Хорватский по-русски

Дарко захлопывает крышку переносного пластикового контейнера и выдыхает, обернувшись назад. — Все готови? — спрашивает она, чуть сощурив свои небесно-голубые глаза. Бранко и Юрай синхронно кивают, Дарко выдыхает и отдает им контейнер. — Тогда в путь… — говорит она с твердостью и накидывает на плечо лямку рюкзака. Они, закрыв дом дяди Златко, отправляются по дороге торопливым шагом все втроем — Бранко и Юрай сразу отделяются и уходят вперед, пока Дарко плетется позади, глядя в их спины по очереди: в голове звенят слова Светы — «Так он к тебе клинья подбивает! Куда букет дела?!» — Дарко усмехается, убирает руки в карманы, выуживает пачку сигарет, закуривает и кротко смотрит на голубое небо, надеясь, что пойдет чертов дождь. Но небеса отвечают ясным солнцем и белыми косматыми облаками — Дарко выпускает дым, приосанившись, хочет закатить глаза от усталости и недосыпа, потирает мешки под глазами — сон ее стал так плох, что скоро в эти мешки под глазами можно будет складывать картошку, всю сборную Хорватии по футболу, их детей, жен, матерей и отцов. Дарко старается сбавить шаг по возможности, чтобы оттянуть момент единения с природой и собственной семьей — с утра пораньше Юрай и Бранко потащили ее на тот самый бережок реки, о котором Бранко обмолвился Юраю «совершенно» случайно — Дарко фыркает, поджимает губу и ускоряет шаг. Ладно — не стоит никому жизнь портить, если своя не задалась — она старается не думать о плохом. Юрай и Бранко о чем-то заговорщически перешептываются, пока Дарко плетется позади, и изредка поглядывают на нее, негромко хихикая — Дарко раздраженно вздергивает бровь, смотря на них с пренебрежением — у нее нет настроения шутить и выслушивать шутки от них, уж слишком плоха ее жизнь в последнюю прошедшую неделю. Погода на улице стоит просто чудесная — сырые после утреннего дождичка цветы распускаются от нерезких солнечных лучей, Дарко натягивает на переносицу с темечка свои темные очки-авиаторы и старается особо не светить лицом, идя за Бранко и Юраем: они то и дело смеются, шутят и поворачиваются к Дарко, словно подзывая повеселиться с ними. В рюкзаке на плече тяжелым балластом лежат шампуры и пакет свежих острых сосисок — спонсором выступил Юрай, хотя никто его об этом не просил. Дарко смотрит в широкую спину Юрая, стряхивая с сигареты пепел — че тебе надо, парень? Че ты прицепился ко мне? — она хочет задать ему эти вопросы лично, но после всего, что он сделал для нее и для Бранко, кажется, это будет дико невежливо — Дарко хмурится под темными стеклами очков. Юрай хороший парень — помогает ей, помогает Бранко, ничего не просит взамен и, кажется, просто хочет, чтобы она смеялась — Дарко задумывается: почему она не могла влюбиться в него, в Юрая? Почему влюбилась в Модрича, у которого за спиной три ребенка, блестящая карьера и жена? Дарко сплевывает смачно — плевок лежит на асфальте, и Дарко разглядывает его пару секунд с какой-то тяжестью на сердце, а затем топчет ногой и двигается дальше. Да-а, думает она, я — прям как это харчок — меня все стороной обходят, а некоторые еще и подошвами кроссовок растирают. Она хмыкает невесело, снова подкуривает. Знаменитый бережок, на котором так хотелось побывать Бранко в этом году обязательно вместе со своей тетей, находится не так уж и близко от дома дяди Златко — нужно пешим ходом переть через весь Задар ровно по береговой линии, затем два километра тащиться через высокие кусты и колючую крапиву, а затем спускаться с песчаного обрыва, на котором тоже полным-полно колючей травы. Дарко фыркает — может, в молодости она и была готова покорять такие расстояния, но сейчас ей двадцать семь — ей хочется покоя, теплой кровати и… И Модрича. Дарко с досадой выдыхает — опять этот Модрич, который чудится ей в каждом слове, в каждой мысли, в каждом силуэте каждого куста. Юрай садит Бранко на свои плечи, как собственного сына, и Дарко задумывается, обмахиваясь рукой от испарины на груди — Модрич ведь со своими детьми носится точно так же, верно? Она отворачивается