Хорватский по-русски

Дарко смотрит вперёд. Дарко смотрит вперед, прямо перед собой, не моргая и не смахивая с длинных ресниц капли дождя, который льет, как из ведра — она сидит в огороде у дяди, на дворе ясное утро, а в голове — звенящая пустота. Дарко обхватывает колени руками, подтягивает их к груди и думает, думает, думает… Перед глазами так и стоит жалобный, но такой честный и искренний взгляд Модрича, что нельзя сопротивляться собственным мыслям — Дарко выдыхает, ледяные струи дождя смачивают снова и снова, но на ясном небе почти нет облаков — редкие вихристые черные тучи, из которых падают небесные слезы. Дарко обессиленно улыбается, сжав в руках по пучку травы, смотрит в небо, запрокинув голову, и неровно дышит. — Я лябивти Модрича… — тихим расстроенным голосом говорит она сама себе и улыбается с такой болью, будто со всех сторон и одовременно ее пронзает несколько сотен стрел. На сердце тяжелеет: плохо, плохо уводить мужчину из семьи — у него прекрасная жена, маленькие дети, любимая работа — Модрич так хорош для своих тридцати двух, что Дарко невольно жмурится, представляя, что было бы, если бы она его так и не встретила. Наверное, жизнь бы пошла совсем по другому руслу — она бы наверняка закрыла сессию, попрощалась со Светой и больше никогда-никогда не возвращалась в Россию, выйдя замуж за Юрая, все так же случайно встреченного на вокзале. Дарко смеется через веер пальцев, наклоняясь головой вперед, капли воды стекают по голым плечам, по сильным рукам, затекают под топ и белье, мочат мягкую ткань. Дарко вздыхает. Но ведь если все не пошло иначе, а именно так, может ли быть, что это судьба? Дарко горько усмехается — судьба? Кого она смешит? Судьба — встретить женатого футболиста с детьми и расстроить его личную жизнь? Не-е-ет, это не судьба, это череда нелепых случайностей — Дарко хмыкает, почесывая продрогшими руками свои плечи в мурашках. Нелепая череда случайностей. Однако же, по всему миру люди говорят, что случайности не случайны, и, если жизнь связала вас красной нитью своих хитросплетенных макраме, вы уже никогда не сможете выпутаться из них просто так? Дарко вспоминает, что заставило ее потащиться на детскую площадку — Бранко тогда отчаянно завопил, что хочет поиграть на своей «особенной» площадке. Дарко задумчиво чешет подбородок — стал ли Бранко тем самым виточком красной нити, которая вчера свела ее с Модричем? Или что это было? Встреча с Юраем в магазине, покупка мороженого под капризы Бранко? Дарко не знает — выдыхает, откидывается назад, ложится полуголой спиной на холодную землю, накрывает лицо руками, пытаясь спрятаться от дождя. Если подумать, случайность свела их с Модричем там, в Москве — русский менталитет, как оказалось, знатно сближает: Дарко улыбается — все из-за бармена, которого она хотела подцепить ради развлечения на одну ночь? Или, быть может, Модрич видел, как она скрылась за дверью уборной, и решил узнать, все ли у нее в порядке? Дарко теряется в догадках — вчера он сказал, что рад узнать ее имя, но разве она не называла его там, в уборной, когда, пьяные и разгоряченные, они остановились по всем законам морали? Дарко закатывает глаза, убирает руки с лица — дождь проходится по лицу, отогревая и ободряя — может быть, много ли раз сама Дарко запоминала имена тех, от кого на утро в состоянии похмелья сбегала ближайшим такси? Дарко улыбается загадочно — Модрич, который теперь так волнует ее сердце, кажется, плотно ввязался в ее жизнь, запутался в этих красных нитях вместе с ней, с Дарко — как им выпутаться, не знает никто из них. Дарко смотрит на движение облаков по гладкому голубому небу — в Задаре тихо и умиротворенно, природа благоухает жизнью. Почему жизнью не может благоухать