Хорватский по-русски

В восемь вечера, заведя Бранко в дом, Дарко спешно топает на огород, на ходу распуская мелкий хвостик и сдергивая с рук беспальцовки — опухшее от слез лицо нуждается в холоде и сухом мягком полотенце, но Дарко плевать. Она бросает рюкзак, бросает телефон и сигареты, хватает шланг, который лежит рядом с бочками с водой, и, включив напор ледяной воды прямо с реки, поливает себя, высоко задрав руку над головой. Ледяная вода проходит по всему телу, кожа быстро покрывается мурашками, но Дарко понимает, что озноб её бьёт не из-за этого — она сглатывает, когда капли воды, стекая с ресниц, попадают на приоткрытые губы. Порыв холодного ветра хочет сбить с ног, Дарко смотрит в ясное вечернее небо и продолжает держать руку так, будто в ней зажато знамя Хорватии — кровь стынет в жилах, Дарко дрожит, но не убирает руку, а в голове все крутится Модрич и его слова: «Я верну тэбе камру» — Дарко широко-распахнутыми, буквально дикими глазами смотрит перед собой, пока сердце в грудной клетке сходит с ума, грозясь пробить дыру. Когда тело привыкает к ледяной воде, Дарко выключает её и вдыхает, выдыхает и вдыхает — нервно, как бегун после пробежки, как футболист после забитого мяча, как Модрич после поцелуя. Затекшая немного рука не сразу выпускает шланг, он падает несколькими секундами позже, на зелёную траву под ногами — выжимая сырые волосы, зачесывая их назад, Дарко умывает лицо остатками холодной воды на висках и лбу. Хмыкает. Выдыхает. Поднимает голову к небу с решительностью. *** Лука сидит в комнате, заперевшись на все замки, и крутит в руках камеру, которую он так и не вернул Дарко — уверенно включает её, чтобы просмотреть плёнку, и млеет с открытым ртом и возгласом поражения: фотографии с финала, его лицо, в полный рост, полроста, его лицо, Субашич на воротах, Вида на траве, его лицо, его лицо… Модрич откладывает камеру в сторону, запускает крючковатые пальцы в волосы и закрывает глаза, дыша через раз. Он сам не понимает, почему так происходит, но сейчас он сидит и думает о ней, думает о Дарко, имя которой узнал только сегодня — он улыбается краешками тонких губ, чешет фигурную переносицу, касаясь большой родинки слева, прихватывает нижнюю губу клыками и откидывается на кровать всем телом. — Дорогой, дорогой! — неизвестно когда вернувшаяся Ваня стучит в дверь с настойчивостью, Модрич не ведёт и ухом. — Дорогой, ты там? Лука! — она топает каблуком, и Модрич морщит нос — мерзкие каблуки. Дарко уверенно расстёгивает замок сумки и, немного подумав, вываливает все содержимое на кровать, пока с волос капает вода. — Дорогой, ну что случилось? Открой дверь, Лука, — стенает Ваня, дергая дверную ручку: Модрич беззвучно смеётся, смотря в потолок с прищуром — эвоно, думает он, как все выходит: имя узнал, поцеловал, а камеру не вернул — непорядок, плохо-плохо… Дарко кутается в свой любимый розовый халат со звёздами на единственном уцелевшем кармане и, покрутившись у зеркала, трясёт головой из стороны в сторону, как вынырнувший из воды пёс. Брызги летят во все стороны. — Лука! Открывти немедленно! — требовательно кричит Ваня, но Модрич продолжает смотреть в потолок, неровно выдыхая и нервно сглатывая: перед глазами стоит она, стоит Дарко — невысокая, широкобедрая, с тёмной русью каре, сверкающая льдом своих голубых глаз, сырая, вымокшая до нитки в порезанной футболке и джинсовых шортах с неровным краем. Модрич вспоминает, как опешил, когда она залетела в раздевалку — её испуганный взгляд в плещущихся морях глаз заставил его прикусить губу. Модрич облизывает пересохшие губы, накрывает лицо руками — перед глазами Дарко. Дарко мокрая, Дарко влажная — Модрич не говорит «сырая», Модрич хочет думать, что тогда она была именно «влажная»… Дарко стоит у плиты — по просьбе дяди занимается ужином: профессионально шинкует картофель острым, как бритва, ножом из бразильской стали — видит в лезвии поцелуй Модрича — такой же