Ты и Я - украденный суицидальный шедевр

Ангелы летают до тех пор, пока им не сломают крылья. Тогда они становятся покорными и молчаливыми; оказываются в клетке и перестают бороться. Небесный огонь в них угасает и остаётся горстка пепла, из-за которой их принимают за отродье подземного царства. Прахом наполняются как сосуды, а затем и вовсе оказываются на дне глубокого океана. Научиться жить с дикой болью ещё можно, но вот как же летать? Юноша, чьё подсознание инстинктивно выкидывало защитную реакцию на любые события в жизни, сидел на не заправленной чёрной постели, рассматривая клеточные паутины, называемые кожей. Он с содроганием переворачивал ладони, боясь упустить что-то, что могло послужить зацепкой его умирающей души. Губы дёрнулись в отчаянной ухмылке, будто только что он лишился чего-то очень важного в себе. На минуту показалось, что невесомость — единственное, что он чувствует. Вспышка гнева чревата последствиями, и в этот раз он ограничился только разговором с директрисой, которая уделила внимание проблемному пациенту. Они сидели за чашкой чая и вели беседу, подобную той, когда оба собеседника нуждаются в разговоре, но всё, что они когда-либо хотели бы сказать, было сказано. А потому, перед заходом солнца Александр стоял напротив душевой кабины, где он мнимо собирался смыть с себя всю ту грязь, что оседала с каждым днём новым слоем. Отодвинув стеклянную дверцу, Алек зашёл в кабину, выкручивая кран до полной. Сверху хлынула холодная вода, постепенно сменившаяся на горячую. Душ — как раз то, что доктор прописал. Его личный. Которого назначила Имоджен, убедив парня в том, что его неконтролируемость прогрессирует. Было ли стыдно Лайтвуду за совершенный поступок? Всё возможно. Кто знает, какие черти раздирали этого малого. За годы лечения в «Исцелении» брюнет приобрёл комплекс неполноценности, паранойю и жалкое подобие себя настоящего. Разница заключалась в словах, поведении, реакции на то, как ведут себя окружающие. Он не стремился сломать кому-нибудь нос, конечно, если это был не щедрый блондин, который из раза в раз норовил подставить дружеское плечо и сдержать натиск физической силы. Джейс поистине оказался хорошим и надёжным другом, в отношении с которым можно было не волноваться о неловких сторонах патовых ситуаций. Но, всё-таки, случившееся сегодня днём выбило Алека из седла. Он чувствовал вину; не только к Джейсу, но и к рыжеволосой девушке. Винил себя за несдержанность и тонкие витражи, отделяющие его от безумства. Месяцы работы с психологом, пропитый курс медикаментов, различные сеансы гипноза — ничего не помогло. На какой-то период стало легче, и Лайтвуд даже счёл, что он в полном порядке. Может быть, Алек уже никогда не будет в порядке. Но принять этого парень не мог, точно так же, как и сознаться в сумасшествии, поглотившее его с головой. — Не спишь? Перед сном заглянула Изабель. Девушка искренне волновалась за состояние родного брата; не могла себе места найти. Сейчас, находясь в одной комнате, они поняли, как далеки стали друг от друга. Время беспощадно, оно убивает даже то, что вы лихорадочно оберегали и силились сохранить. — Джейс сказал, что ты разбил ему нос, — улыбнулась брюнетка, разделяя постель брата. Ответить было нечего и Алек просто хмыкнул, обнимая младшую. — Он всерьёз собрался ухлёстывать за Клэри? Об этом Александр задумался. После их нелепой ссоры Эрондейла он не встречал; однако это не мешало сделать вывод, что парень действительно строил планы на Моргенштерн. Отвечать на это Лайтвуду тоже не хотелось, он слишком любил Иззи, чтобы делать больно правдой, которую та глубоко внутри и так осознавала. — Клэри, она неплохая, — начала Иззи. — Есть в ней что-то необычное, от чего у меня мурашки по коже. Но она не заслуживает того, что Джейс сделает с ней в итоге. Алек, ты должен что-то делать с этим, — посмотрела в голубые глаза девушка, а затем повернулась на бок. — Джейс разобьёт ей сердце. То, о чём говорила Изабель, было правдой. Джейс Эрондейл