Дарко? Почему она должна лежать на холодной земле и корить себя за поступки человека, у которого на плечах есть собственная голова? Дарко задумывается — если бы Модрич как-то заморачивался насчет жены, он не стал бы целовать ее ни тогда, в первый раз, ни во второй, ни вчера — Дарко прикусывает губу, сильно думая над этим неоднозначным моментом. Она видела кольцо на его пальце — видела, как оно блестело, будто Модрич носит его, не снимая, так почему же его не берет штурмом совесть, в то время, как она просто готова съесть себя заживо от лишних мыслей? Нет, Дарко не считает, что Модрич плохой человек — он солнце: доброе, яркое, теплое и такое родное солнце — до конца боровшийся в финале чемпионата мира, он искренно верил, что выведет свою команду к победе. А его полные боли глаза… У Дарко тогда дрогнуло сердце — она смотрела на него тогда, почти не дыша, и понимала, что он живет этим, бегом по полю и активной игрой, живет своей командой. Так, может, футбольная семья ему гораздо дороже своей собственной? Почему он так легко отказывается от жены? Все, что Дарко помнит из статей в интернете, это то, что Ваня старше Модрича на несколько лет, она его личный агент, помогает ему анализировать его игры — ведет себя, как хороший друг. Дарко хмурится, заплутав в дебрях собственных мыслей, вопросов и ответов. Она знает о Ване совсем немного, но ей искренне жаль, что в уборную тогда зашел именно ее муж — нет, не «Модрич зашел в уборную», а ее «муж зашел в уборную». Чужой муж — Дарко никогда не опускалась до того, чтобы крутить шашни с женатыми мужчинами, но Модрич — случай, выходящий за рамки по всем параметрам: такой необычный и харизматичный, почему он запал в ее сердце? Почему она постоянно перед сном, засыпая и уже клюя носом подушку, пытается представить его карий глубокий взгляд? Дарко облизывает сырые холодные губы. Она запуталась — она не знает, что делать дальше. Нет ориентиров, к которым можно бы было двигаться, нет даже попутного ветра, с которым бы можно было идти… — Тетя Дарко! — кричит Бранко, вбегая в огород через воротца небольшой белой оградки. — Тетя Дарко! — Бранко?! — сбитая с толку и оторванная от земли, Дарко неохотно возвращается на землю и к собственному телу. — Чтови такое? — Пойдем погуляти! Папка уехал в Австрию на пару дней, сказал, что теперь ты за меня ответственна, — Дарко округляет глаза: пришла беда, откуда не ждали. — Ты ничевоти не путаешь, солнце? Почему он ничево мэне не сказавти? — она приподнимается над землей на локтях. — Он только чтови севти в такси и уехавти, — Бранко со счастливой мордой пожимает плечами, как будто он скрыл этот факт от Дарко и только теперь решил сказать об этом, чтобы она не отвертелась точно. — Ох… — Дарко с трудом поднимается, выуживает из кармана сырых штанов телефон и внимательно смотрит на экран: десять утра. — Солнце, ты покушав? Если да, то можем погуляти. — Покушав! — радостно восклицает Бранко, по-детски заговорщически потирая ручки… *** Модрич сидит в гостиной на диване, свесив ноги на пол, и крутит в руках камеру — думает, думает, думает. Туда-сюда мимо ходит Ваня, меняя наряды и туфли к ним — цокот ее каблуков стоит на весь дом, изредка перекрывая плач Софии и крики Ивано из дальней комнаты. Лука проводит большим пальцем по чистому объективу, сняв с него крышку, и задерживает дыхание — кто она, эта девочка? Почему она появилась в его жизни именно в такой трудный момент? Модрич задумчиво смотрит на перья черных туч на небе и щурится, вспоминая — именно тогда, когда ни он, ни сборная Хорватии не ожидали удара, им хорошенько врезали по сопатке прямо новенькими французскими бутцами — и появилась она. Появилась, как луч надежды, как молодой