слишком быстро — не замечает, что под ногой валяется чей-то собачий ошейник — путается ногой и тут же падает. Хорошо, что не на больное колено — но вот ведь незадача: теперь и второе колено будет болеть? Дарко бьет асфальт кулаком — день будет долгим… *** Модрич спешно цепляет на голову Ивано новенькую кепку, с которой из магазина вчера вернулась Ваня, берет за руку Эму и прихватывает с собой две ракетки и маленький волан — Ваня отправила их всех с утра пораньше на детскую площадку, чтобы они развеялись и поиграли. В каком-то легком состоянии прострации Модрич открывает дверь дома, смотрит на Ваню с Софией на руках, которая стоит перед ним, провожая глазами, и легонько толкает Эму в спину: — Двигавти, солнце. Они выкатываются из дома минут через десять, дождавшись, когда Ивано зашнурует новые чистые бутсы, и отправляются на прогулку — минуя железные высокие ворота в дом, Модрич выдыхает спокойнее, зажимает ракетки подмышкой и, смотря на детей снисходительно, кивает в сторону детской площадки, на которую ему отчего-то тоже хочется сходить. С каждой минутой нового дня Модрич все больше и больше зарывается в собственные мысли — ангел-спаситель, невинная девушка, которая, тем не менее, пьет, как настоящий Хорват — Модрич усмехается, и ямочки на его щеках смеются вместе с ним. — Папка! Папка! — зовет Ивано. — Что, Иваншко? — с нежностью и отеческой любовью отвлекается Модрич, сжимая в руке крохотную ладошку Эмы. — Поиграевти в футбичо? — у Ивано горят глаза, но Модрич не хочет расстраивать его отказом, коротко глянув на ракетки и воланчик, торчащий из кармана спортивной кофты. — Конечно, Иваншко, — стараясь загладить вину перед Ивано, Модрич чувствует, как делает это — старается ни в чем не отказывать детям, словно желая покинуть их всех поскорее, оставив на попечительство Вани. Лука мотает головой, волосы его, сырые после душа, ловят блики солнечных лучей — Ивано счастливо смеется, бежит на площадку по чистому аккуратному тротуару — Эма вырывается и, подхватив его смех, бежит за ним. Модрич смотрит им вслед, но больше не чувствует вины — кажется, Ваня и сама понимает, что они вместе теперь только потому, что София еще пока не умеет ни говорить, ни ходить. Когда дети в счастливом экстазе уносятся за поворот, ведущий на площадку, Модрич замирает, приложив ладонь к сердцу — бьется так, словно он стоит на пороге смерти. Или новой жизни — Модрич улыбается широко и искренно, заправляет непослушные темные волосы взмахом руки назад и, закрыв глаза, делает шаг за судьбоносный поворот. Вообще, разочарование часто настигает нас тогда, когда мы к нему совершенно не готовы, но нужно уметь взять себя в руки, гордо вскинуть подбородок и сделать вид, что все идет так, как ты и задумывал — Модрич хмыкает, облизывает пересохшую губу, прикладывает козырек ладони ко лбу и высматривает детишек, которые уже плещутся в песочнице, как в местном маленьком бассейне. Модрич опускает голову, смеясь то ли над собственным разочарованием, то ли над самим собой — конечно, он-то думал, что Дарко будет здесь, будет ждать его — все-таки щемящее чувство надежды на лучшее сидит в нем уже вот полторы недели. Модрич только сейчас это понимает, но тем не менее это забавляет его — он снова смеется, сжимая в руке рукояти ракеток, и идет к детям, под томный выдох мамашек с колясками, которые сидят тут, кажется, день и ночь. Пока Ивано и Эма решают построить песочный замок, Лука смотрит на ремешок наручных часов — десять пятнадцать утра — Дарко нет ни на площадке, ни, он уверен, в городе. Модрич вдруг ставит себя на ее место — представляет, что бы он чувствовал, поцелуй его занятой мужик с тремя детьми — да, Лука поджимает губу, должно быть, Дарко очень тяжело. Наверное, думает Лука, Дарко считает себя разлучницей и не может понять, что в семье Модрича уже давно нет былой теплоты и нежности, с которой он целовал ее совсем недавно — Лука плюхается на свежую зеленую траву, тут же мочит спортивные штаны холодной росой с листьев и, вздыхая, складывает руки замком на