не просто сердцеед; он отдавал предпочтение лучшему выбору для себя, и не переносил, когда его отношения или интрижки заканчивались на счастливой ноте. Именно поэтому младшая Лайтвуд тяжело переживала расставание с блондином — не прошло ни дня, чтобы Эрондейл не зацепил её за живое. Над просьбой сестры Алек задумался, но вмешиваться в естественное течение он не хотел — Джейс его друг. Если у него и есть право на собственное решение, то это право держаться в стороне и не лезть к девушке, которая одним взглядом сводила с ума. Так проходили недели. Александр тенью ходил по школе, посещая занятия и не вызывая вопросов. Он стал тише воды, ниже травы; лишь изредка посещал психиатра и по установленному режиму осуществлял визиты к лечащему доктору. Время бежало не только для Лайтвуда: Изабель возвращала на место свою гордость, растоптанную Джейсом в тот день, когда он сообщил, что они больше не могут встречаться — ни для поцелуев, ни для секса. Последнее, что удерживало парня рядом с брюнеткой ускользнуло. Причина явных перемен была ясна — Кларисса. Только вот в исправление заядлого игрока никто не верил, поэтому с каждым побегом Эрондейла на свидание с рыжеволосой бестией Алек упорно делал акцент на «меня не волнует». Серые будни с эскортом дождя были разбавлены холодными лучами солнца, которое шаг за шагом расчищало себе место среди затянутого тучами неба. Как жил пансион в отсутствие Клариссы неизвестно, девушка не покидала больничное крыло, играя в пациентку. Рыжая использовала все чары для флирта как с докторами, так и с другими работниками центра мужского пола. Одним словом — развлекалась как могла. Сидя в плетеном подвесном кресле и раскуривая последнюю пачку сигарет, Клэри смотрела в панорамное окно, открывающее вид на небольшой искусственно выращенный сад под открытым небом. Единственное, что нравилось ей в месте обитания — архитектура. Собор извивался как змея; в нём можно было заплутать и провести долгое время в обществе каменных блоков. К сырости и холоду девушка привыкла, ей хотелось босыми ногами пройти каждый метр школы; но к несчастью, запрет Имоджен разгуливать по всей территории в то время, как раны не зажили, действовал. Кларисса послушно проводила дни в палате, покидая её в разное время суток для встреч с Джейсом, Изабель, или же Малакеем. Последний, к слову, стал занимать очень много места в сердце Моргенштерн. Макки оказался лекарством, которое помогало рыжей помнить, кто она на самом деле. Приступов становилось меньше, ей достаточно было ноющей боли стягивающихся ран на коже, а это для Клариссы было сигналом. Сигналом к тому, что её рассудок проясняется и дикое желание разорвать себе глотку уходит. — Так как это происходит? — поинтересовался Макки. Парень пришёл в гости к рыжей, не забывая о заказанных вещах, которые он таскал из комнаты 18D. В этот раз это были противозачаточные. — Что? — не поняла Кларисса, делая затяжку. — Секс? Шатен усмехнулся, проводя рукой по волосам. Он удобно устроился на больничной койке, рассматривая россыпь таблеток, которые девушка проигнорировала и не выпила в обед. — Ну, эта штука действует? — Дэвис указал на блистер с белыми таблетками. — Хочешь проверить? — на губах рыжей заиграла улыбка. От вопроса Малакей растерялся, на что Кларисса лишь рассмеялась. — Да ладно тебе, я шучу. Ты же, наверное, девственник. Стыд охватил Малакея с головой, его лицо стало красным как помидор. Девушка с улыбкой смотрела на друга, наслаждаясь реакцией. Моргенштерн была ещё той стервой, любила ставить людей в неловкое положение. — Ты собираешься переспать с Джейсом? — робко спросил парень. — Я каждый день собираюсь, — вздохнула Клэри. — Но он что-то не торопится. — Но у вас же что-то было? О том, как прошло первое свидание, Кларисса Малакею поведала во всех подробностях и красках. Даже не постеснялась детально описать то, что с ней вытворял Джейс на своём байке. — Не могу утверждать, что для полного удовлетворения мне хватит его пальцев или языка во