внезапный, острый и опасный. Сжимает рукоять сильнее, заглядывает в лезвие, чтобы увидеть своё отражение, но карие и глубоко посаженные глаза Модрича видятся ей и там… — Папка! Папка! — за дверью надрываются дети, паникуя вместе с Ваней: Модрич сдергивает со лба резинку для волос, прихватывает её двумя руками и прикладывает к своей шее — хочет придушить себя несильно, думая, как бы с этим справилась Дарко. По телу прокатывается волна жара, Лука закрывает глаза напряженно, напряженно выдыхает и надавливает резинкой на кадык уже куда сильнее, ноги сводит приятной судорогой. — Папка! Папка! — жалобно пищят дети за дверью, но Модрича раздражает этот писк: он перекатывается по кровати, удобнее ложится на подушки, запускает руки по телу. Дарко вываливает брусочки нарезанной картошки в глубокую сковороду и сбрызгивает её маслом, осыпает солью и перцем, добавляет специй по вкусу и утирает каплю пота со лба. Щеки потеют, мешки под глазами тоже мокрые от испарины, Дарко вытирает руки и ставит сковороду в духовку, щелкнув тумблером — идёт умываться, прихватив с собой широкое банное полотенце. Когда дети и Ваня понимают, что просто так его из комнаты не выкурить, их пыл немного остывает — Модрич в сладострастном танце рук проводит ладонями по широкой груди, чуть задрав майку — все мышцы напряжены, как натянутые гитарные струны. Лука выдыхает с успокоением, с предвкушением греха на губах зажимает собственный рот ладонью и спускается пальцами к кромке шорт. Дарко залезает в душевную кабину, захлопывает двери с силиконовыми держателями, обхватывает голое тело руками и включает напор воды — струи мощным потоком несутся из лейки, окропляя горячие плечи и уставшее грязное тело. Дарко прислоняется горячей спиной к холодной пластиковой стене и тяжело дышит, запрокинув голову. Модрич вспоминает её лицо, вспоминает её проникновенные голубые глаза, в своих воспоминаниях стараясь заглянуть в них безукоризненно, прямолинейно и честно — пальцы гуляют по тугой вставшей плоти, Модрич скрипит зубами, сильно жмурясь. Картинка воспоминаний идёт рябью, но он всеми силами хочет её удержать. Дарко проводит мыльными руками в лёгкой белой пене по своей шершавой сырой шее, закрывает глаза, учащенно дышит, хватает себя, пытаясь придушить легонько, кусает белые сухие губы, вспоминая нежные движения губ Луки. Вспоминает — замирает — ведёт руку ниже, вместе с течением воды с грязного тела, вниз. Лука с головокружением и звёздами в глазах рвано дышит, не останавливая движения рукой — бельё и шорты вдруг становятся дико тесными, сыреет спина, липнет к синтетической ткани футболки, он дергается, напрягая и расслабляя ноги, кусает себя за руку, чтобы не шуметь. Дарко сильно жмурится, выдавливает на плечи густой прозрачный гель для душа, мажет его по груди, чуть сжимая её и покусывая свои губы, крутит соски пальцами, в наслаждении и обморочном состоянии сдерживая стоны. Модрич переворачивается на живот, запрокидывает голову, чувствительной кожей головки чувствует, как касается шёлкового постельного белья, мученически закатывает глаза. Его статная сильная рука ускоряется, перед глазами все плывет, в всполохах голубых оттенков под закрытыми веками Лука видит её, видит Дарко — стонущую, жаркую, знойную, невинную, испуганную… Дарко кончает, ударившись лбом о пластиковую стенку кабинки, сильно сведя ноги и припав губами к холодным струям северной ледяной воды. Кончает, ясно понимая, что представляет Модрича рядом до последнего вздоха — темнеет в глазах, темнеет на душе и в сердце, Дарко сползает вниз по стене, обхватывает себя руками, содрогаясь от мощных волн оргазма. Вода стекает по открытым губам и подбородку. Дарко медленно открывает глаза… Модрич шумно дышит в подушку, кусая нижнюю губу, раздувая широкие чёрные ноздри — хмурится, с трудом и слабостью в теле кладет руки на голову — чувствует, как горячая и липкая сперма переливается по пальцам, попадая на