ангел-спаситель, сошагнувший с футбольной сцены прямо к нему, прямо к Модричу — Лука растерянно хлопает карими глазами, приоткрыв ровные губы на выдохе. Ее поцелуи — единственное приятное воспоминание из России после громадного поражения на поле боя: Лука помнит, как ему было досадно, обидно и яростно в тот момент, когда прозвучал финальный свисток — сердце замерло, перестало биться, ухнуло куда-то в желудок, глаза быстро покраснели и застекленели, захотелось отойти до ближайшего полицейского патруля, одолжить у них табельное и простричь свои виски свинцом. Модрич усмехается с грустинкой — он не сделал этого тогда только потому, что знал, что с трибун на него смотрит прекрасный ангел, прекрасный молодой ангел с камерой и жетоном журналиста — безмолвный, тоже расстроенный, плачущий больше, чем сам Лука — плачущий сердцем. Лука протирает налившиеся стекловатой глаза, выдыхает с успокоением, опускает взгляд на камеру — снимки, сделанные на этот фотоаппарат, так греют душу последнюю неделю — все друзья по команде думали, что силу духа подняли фанаты и встреча с ними в Загребе и Задаре, но только Лука знает, что спасительной нитью и волей к жизни была эта камера — камера со снимками, которые сделал его ангел. Модрич хочет меланхолично расплакаться, но понимает, что не стоит — Ваня продолжает ходить по дому мимо него, куда-то собираясь. В последнее время, после рождения Софии, Ваня немного изменилась — не то чтобы холоднее по отношению к нему она стала, но Лука замечает с каждым днем, что тянется к нему она уже меньше. Не так, как прежде, не так, как в начале их совместной жизни. Модрич с сочувствием к самому себе возвращается к мысли о том, что София может быть не его ребенком — он точно помнит, что где-то в доме так и валяется листочек, на котором он высчитывал сроки появления Софии и сопостовлял их со сроками зачатия и собственным отсутствием в доме. Кажется, именно тогда вера в себя начала гаснуть… Лука прикусывает верхнюю губу, его карие глаза становятся такими грустными и плюшевыми, блестящими от слез, что, увидь его кто-то из фанатов сейчас, точно разрыдался бы на месте — Модрич усмехается этой своей мысли, смахивает с коротких темных ресниц что-то, что блестит, как вода, и мощным взмахом ладони заправляет волосы назад. Почему Ваня не взяла его фамилию, когда они поженились? Этот вопрос повисает в карих глазах Модрича, и он смотрит на камеру, словно в детских размазанных фотографиях той странной девчонки есть ответ — может, все это — лишь грамотный пиар-ход, который всего-навсего зашел слишком далеко? Может, Ване было удобно выйти за него замуж и родить ребенка? Лука теряется — ему одновременно становится и стыдно за такие мысли, и ум трогает тонкая острая леска — «А вдруг это правда?». Модрич поглаживает корпус фотоаппарата любовно, прикрывает глаза на пару мгновений — он давно не чувствует тяги к Ване, лишь благодарность за то, что она с честью и достоинством воспитывает его детей, пока он шарахается по свету, пытаясь достать для себя какой-то несуществующий приз. Он выдыхает на силу — небо сегодня особенно прекрасно. Такие сложные вопросы, замечает для себя Лука, стали крутиться в его голове так часто, будто были там с самого первого дня его рождения, будто он знал все наперед, знал, что так выйдет — ему жаль не себя, ему жаль детей. Странная девушка по имени Дарко, ангел-хранитель, спустившийся с футбольной сцены, ее нежные поцелуи и волнующие голубые глаза — Лука не плохой муж, он плохой отец: что он скажет детям, если заберет у них образ настоящего преданного отца, который дорожит ими больше жизни? Как они будут чувствовать себя, если он умрет в их глазах, оставаясь при жизни? Ведь он сам знает, что такое — терять