мне, — цокнула девушка. — Я хочу трахаться, Майки. Он это знает, просто изводит меня, чтобы я сильнее проголодалась. А я уже голодная, мы две чёртовы недели как сопливые малолетки за ручки держимся и по углам зажимаемся. Бездействия блондина Моргенштерн не понимала. Она начинала сомневаться в том, хочет ли парень её вообще — а в моменты их сближения понимала, что хочет. Джейс смотрел на неё всегда по-разному, от влюбленного взгляда мальчишки до зверя, охотно желающего разорвать свою жертву. И от этого бросало в дрожь, от этого Клэри хотела Джейса ещё больше. Но было одно негласное правило в отношениях с потенциальными любовниками — Кларисса никогда не действует первая. Инициатива должна поступать от парня, девушка не признавала нерешительных слюнтяев, которые ей на теле оставляли розовые слюни. Либо это животный страстный секс, либо нахрен вообще что-либо, в чём есть капля нежности и чувств. — Когда тебе разрешат покинуть эту голубую клетку? — Малакей посмотрел на стены небесного оттенка, они напомнили ему о коридоре на их этаже. — Не знаю. Доктор сказал, что пока не минует угроза разрыва швов, он меня не отпустит. Да и сомневаюсь, что в вашем притоне больных есть вообще что-либо весёлое. Сигарета тлела в руке, осыпаясь на белый ворсистый ковёр. Неподалёку, в горшке с фикусом, лежала горка фильтров, куда полетел и тот, что оставался между пальцев. «На сегодня хватит» — решила Кларисса, проводя обожжённым огнём пальцем по нижней губе. Хотелось втереть эту боль в себя и растянуться в улыбке, чтобы ощутить то, что она ощущала каждый раз, когда находила способ нанести себе вред. — Почему ты сделала это с собой? Карие глаза так пронзительно смотрели в зелёные, что складывалось впечатление, будто они способны проникнуть внутрь и примерить на себя безумие, в котором купалась Кларисса. Девушке, откровенно говоря, надоел этот вопрос, и любому другому человеку она давно заткнула бы рот, но агрессировать на Малакея ей не позволяло что-то внутри. Другие назвали бы это сердцем, однако Моргенштерны блевали изо всех сил, когда начинали думать, что обладают этим сострадательным и нежным органом. — Есть вещи, Малакей, — тихо начала девушка, — которые нельзя объяснить. Я чувствую себя мёртвой, когда не получаю дозу… определенную дозу, — поправила она, — боли. — Но это опасно для тебя? — Быть ненормальным — нормально, — оборвала Малакея Кларисса. — Ты позволяешь миру делить людей на сорт, и считать себя — второсортным. Но нет никого прекраснее безумцев, — Клэри встала. — Нет ничего, что заставляло бы меня приходить в восторг, кроме искрящихся сумасшествием глаз. — Какой у тебя диагноз? — поддался вперёд парень, окольцовывая большую миску чипсов. — Пограничное расстройство личности, — пожала плечами рыжая, потянувшись за чипсами. Её рассказ только начинался, но с первых слов Малакею стало понятно, как хрупка и безумна девушка перед ним… Год назад… — Не говорите мне, что со мной что-то не так! — огрызнулась рыжеволосая девушка, пулей вылетев из кабинета психолога. Следом вышел мужчина, на вид лет тридцати пяти, он держал в руках белую папку. Центр, куда привели свою дочь Джослин и Люк — реабилитационный центр Ватклифа. Кларисса провела неделю на обследовании, после чего доктор Ватклиф решил вынести вердикт: пограничное расстройство личности. — Кларисса, пожалуйста, выслушай меня, — попросил доктор. — Просто послушай, и ты не сможешь со мной не согласиться. Девушка взмахнула руками, снося перед собой заставленный колбами стеклянный столик. В ней кипела злость, будто то, что ей хотят сообщить, могло расстроить. На самом деле всё, чего Клэри боялась — медицинского заключения. Ей присвоят диагноз, поставят клеймо, которому придётся либо соответствовать, либо уничтожать себя по кусочкам. — Какого чёрта, Роберт? — закричала Кларисса, опрокидывая бумаги со стола. Офис мистера Ватклифа находился на последнем этаже реабилитационного центра: стиль модерн, минимализм, и запах лекарств. Один запах убивал, вызывал