груди, отложив ракетки и выложив волан. Дарко, как кажется Луке, отличная девушка — в меру смелая, в меру с юмором, в меру умеет пить — он улыбается, вспоминая, как она звала его пьяным голосом, не лишенным томности и поволоки: «Сла-дэнь-кий…» — Модрич хмыкает, обтирает виски и смотрит на свои руки — кажется, именно этими руками он собирается отнять у своих детей их собственного отца. Легче не становится — Модрич проводит языком по клыкам в легком желтом налете и думает, что он разберется со всем, что свалилось на его голову, но сначала он объяснит Дарко, что бежать и прятаться совершенно необязательно. Да, Лука кивает сам себе едва заметно, теперь он понимает, что жить в браке ради одних детей — сущая пытка, и, сколько бы требователен он к себе ни был, так пытать себя тоже устанет через год-другой. А пока есть возможность все плавно сгладить, обрезать лишние углы, значит, нужно ею воспользоваться? Модрич запускает ладонь в волосы, хватает себя за них, выдыхает, запрокинув голову — нет, он не может использовать Дарко. Он вообще не может обращаться в ее сторону таким поганым словом — использовать. Нет… Нет! Он ее не использует, он всего лишь тянется к спасительной нитке, которую Дарко бросила ему сама. Модрич успокаивается, выдыхает с облегчением и смехом — да, его ангел-спаситель, камера которого лежит под кроватью в их с Ваней спальне… Вчера ночью, проснувшись на диване, там, где и уснул, в позе хорька, Модрич решил сходить, умыться холодной водой — жара перекатывалась из мышцы в мышцу, дыхание было очень тяжелым и спертым, как воздух под толщей гор, Модрич остановился тогда у умывалки, сполоснул лицо ледяной морозной водой и, глядя на свое отражение, приложился лбом к зеркалу — стеклянная гладь быстро запотела. Модрич был возбужден — он чувствовал, как дергается его правая нога, как он сам непроизвольно тянется промежностью куда-нибудь, чтобы потереться и снять напряжение — так не может продолжаться долго. Лука прикрывает глаза, взглянув на солнце — лучи выжигают веки, он прикусывает губу — Дарко мокрая, Дарко влажная… Дарко явилась ему тогда не потому, что просто хотелось секса — и это Модрич тоже понимает только сейчас. Ведь если бы ему хотелось просто с кем-то на несколько часов зависнуть в кровати, он бы пошел к своей жене, кольцо для которой носит уже какой год подряд, верно? Модрич путается в коридорах собственных рассуждений, но все-таки приходит к одному-единственному выводу, который кажется ему здравым и правильным: Дарко ему нравится. Нравится как человек, нравится как девушка, да и просто нравится — нравится, как друг; нравится, как соперник; нравится, как будущий враг; нравится любая — сухая, влажная, одетая, раздетая, смущенная, возбужденная. Нравится ему любая — он усмехается уголком тонких губ. — Папка! Папка! — требовательно зовет Ивано, Лука оборачивается к нему через плечо: — Да, сынко? — Помогивти нам постровте замок! — Ивано показывает на груду песка, который никак не хочет становиться красивым замком с резными наличниками на окнах в высоких башнях — Модрич подсаживается к песочнице поближе, достает из кармана свою резинку для волос — прижимает ею волосы, улыбается, потрепав Ивано по макушке и поцеловав Эму в нос — загребает руками песок. Загребает и не знает, что вчера, полная разочарования от его отсутствия, в этот песок дышала Дарко. *** Пока на костре жарятся, нанизанные на шампуры, толстенные острые сосиски, Дарко сидит у воды и плещет по ней босыми ногами — закатав штанины удобных треников, не спеша покуривая очередную (кажется, первую из трех в последней пачке) сигарету, Дарко смотрит вперед — на горизонте видно только кромку неба, соединяющуюся с морем. Дарко улыбается расслабленно, впервые отрекшись от всех своих мыслей: не было Модрича на площадке? Что ж — видно, не в этот день, детка. Кто сказал, что он не придет туда сегодня? Или завтра? Или послезавтра? Кто не сказал, что он не ждет тебя, детка? Дарко улыбается, проведя языком по шершавым белым губам. — Как твои дела? — рядом на песок присаживается