родителей… Модрич наматывает сопли на кулак, сжимая камеру в руках, встает и выходит на балкон — опирается бедрами о бордюры, устремляет взгляд вперед, за горизонт — на бесконечное море, обрамленное кромкой голубого неба в редких вырезах туч. — Дорогой… — к нему тихо подкрадывается Ваня, не спеша и не стараясь напугать — просто подходит, держа туфли с ненавистными каблуками в руке. — Все хорошэ? Модрич оборачивается к ней, свет солнца бьет по лицу, бьет по глазам — он снова видит в лице Вани черты лица Дарко. И не может перестать называть ее ангелом-хранителем для себя. Не может — эта нежная, скромная, такая живая девушка, которая подарила ему пару прекрасных мгновений его жизни на закате его карьеры. Лука молча кивает, не в силах показать жене свой дрогнувший сорванный голос. — Не хочешь сходивти со мной? Я иду в магазин, — она потряхивает туфлями и улыбается ему: Модрич улыбается в ответ, но, кажется, делает это сквозь боль — как тогда, на финале чемпионата мира. — Нети, Ваня, идэ без мэне, — говорит он на силу, задержав на пару секунд свое шумное дыхание. Ваня хочет ему что-то сказать, но видит, что Лука не в состоянии воспринять ее слов — она еще раз улыбается, погладив его по щеке, и уходит с тихим шуршанием босых ног по полу. — Присмотриве за детишами. Модрич проводит по щеке пальцами, но понимает, что не чувствует больше ничего от этих ласковых прикосновений — он шумно выдыхает, уголки его губ ползут в стороны то ли в беспомощном крике, то ли в мудрой улыбке. Вовзвращаясь в дом, он ловит Ивано буквально за шкирку — тот натыкается на его ноги, явно куда-то спеша, и Модрич обнимает его за плечи. — Папка лябивти тэбя, Иваншко, — говорит он дрогнувшим голосом, опустившись рядом с сыном на колени. Ивано вырывается, желая продолжить свои игры, пока Модрич, поглаживая его по волосам, тихо всхлипывает и тут же выдыхает. — Лябивти тебя, Иваншко… — повторяет он тихим спокойным голосом, не раскрывая закрытых напрочь глаз. *** — Бранко! — вопит Дарко, когда он залетает за поворот, скрываясь из виду. Поворот, который ведет на злополучную площадку — Дарко останавливается, одергивает штаны, фыркает самой себе, влепляет себе неслабую пощечину и шипит: — Ты че, дурко? Не порти мужичище жизне! — и тут же припадает к стене с наигранным страдальческим видом: — Но чертеви! Лябовити этого дебила!.. — она только хочет пустить слезу, уже, кажется, выплакав все слезы из своего тела, как раздается душераздирающий крик на весь Задар: — ТЕТЯ ДАРКО! Дарко плюет на все предубеждения, все страхи встречи с Модричем за поворотом и на всех парах несется спасать Бранко: как только она вылетает на площадку, вчерашние мамашки смотрят на нее, как на победителя-француза — щурясь и проклиная, головами кивая в сторону ребенка, который валяется в песочнице, схватившись за сердце. — Бранко! — вопит от испуга Дарко, тут же кидаясь к нему — спотыкаясь на пол-пути, она феерично падает на разбитое колено и воет от боли, но все же ползет вперед, к Бранко, который корчится в песочнице от призрачной боли, пока из глаз фонтанами сыплются звезды. — Бранко! — тяжело дыша, она падает рядом и, очухавшись за доли секунд, тут же начинает осматривать Бранко со всех сторон: — Что такови? Где больна? Где?! — БУ! — на плечи ей ложатся сильные ладони, и Дарко визжит так, что окна во всех ближайших витринах и машинах переживают, кажется, не лучшие времена. Град смеха — детского и взрослого — глушит ее по ушам, Дарко зажимает уши руками и валяется на земле, боясь, что мир ушел у нее из-под ног, а она опять успела все проморгать. — Дарко! Дарко! — знакомый голос зовет ее по имени тепло и ласково, можно даже сказать, любовно. — Тетя Дарко! — вторит ему детский голос