в Клэри злость, из-за которого она готова была сломать себе нос, лишь бы не ощущать раздражение рецепторов. — Клэри, ты больна. Ты действительно больна, всё разумное в тебе просто умирает, — по глазам было видно, как мужчине жалко свою пациентку. — Мы годами работали с тобой, пытались выявить причину твоего нестабильного поведения. Поначалу я думал, что всё это — стресс, что тебе просто стоит меньше накручивать себя, думать об отце, о матери, и о том, что ты одинока. — Какого чёрта, Роберт? — со слезами на глазах повторила девушка, оседая на пол и роняя слёзы. — Твои проблемы с людьми, которые окружают тебя, с теми, кто является твоей семьёй. Ты не понимаешь, как относишься к человеку и кем он для тебя является, потому что твоё отношение к нему скачет подобно американским горкам, — доктор подходил ближе, присаживаясь на корточки перед своей любимой пациенткой. — Ты не видишь мир в нейтральном цвете, для тебя всё либо очень хорошо, либо очень плохо. И это является частью твоих эмоциональных скачков, ты не контролируешь то, что называется гневом, болью, радостью. От этого тебе чаще плохо, чем хорошо. Особенно твоему организму, на него оказывается давление всё время. Всё, что ты пытаешься сделать во благо — ведёт к разрушению, ты не можешь отвечать за правильность своих поступков. — Клэри подняла глаза полные слёз и посмотрела на Ватклифа, который продолжал с присущей ему убаюкивающей интонацией. — Ты кидаешься в опасности, рискуешь своей жизнью, и не понимаешь происходящего. Ты отталкиваешь реальность, как только она начинает тебя пугать. А пугает тебя очень многое: страх оказаться ненужной, отвергнутой, преданной. Ты боишься жизни, потому что не знаешь, что с ней делать. Ты не ощущаешь себя полноценно, только обрывками, и то сомневаешься в том, что это действительно ты. — Замолчите, — начала качать головой Клэри, поджимая ноги к груди. — Ты кидаешься из крайности в крайность, и всегда подавляешь в себе инстинкты сохранения. Ты причиняешь себе боль, зная, что не хочешь умереть, — мужские руки схватили изрезанные женские запястья. — Ты спишь со взрослыми дядями, играешь в игры, которые запрещены не только пределами разумного, но и законом. — Замолчите, — плакала Кларисса. — Ты боишься быть покинутой; боишься остаться одна, — пальцы начали расстёгивать больничную рубашку. — Даже сейчас ты думаешь о том, как бы сбежать от реальности и поддаться искушению быть любимой. — Замолчи! — закричала в лицо доктору Кларисса, сжимая его руки своими. — Ты грёбанный ублюдок! — Ты не похожа на тех, у кого пограничное расстройство личности, — зашипел Роберт. — Твоё безумие многогранно, и я уверен, что если мы поработаем ещё чуть-чуть, то откроем в тебе новые стороны, новых личностей. Ты больна, и твоё отчаянное желание быть в процессе очередного дерьма — это не нормально! Но это дар, Кларисса. Быть другой — это дар. Гримаса боли и страдания сменилась на смех, безумный, но ещё такой детский смех. Девушка откинулась на пол, хватаясь руками за голову и сжимая рыжие кудри. От разрывающих чувств внутри не осталось и следа, её боль сменилась на сумасшествие. — Пошёл нахуй, — выплюнула Клэри, замолкая. Она обездвиженной куклой лежала на полу, а в её вене торчал шприц, из которого медленно поступал морфий в кровь. — Ты — живописная картина, Кларисса. — усмехнулся не по-доброму мужчина. — Конечно, жаль, что ты не вспомнишь об этом… Но только представь, сколько интересных экспериментов мы с тобой проведём для моих исследований. И никто об этом не узнает, — грубые губы коснулись девичьего рта. — Прекрасная Моргенштерн.

Глаза смотрели в потолок, а в них — пустота. Часть жизни, о которой Кларисса не должна вспомнить…

Сейчас… — Быть другим — это дар, — прошептала в заключение своего рассказа Клэри, натягивая фальшивую улыбку. Зелёные глаза по-прежнему мертвы, только на этот раз их хозяйка осознаёт свою силу и безумство. Она понимает, какое существование облегчит ей жизнь и приведёт к постоянному исступлению.