Хорватский по-русски

Всю оставшуюся ночь Дарко ворочается из стороны в сторону, обливаясь неприятным липким потом со лба до поясницы — к отсыревшей спине липнет футболка, джинсы натягиваются на ногах, пальцы впиваются в простыню, смочив и её влажным потом. Дарко раз за разом снится, как Модрич подходит к ней сзади — медленно, по-хищнически настороженно и продуманно — кладет руки на её полуголое тело, водит пальцами по груди, сильно сжимает её, учащенно дышит в её шею. Раз за разом Дарко дергается во сне по сырой простыне, катаясь по кровати из стороны в сторону — ночной кошмар, ставший приятно опасным и опасно приятным, мучает до самого пробуждения. Часов в десять утра Дарко резко распахивает глаза, громко выдохнув и сев на кровати рывком — в квартире тихо и пусто, из-за стены доносятся крики соседей, Дарко обтирает лоб тыльной стороной ладони и держится за виски: в горле сухо, как в самой песочной пустыне мира, на спине сыро, как в мировом океане. Дарко сводит ноги плотнее, почти крест на крест, и понимает, что кружево белья царапают набухшие соски. Дарко готова биться головой о стену — уже, наверное, по привычке она разваливается на кровати звездой, раскинув руки и ноги в стороны, и смотрит в потолок застекленевшими глазами: плещется, плещется в голове остаток здравого смысла, вопящий: «Какого хрена тебе снится Модрич?!». Закатывая глаза, Дарко думает, что её сны — святотатство по отношению к ней самой: почему ей вообще приспичило это видеть? Дарко стягивает сырую футболку, поднимаясь на ноги, и направляется в душ, собирая каждый случайный косяк своим мизинцем без криков и ругани. Только дойдя до душа и стянув шорты, Дарко слышит, как с кухни надрывается её телефон — нагишом, на ходу подкурив, она идёт на кухню, перебирая ногами, словно сухими ветками по морской тине. — Ало, — невесело говорит она, перекидываясь через весь стол и подтягивая к себе ближайшую пустую кружку, как пепельницу. — Дарко? Это дядя Златко. Как ти, солнц? — обеспокоенный и возбуждённый с утра пораньше, тон дяди заставляет Дарко сделать затяжку поглубже. — Все хорошо, дядя Златко — можешь не контролить мои шэги, я ужо взрослый человек, — она смотрит на огонёк тлеющей сигареты, и сил не хватает даже на то, чтобы грустно усмехнуться. И усмехнуться в принципе. — Я звонил сказэт, что сегодня игра! — в трубке слышится топот мелких ног и крики детей, счастливый смех. Дарко на силу улыбается, когда дядя Златко, не сдержавшись, кричит: — Милко, Бранко! Оставьте котеку в покоú! — Я помню, дядя, — Дарко падает на стул, закидывает ногу на ногу и, переведя дух, закуривает ещё раз, сунув старый окурок в пустую кружку. Окурок шипит, столкнувшись угольком с каплями недопитого кофе — Дарко смотрит в кухонное оконце с каким-то сожалением. — В восемь часов вечора по нашему времени, — она коротко глядит на экран телефона, а затем снова подносит его к уху. — Да, да! Позвоню тебе после игоры, узнаю, что думаети об этом, — на слова дяди Златко Дарко даже улыбается уголком губ. — Хорошо, — она кладет трубку и, погасив второй окурок, возвращается в душ: игра, значит, сегодня? Что ж, билет на матч лежит в кармане джинс, Дарко не о чем волноваться, совершенно не о чем. Нашоркивая плечи и спину, еле дотягиваясь до неё мочалкой, стоя в душе с сигаретой под струями воды, Дарко заранее придумывает, как сможет подловить всю сборную Хорватии, чтобы получить по автографу от каждого игрока — может, прикинуться фотографом или спортивным журналистом? Дарко задумчиво выплевывает недокуренную сигарету в водосток и смотрит, как её уносит водой в дальние дали. После душа, завернувшись в широкое, но мятое полотенце, Дарко роется в коробке с вещами из комода — ищет свой старый журналистский пропуск, с которым на прежней работе прыгала с одного происшествия на другое: то тут пожар, то там ограбление пивного ларечка. С чувством удовлетворения и превосходства выхватив заветную