Бранко. — Тетя Дарко! Все хорошэ, это шуткив! — Дебилы! Дебилы! — жмурясь и не убирая руки от ушей, вопит Дарко, сжавшись в комок: в один миг ее подхватывают на руки и крутят в воздухе, у Дарко кружится голова, она прижимается носом к груди того, кто ее держит, и вдыхает его аромат за доли секунд, пока ее сердце останавливается на пару пробегов. — Успокойся, Дарко, успокойся, — говорят ей, поставив на землю: Дарко тяжело дышит, щеки ее краснеют от подскочившего в крови адреналина, она разжимает уши и нехотя раскрывает глаза — перед ней, отвешивая друг другу дружеские «пятюни», стоят Бранко и Юрай. — Дебилы! — тут же вопит Дарко, кидаясь на них с кулаками — Бранко и Юрай кидаются в рассыпную, дико хохоча, и Дарко не знает, за кем кинуться в первую очередь, чтобы побить до синяков на макушке — она запинается за ту самую злополучную песочницу, в которой пару минут назад притворялся раненным Бранко, и падает носом вперед прямо в вымокший от утреннего дождя рыхлый песок — многострадальное колено прокатывается по деревянному бордюру песочницы, захватив в себя пару заноз, и в глаза попадает песок — Дарко стонет от боли, уже не зная, череда совпадений ли это или так ей и надо, поганой разлучнице… — Дарко, что такови? — к ней подбегает обеспокоенный Юрай, Дарко со злости кидает в него солидную пригоршню песка — он смеется, уклоняясь. — Дебилы… — себе под нос бормочет Дарко, усаживаясь и стараясь не трогать коленку в занозах, грязи и песке. — Что? — улыбается Юрай, пытаясь подойти к ней примирительными мелкими шажками, пока за его спиной мельтешит Бранко, чуть испуганный, но не менее азартный и веселый. — Дебилы! — снова, но уже куда громче и злее, гавкает Дарко, снова загребши пригоршню песка и отправив ее в Юрая. Песок прокатывается по его стройным ногам, застрявая в карманах шорт и швах, Бранко хохочет, но все же понимает, что с Юраем они поступили глупо. — Прости нас, тетя Дарко, — говорит Бранко, присев на корточки рядом с Дарко с некоторой опаской — Дарко рычит от досады и боли. — Да, прости нас, тетя Дарко, — приняв точно такой же повинный вид, Юрай тоже садится на корточки рядом с песочницей и тут же выуживает из-за спины букет свежих полевых цветов — сует его Дарко и вздергивает брови домиком. — Ты простишь мэне, тетя Дарко? Дарко отмахивается от цветов — приподнимаясь на локтях, вымазавшись в песке, пытается сесть удобнее, чтобы осмотреть свое колено — порванные штаны так и свистят последними купюрами в и без того пустом кошельке — Дарко закатывает глаза, пальцами нащупывая занозы в ссадине. — Сильно больно? — печется Бранко, бегая вокруг. — Нет! — огрызается Дарко, садясь ближе к краю и стараясь согнуть колено. — Бранко, солнце, сбегай до аптэки — возме бинт и зеленку, — Юрай не глядя всучивает Бранко пачку кунов и отправляет его прочь, пока глаза у Бранко загораются — он исчезает за поворотом под осуждающие взгляды мамашек с колясками, а Юрай тянет руки, чтобы поднять Дарко с земли. — Нет! — она отмахивается твердо. — Не надо! Уже помог! Не надо! — Прости, не знавти, что так выйдет, — Юрай виновато опускает глаза, Дарко цепляется за траву, пытаясь встать — боль в колене такая, будто его прострелили в десяти местах с одного выстрела: Дарко скрипит зубами, мычит и стонет, но помощи не просит. — Да бросив, давай помочи! — Нет! — твердо говорит она, пока на кончике языка скапливается яд от разочарования и обиды. От стреляющей боли в колене. Юрай, не послушав ее, быстро подхватывает ее на руки, как личинку завернутого в одеяло пса, и Дарко колотит его по спине, когда он взваливает ее на плечо — до сих пор не смотревшая по сторонам, сейчас Дарко осматривается, чуть замедлив удары, и понимает, что Модрича нет на