ладонь, капая на подушку. Дышать становится тяжело, Лука замирает, как статуя, немигающим потемневшим взглядом смотря в одну точку перед собой. В дверь снова настойчиво стучит Ваня: — Дорогой! У тэбе все хорошэ? Лука! Он молчит, перевернувшись на спину, сведя лопатки вместе, закрыв глаза в ощущении полной нирваны. Ваня стучит в дверь все яростнее и яростнее, Лука замечает, как она начинает гноиться от беспокойства — его это задевает, его задевает оттого, будто они все, все вокруг думают, что он до сих пор в себе разочарован. Модричу уже не остановить поезд мыслей, что несётся по рельсам, набирая обороты — в голове слова Субашича о Дарко: «Порвал с той девкой?» Все так ратуют за его семейную счастливую жизнь, но никто не думает, что чувствует сам Лука — он хмурится: Ваня так сильно его любит, везде таскается за ним, как преданная фанатка. Но нужно ли оно Модричу, нужно ли оно ему самому? Он вздыхает, запутавшись окончательно: трое детей, красавица жена, которая по совместительству является его агентом и другом — Лука не знает, что делать. — Папка! — снова кричит Ивано, и Модрич вдруг понимает, как он устал от семейной жизни, от титула отца, который обязывает его быть идеальным, честным, сильным и смелым — Модрич хочет побыть трусом, хочет сбежать от проблем, хочет зарыться головой в песок. Он устал, он просто устал держать марку идеального — ему хочется свободы и выпивки, мыслей до трёх утра, сигарет и толстых сигар, ему хочется бунта… *** — Бранко! Ужинати! — в доме на маленькой улочке сейчас очень пусто и тихо: Бранко сидит в своей комнате и играется новым самолетиком, который ему подарил Юрай, Дарко шарахается на кухне, накрывая на двоих: дядя Златко все ещё не вернулся из бара, до сих пор пьёт с друзьями и наверняка обсуждает второе место хорватов на чемпионате мира. Дарко садится за стол, залпом опустошает бокал холодной кипяченой воды и смотрит на столешницу — перед ней стоит тарелка ароматного запеченого картофеля и отварной куриной грудки, но в горло и кусок не лезет. Дарко берёт вилку, вертит её в руках и вздыхает. Модрич был явно не против поцелуя, балласт его кольца на пальце ему не помешал — Дарко усмехается по-злому, воткнув вилку в мягкое белое куриное мясо. Значит, её тоже ничего не должно смущать… — Чтови на ужэн? — в кухню, не выпуская самолёта из рук, заходит Бранко. — Твоё любимое, — отвлекшись от мыслей, Дарко кивает на вторую тарелку на столе и, отложив вилку, идёт на крыльцо, убирая все еще сырые волосы назад. Пока Бранко с радостным визгом садится за ужин, Дарко выходит на крыльцо, закуривает и пускает дым в потемневшее вечернее небо — где-то на горизонте ещё теплятся розовые оттенки заката, Дарко прозаично хмыкает и говорит по слогам: — Сла-дэнь-кий… Слышны свисты с других улиц, громкий смех и рев моторов, Дарко опирается бедрами о поручни крыльца и, выдыхая, опускает голову. Модрич смотрел на неё, Модрич подошёл сам. Дарко хмурится — уставшая от неопределённости в жизни, сейчас она чувствует хоть каплю какого-то постоянства: Модрич вселяет в неё силы жить дальше, вместе с тем, правда, их же и забирая изо дня в день. — Сладэнький, — снова говорит Дарко и смеётся, стряхивая с заострившегося уголька сигареты пепел. Лука смотрит за ровными шагами Вани, которая ходит перед ним по спальне в новых туфлях. — Как тэбе? — спрашивает она ласково, Модрич искренне пожимает плечами. — Не знавти, мне все ровно, — Ваня, кажется, оскорбляется, но с присущей ей мудростью тактично молчит, присаживается рядом с Лукой и обнимает его за плечи. — Дорогой, что случивити? Почему ты такой грустный? — она тянет его целоваться. В шуме улицы Дарко чувствует себя свободнее, выдыхает и, набрав полную грудь воздуха, кричит с какой-то детской задорностью: — Я лябивти Модрича! — Нет, Ваня, не севодни, — Лука мягко убирает её руки со своего лица, берет подушку и уходит спать на диван, с лёгким шелестом прикрыв за собой дверь.