лакированную бумажку на плотной ленте с прищепкой, Дарко недолго хихичит, предвкушая триумф и светящееся от счастья лицо дяди Златко, а затем, убрав коробку с вещами на место, идёт готовить после протяжного урчания собственного живота. На кухне Дарко, покрепче завязав узел полотенца, дотягивается до телефона и, включив какую-то зажигательную песню, лезет в верхние ящики за макаронами — роняет пачку, смотрит на рассыпавшиеся макароны с оптимизмом и, вздохнув, перешагивает их по направлению к двери холодильника. Нет особо времени, чтобы тратить его на такую незначительную чушь, потому Дарко, жонглируя сырыми яйцами и палкой сомнительной свежести колбасы, подруливает к столу. Дернув доску, нож, глубокую миску и пакет молока, Дарко эффектно вертит нож между пальцев прежде, чем начать готовить — острие ножа ловко вонзается в деревянную доску, отрезав нужный кусок колбасы от палки. Дарко кромсает колбасу кубиками, сваливает её в миску, разбивает туда три яйца, все солит, заливает молоком и, выдохнув, ставит на плиту сковороду с маслом — настроение и энтузиазм вдруг подскакивают, и Дарко решает, что этот день она точно проведёт на пять с плюсом. После плотного завтрака в сухомятку Дарко, закусывая и хрустя свежей морковкой, не боясь изжоги после еды, летящей походкой танцует в спальню, прямо к шкафу с одеждой. Она кидает на кровать удобную чёрную футболку на несколько размеров больше, поверх кидает плечики с точно такой же, но белой — следом летят старые чёрные джинсы и чёрный спортивный топ. Дарко потирает руки, ехидно хохоча, надкусывает морковку посильнее и сверкает ножницами, пока по голым ногам стекают капли воды прямиком с волос. Надев чистое бельё, Дарко усаживается на кровати по-турецки и хватает в руки белую футболку — безжалостно делает глубокий вырез, состригая лишнюю ткань — вертит в руках получившуюся тряпку, а вырезанный кусок, немного подумав, вяжет на шею, как маленький воротник. Встав у зеркала, Дарко надевает футболку, поправляет аппетитный вырез груди, подвязывает футболку до самого солнечного сплетения, оголяя живот — прохлада бежит по телу, Дарко чует, что в её плане нет изъянов. Надев старые джинсы, Дарко без страха и устали начинает подрезать их прямо на себе до тех пор, пока не думает про своё отражение: «Господи, ну и шлюха!». На полу валяются ошметки ткани, ножницы и нитки, Дарко стоит у зеркала, вырисовывая на своей левой щеке красно-белую шашку: подушечки пальцев, окунаясь в баночки с густой детской гуашью, ездят по гладкой коже щёк. Дарко заканчивает только тогда, когда видит в зеркальной глади девчонку, готовую незаконно проникнуть на лучшие места трибун стадиона. С гордым видом Дарко весит на шею свой уже не актуальный бейдж и, несильно дернув его, как бы проверив, заразительно смеётся, хватаясь за свой тёплый живот. Приготовления к предстоящей игре проходят в штатном режиме до пяти вечера: Дарко находит камеру в прокат, складывает в сумку сменные удобные шорты и свою чёрную целую футболку, бутылку воды, пачку сигарет и пару маркеров. На душе становится приятно, когда Дарко вспоминает, кто подарил ей билет, который она крутит перед своим отражение в зеркале, как маленькая наивная девочка. Дарко снова счастливо смеётся — снова падает на кровать звездой, снова раскидывает руки и ноги в стороны, дыша полной грудью — отчего-то теперь не хочется себя ненавидеть за мысли о Модриче, почему-то сейчас хочется только смеяться, гулять под дождём и делать случайные снимки прохожих. Дарко не волнуется перед предстоящим событием, она волнуется оттого, что держит в руке записку от Модрича — написанная пьяной, но уверенной рукой, записка теперь отчего-то греет душу и даёт надежду на счастливую жизнь. Хотя бы на счастливое лето. Дарко снова кладет на свою отпотевшую шею ладонь, водит по мышцам пальцами и звучно, но тихо, сглатывает. На часах пять пятнадцать — самое время, чтобы выйти и чуть опоздать на матч…