — Мол, лес пособит и туман в подмогу будет… А я с отрядом нашёл, — коротко и громче промолвил Дмитрий, крепко, с щелчком, сжав пальцы позади спины. Данила выпрямился, оглядывая управляющего. Так значит, тот воевал? Так вот откуда солдатская выправка! И ожесточённая душа, привыкшая везде видеть угрозу… Не жизни, но хозяйству барского имения, исправности своей службы… Дмитрий Гаврилович повернулся вбок, оглядев край леса: — Лесов у нас много. Сызмальства в них бегал. Отчего людскую душу так в лес тянет? -спросил он, повернув голову в сторону конюха. — Откуда ж знать точно, Дмитрий Гаврилыч, — развел руками Данила. — Может, от того, что исстари люд в лесу пропитание добывал? Собирал, охотился… Данила после слов об охоте осторожно взглянул в лицо управляющего. Дмитрий Гаврилович остался таким же безжизненным в белой маске застывшего лица. Значит, охота ему не доставляла удовольствия, значит, не он сам рвался на охотничье дело, а по барскому указу… Но охотник, видимо, справный. Как и солдат. Воин. Да только воевать со слабыми -много удали и силы не надо… — Дома менее опасливо, — шумно вдохнув воздух и поджав тонкие ноздри, ответил Дмитрий Гаврилович. — По домам люду сидеть лучше в пору такую… неясную, — проговорил он, вновь поворачиваясь к Даниле спиной. — Не люблю, когда ничего не ясно, тумана много… Рыскать в тумане — дело сложное. — Добавил он, уже направляясь прочь, к иным постройкам на дворе. «От же коршун… Чего рыскал-непонятно, -в мыслях ругнулся Данила, плюнув на угли. — И словно мороза не чует. Вдыхает воздух как майскую свежь… Не зря иноземцем из северных земель кличут… Ледяное изваяние, а только словно горишь после его слов. Словно стыдишься того, что не делал». Обернувшись назад, Данила тихо свистнул, подавая Настасье знак, что она может выходить. «Ведь понял, что она здесь, — подумал Данила, тяжело вздохнув. — Всё вместе изводят девку… От же не свезло горемычной!». Осторожно приложив ладони к деревянной стенке, Настасья увереннее вдохнула, осознавая, что управляющий ушёл подальше. Щёки пылали от досады и опасения, как в детстве, когда ловили на заготавливаемой шалости… То, что управляющий хотел сказать не прямо, ведя к своей правде витиеватыми тропами, ей было ясно. Не совсем понимая, что может скрываться от него, тот, рачительный хранитель имущества барина, начал подозревать возможную утрату барских вещей, бегство…