Дави его нахер! Это мой бывший!

      Вампиры мужского пола больше всего кичатся длинной своей жизни. Так что довольно закономерно, что фраза «а у меня длиннее» нередко заканчивается окончанием этой самой жизни.       Сейчас все выглядит нелепым и комичным, но отлаженный механизм неплохо работает.       Теперь знаменитое выражение Иоганна Гёте распространяется и на мою скромную персону. Никогда бы не подумал, но...       — Я — часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо...       — Вы что-то сказали? — тучный мужчина лет сорока обернулся, чтобы встретиться своими светлыми глазами с моими. Я нахмурился и отрицательно помотал головой.       Засунул руки в карманы белого лечебного халата и продолжил идти вперёд.       — Знаете, с тех пор, как вы у нас появились, статистика учреждения резко улучшилась, ещё немного и можно будет закрываться, — засмеялся мужчина, поглаживая свою куцую бородку, в его голосе звучало самодовольство, будто это он лично всех этих людей на ноги поставил. — Я это к тому, что, может, вам гастроли по стране устроить, а не только «наших» лечить?       — Я тоже думал об этом, — важно отвечаю главному врачу этого скромного заведения. — Вероятно, в скором времени уволюсь и поеду дальше.       — Это хорошо... Хоть и прискорбно, — добавил он поспешно. — Ваш гений, надеюсь, однажды вернётся в гостеприимные стены этого места... Но пока вы здесь, а это самое главное... Так, сегодня вам троих хватит? — доктор улыбался открыто и дерзко. Хотел бы я ответить, что за день и неполную ночь могу обработать человек сорок, а то и больше, но благополучно промолчал. Своё здоровье тоже надо ценить. Хоть и, в большинстве случаев, моральное.       — Зависит от степени их буйности. Да и некоторых просто невозможно излечить, каким бы профессионалом я ни был. Вы это, конечно, понимаете...       — Поэтому сегодняшние пациенты вас обрадуют сложностью диагноза и толстой кипой бумаг от предыдущих, уже, к сожалению, уволившихся, докторов, — обрадовал меня главврач.       Вот убить бы его тихонько, да место загнётся окончательно без этого изворотливого типа.       Я вымученно улыбнулся и вошёл в нужную палату.       Там, на кровати, сидела хрупкая девушка и ковыряла пальцами стену. Штукатурка благотворно отваливалась и сыпалась на пол с тихим, приятным для чутких ушей звуком.       Запах девушки был не самый приятный, да и сама она выглядела пришибленной. Одни косточки да оленьи глазки. Все такое потерянное, беспросветное. Глубоко же ее боль вросла в тело.       — Добрый день, — привлёк я внимание как девушки, так и медсестры-нянечки, которая присматривала конкретно за этой пациенткой. Последняя поднялась со стула и подала мне стопку бумаг, радостно улыбаясь. Я бегло пролистал их и задумчиво хмыкнул. Данные мало что говорили, но терять лицо «головастого и профессионального доктора», как высказался один из местных больных, совсем не хотелось.       — Ань, — на бейджике медсестры было написано именно это имя, — будьте так добры, оставьте нас. Если что, я крикну санитарам. А вы пока отдохните, попейте чаю, позавтракайте, наконец, нормально. Отдохните, тут я сам справлюсь.       Девушка благодарно кивнула и покинула комнату, чему-то смущённо улыбаясь. Ее сердце бешено стучало в груди, а от кожи пахло терпкими духами, хотя такое не приветствуется.       Все здесь уже хорошо знали, что я работаю с пациентом наедине и благосклонен к тому, чтобы нежные девушки, работающие в этом месте, чаще отдыхали и берегли здоровье.       Налаженная схема новой жизни была приятна. Пару лет назад, а то и больше, я сбежал от кровососа и начал мотаться по родине. Сначала меня гнала жажда, которую ничто кроме крови не могло приглушить, потом страх.       С первым я справился, когда мозги ещё были способны соображать. Я ввалился в знакомый мне гей клуб, соблазнил одного из постоянных клиентов этого места, который однажды прямым текстом звал меня под крыло, и вырубил в туалете одним точным ударом. Я боялся кусать свою жертву, чтобы, не дай боги, не обратить в кровососа, поэтому резанул вену бритвой, купленной в хозяйственном. Мог бы и когтями, но решил, что это как-то грязно. А так выглядит будто мужчина поранился во время бритья.       