Юрай, смотря на Дарко с какой-то излишней теплотой. — Ну, — вздыхает Дарко, тут же почуяв неловкость. — Сигареты кончавтюся, а так — все хорошэ. — Сигареты? — уточняет Юрай, и Дарко не замечает, как он достает из рюкзака, подтянутого к ногам, целый блок сигарет. — Такие ты куривти? — Ты… — у Дарко слова заканчиваются — она оборачивается назад: смотрит, как Бранко возится с самолетиком и песком, пока сосиски жарятся на шампурах над небольшим костерком — Дарко выдыхает. «Куда букет дела?!» — слова Светки крутятся в голове, она сглатывает и, выкинув окурок, берет Юрая за руки своими — сухими, небольшими, холодными. — Послушай… — Нети, Дарко, ты послушавти, — говорит Юрай. — Я сам не знави, откуда во мне столько теперь нэжности, почему я ношусь за девкой и отпрыском ее дяди, но просто хочу сказати, что ты очевен приятная девушка, — Дарко хлопает длинными черными ресницами, не в силах вымолвить и слова против или за. — Сначала я просто хотев тебя развести на… Ну, знаевти… — он неопределенно взмахивает рукой в воздухе. — На секс, — Дарко хочет отвесить ему пощечину, но терпеливо дожидается продолжения эпопеи. — А потом разглядевти твои страдания по кому-то… Я понял, что тэбе надо помочи. Тэбе всегда надо помочи, — говорит он, улыбаясь и смотря на Дарко честными серыми глазами. Дарко скептично вскидывает брови — Юрай протягивает ей запечатанный блок дорогих американских сигарет. — Мне хотелось тэбе ударить, — признается она, помедлив — неуверенно перехватывает блок и кладет его на песок. — Ты думавти, что я… Э-э-э… — Дарко не мнется, она просто не может найти подходящих слов — в голове какой-то овощной винегрет, а сердцу, кажется, глубоко плевать на Юрая. Дарко знает, что будет выглядеть последней сукой, если будет пользоваться Юраем просто так, и отмазки «Он сам захотел так» не помогут. — Не говоривти ничего, я же виже — тэбе на мэня все равно, — улыбается Юрай. — У тэбе голова другим занета… — Чего же ты со мной возишься? — самоуверенно, решив играть ва-банк, спрашивает Дарко. — Прикипел к мальцу, — Юрай кивает на Бранко, который активно имитирует стрельбу из пушек игрушечного самолета — Дарко пораженно выдыхает: и правда, чего бы ей не влюбиться в такого хорошего парня, который, ко всему прочему, детей не имеет, зато обожает ее племянника? Дарко задумчиво опускается подбородком на кулак. — Эвоно как… — немногословно гундит она, пока в голове потихоньку укладываются мысли. — Не хотев тэбе до последнего говорити, но уже вежу, что тэбе сложно — сердце что-то как будто гложет, да? — Юрай кладет ладонь на ее плечо, и теперь Дарко явственно ощущает, что этот жест — чисто дружеский и никакой больше. Она улыбается лучезарно, ямочка на левой щеке проступает — Юрай смеется тоже. — Да, — кивает Дарко, когда смех аккуратно стихает: перед глазами, вышагивая из пресной морской воды, с липкими водорослями на бедрах, перетянувшими плоский живот, выходит Модрич. И будто бы говорит: «Путь свободэн, Дарко! Путь свободэн! Не терявти надэжду, ты же можешь, друзева тэбя поддержат!». — Иди сюдэ, — Юрай по-дружески берет ее в захват и кулаком прохаживается по ее волосам, натирая их и смеясь — Дарко даже не вырывается — какое-то ощущение умиротворения настигает ее с битой, как тогда, в Москве — чувство тревоги. Дарко смеется счастливо — неужто можно? Неужто можно все, пока жив? — Никогда не плачи, — говорит Юрай, щелкнув ее по носу и отпустив — Дарко сидит перед ним с гнездом на голове, медленно распечатывает одну пачку сигарет из блока, подкуривает и пыхает дымом, смотря на горизонт. — Никогда, — кивает она. — Не плачи, — поддакивает Юрай. — Ты большево достигнишь, Дарко… *** Модрич уходит с площадки, держа за руку Эму, перепачканную в песке — с его колена тоже сыпется песок, но ему плевать — он оборачивается через плечо, подзывая Ивано, и думает, что вернется сюда и завтра. И послезавтра. И после-после завтра. И, если нужно, в ожидании Дарко он будет приходить сюда каждый день до тех пор, пока не встретит ее, не встретит своего ангела-спасителя.