площадке… Она обмякает на плече Юрая, пока он резво вышагивает по направлению к ближайшей свободной скамейке — когда ее усаживают, Дарко отворачивается в сторону, становится до глубины души обидно: только ты решишь попробовать, как никто не приходит на эту дряную треклятую площадку! — Как ты? Еще раз прости — мы подумавти, что это будет весела, — говорит Юрай, почесывая затылок. — Сильно больно? — Нет, — врет Дарко, прекрасно зная, что душевная боль и дыра в сердце куда больнее и больше действительно, чем какая-то заноженная ссадина на колене. — Прости, — Юрай приобнимает ее за плечи. — Мы просто хотевти тэбя разыграти… — он канючит, как ребенок, и, может быть, это выглядит даже мило, потому что все мамашки с колясками томно вздыхают, смотря на Юрая, но Дарко непреклонно фыркает, как медуза-Горгона. — Молодэци — разыграти! — злостно говорит она, понимая, что злится совсем не на Юрая и Бранко: злится сама на себя за то, что посмела надеяться на взаимность от Модрича. Надеяться на то, что он бросит семью… *** Модрич сидит на теплом махровом ковре и подает Ивано кубик конструктора: — Дэржи, Иваншко, ставь туда, — координирует он, тыкая пальцем. — София, нети-нети, не надо, — он обнимает ползающую по его коленям дочь и счастливо улыбается. — Не надовти, София, — он целует ее в нос, подняв в воздух на вытянутых руках — смотрит в ее карие глаза, точь-в-точь его собственные, и вздыхает. — Папка! Папка! — зовет Эма, прибежав с кухни. — Молочко пролеваштись! — губа ее дрожит, а слезы вот-вот польются из огромных глаз. Модрич смеется. — Солнце, Эма, пустяшки — не думавти об этом, затерем вечером вместе, — он хлопает по ворсу паласа. — Садився со мной, солнце. Собрав вокруг себя всех детей, Модрич чувствует себя в своей тарелке, чувствует себя по-настоящему счастливым. Но пустующее место Вани заставляет его задумываться над тем, а точно ли он хочет видеть там именно ее — он вздыхает, хмурясь. *** — Еще раз прости, — Юрай аккуратно усаживает Дарко на крыльцо и неловко улыбается, почесывая макушку — Бранко без лишних слов залетает в дом — бежит играться с очередной подаренной игрушкой, а Юрай садится рядом с Дарко и кладет ладонь на ее плечо. — Не делавти так больши, — говорит она разумно, сглатывая густую слюну и тяжелый ком под горлом. — Не будемте, — соглашается, кивая, Юрай. — Как ты? — Все хорошэ, — Дарко улыбается на силу, держась руками за деревянную ступеньку, на которой сидит. Юрай осторожно поглаживает ее по плечу. — Мне уже легчи. — Ты много плачевти, — говорит Юрай ласково, плавно переведя руку на ее шею — Дарко щерится, вздергивается, отстраняется. — Прости-прости… — бормочет Юрай. — Просто… — он вскакивает на ноги. — Тетя Дарко! — из дома громко зовет Бранко, и Дарко закатывает глаза. — Я пойти, — говорит Юрай, не найдясь, что сказать еще. Когда он уже подходит к тротуару, Дарко окликивает его, придерживая свежую повязку на колене. — Юрай! Он оборачивается, затаив дыхание, серые глаза его сверкают ярче звезд на небе — ночь, спустившаяся на Задар, прекрасна. — Спасибо, — улыбается Дарко: впервые искренно и честно за вечер — Юрай смеется, машет ей рукой и быстро уходит. Дарко с трудом поднимается на ноги, прихрамывая, идет в дом — Бранко вылетает навстречу с самолетом в руке: — Хочу кушавти! Кушавти! — требовательно скандирует он. Дарко запрокидывает голову и устало воет. — Матерь Божия, давти мне селенок на все эти твысты судьбенные… Покопавшись в «телефонной книге» своего смартфона, Дарко зажимает кнопку «вызова» и затаивает дыхание. — Хрватска! Ты совсем охренела так долго не звонить?! — негодованием взрывается недовольный голосок Светки. — Погоди, я тебе сто-о-о-олько расскажу… — тянет Дарко, направляясь на кухню.