С жадностью впился в шею мужчины, высасывая огненную кровь, и пьянел. Благо, хватило сил отстраниться от деликатеса до того, как напиток покинул этот бренный мир. Заклеил рану пластырем, посадил подопытного поудобнее и решил, что этот мужчина может быть ещё полезен. Так что, когда он очнулся, опробовал вампирские штучки, правда, у меня не вышло и побледневший от недостатка крови незнакомец решил, что я под наркотой. Хорошо что он не углядел алые капли крови, что стекали по моим щекам. Я не отрицал того факта, что нахожусь под действием какой-то наркоты, по сути так оно и было, но продолжал пытаться влезть к мужчине в голову, прикидывая, как ещё его оглушить, чтоб понадёжнее, и внезапно провалился в его глаза.       Через зрительный контакт, а точнее, через близкое нахождение к объекту, как было опытным путём определено в будущем, я мог проваливаться в хрупкое состояние живого или не очень, организма.       В этом мире, а голова каждого существа — отдельный мир, я мог находиться долгое время и самым неординарным для медицины способом, лечить.       Так мой первый клиент при пробуждении имел прекрасную психику, лишенную травм, был близок к тому, чтобы его позвоночник перестал искривляться. Физические параметры тела мне давались хуже чем психические, но я не унывал, пробуя новые фишки тела.       Опытным путём научился подправлять сознание человека, чтобы он был ко мне благосклонен, это понадобилось, когда, гонимый жаждой, я забрёл в больницу и захотел определённо вкусно пахнущую кровь. Несчастный, или счастливый, как посмотреть, мужчина лет тридцати, очень плохо отреагировал на неожиданно появившегося в его жизни меня и сильно сопротивлялся давать кровь.       Первый блин комом, поэтому мозги несчастного я превратил в фарш, но тут же все исправил, успев в последний момент починить его подсознание.       Решив обосноваться в больнице, обнаружил интересный факт — если я не хотел, чтобы меня помнили — меня очень быстро забывали. Не проходило и суток, как бывшая жертва мало того что начинала идти на поправку, так и ещё и не понимала, что этому предшествовало. Рискованно, конечно, но я умудрился спалиться лишь раз перед одинокой камерой, данные которой стёр в тот же час, от греха подальше. Хотя мог и не стирать - больно качество у съемки было... отвратительное.       Я был дико рад тому, что меня никто не может запомнить без моего на то желания, но вскоре сменил дислокацию, боясь нарваться на Максима, который, скорее всего, очень хотел вернуть себе непослушного новорожденного вампиреныша, а потом сделал это ещё раз, и ещё... Оттачивал мастерство, подделывал документы, путешествовал, лечил людей от болезней, которых не понимал, пока не оказался в этой богом забытой психушке. Здесь все меня знают как юное дарование, приехавшее из северной столицы нашей родины и способное излечить от всех болезней.       Последнее, правда, не было чистой правдой.       Если одно из «я» человека отсутствовало, то искусственно нарастить его было невозможно. Овощ оставался овощем. Другое дело, что иногда я специально постепенно лечил человека, чтобы он привыкал к своему потерянному рассудку. Некоторых откровенно доил, их кровь была слишком вкусна, чтобы лишать себя радости. Но, в любом случае, почти все, как и моя новая пациентка с прекрасным именем Валентина, обретают в конечном итоге рассудок.       Жаль, конкретно эту пациентку не выпить — просто нечего, а один глоток — себя дразнить.       Плата кровью обязательна, по крайней мере, иногда воздействия на людей тратят слишком много моральных и физических сил, поэтому я вынужден пить.       Задумывался, правда, о крови животных, даже пробовал кровь лося... Да все не то это.       — Валентина... Валя, — исправил я себя, глядя на хрупкое создание. Девушка подняла свои большие влажные глаза и медленно моргнула. — Ты в состоянии говорить? — спрашиваю, медленно подходя. Некоторые пациенты могут внезапно накинуться на врача, кто-то начинает кричать или плакать. Чаще всего, конечно, реагируют как Валентина сейчас — никак.       Девушка ещё раз медленно моргнула и отвернулась. Осторожно схожусь на ее кровать и протягиваю руки. Валентина смотрит на них пустым взглядом, а потом подаёт свои — полупрозрачные. Сердце борется маленькой птичкой в груди. Это кажется очаровательным.       — У вас очень красивые глаза, — шепчет она, опуская взгляд и не смея больше посмотреть на меня.       — Ты тоже очень красива, Валя, — говорю я спокойно, ловя успокоившийся пульс девушки не толко чутким слухом, но и аккуратным касанием.       Она вскидывает голову, ее губы дрожат, щеки раскраснелись, а пальцы чуть уверенней вцепляются в мои холодные руки.       Именно этот момент я выбрал, чтобы залезть в ее голову. Мы ещё успеем с ней поговорить.       Темнота. Гнетущая, сырая. Я ходил в потёмках, совершенно не понимая, что происходит. Эта голова была не такой... Она была неправильной. Под ногами шуршали чёрные сухие листья. Над головой гудело нечто. Пахло просто отвратительно.       Неужели ей комфортно находиться в этом состоянии?       Ищу тени, хоть намёк на одну из «я» девушки. А они должны быть. И, причём, обе.       Вот что-то вдалеке мигает и гаснет. Двигаюсь, слыша удаляющееся шуршание листьев.       — Постой! Я пришёл помочь! — кричу, мысленно одеваясь в халат врача, чтобы не смущать подсознание девушки своей наготой. Начинает светлеть. Чёрное хлюпающее небо сереет, становясь каким-то рвано-мышиным. Сбавляю шаг, видя вдалеке застывшую хрупкую фигурку.       Оленьи глазки, зелёное платьице, белые грязные колготки, чёрные аккуратные туфельки и растрепанные волосы цвета лесных орехов.       — Привет, маленькая, — дружелюбно произношу, садясь на колени перед девочкой. Ей от силы шесть. Малышка кусает губы и дергает напряжёнными руками плотную ткань платья. — Я пришёл, теперь все будет хорошо, слышишь?       Девочка кивнула, ее глаза наполнились слезами. Тихий голос надрывно прошептал:       — Вы мой принц, да?       — Да, моя хорошая.       — Славно, давно пора, — послышался ещё один голос и я увидел другую часть девочки. Она была взрослее. Тощая, усталая, окровавленная. Ее боль не делилась на душевную и физическую. Она разделилась на двух людей. Человека «до» и «после». На маленькую испуганную девочку и на усталую измученную девушку. В ее боли не было граней, в ее жизни редко мелькала радость. Ее жанр — драма.       Девочки подпустили меня к своим воспоминаниям, похожим на страшных бесформенных чёрных монстров, я задержал дыхание, перед тем как раствориться в них, хотя воздух здесь и не нужен.       Копаться в памяти мерзко. Особенно в памяти душевно больных. Это как забраться в разлагающиеся помои, чтобы вытащить оттуда нужные детали и после долго очищать их, избавляя от малейшего запаха, от отголоска того, в чем они лежали.       С физическими повреждениями было проще. Я как бы чувствовал, где проблема, и направлял на неё энергию в организме человека, и со временем могло вернуться зрение, слух, встать на место кость, рассосаться опухоль, выйти камень...       С душой было быстрее, но не всегда проще...       ***       Девочки сидят на площадке, одна рассказывает, что видела гномиков в старом заброшенном доме в лесу. Смех смешивается с испуганными репликами, а потом вновь сливается в хохот. Неожиданно поднимается серьезное предложение выбрать того, кто постучится в дом гномиков и поздоровается с ними.       Звучит считалка. Жеребий падает на Валю. Она смотрит своими большими глазами на палец, что тыкнули в ее сторону на последнем слоге скороговорки. Девочка мотает головой, просит пересчитать, хочет отказаться.       Она, в отличии от остальных, боится дома в лесу и этих непонятных гномиков. Сказку про Белоснежку девочка не читала. Зато знала одну страшную, про русалочку (опера Даргомыжского), которую однажды ей легкомысленно рассказал отец, и ясно тогда поняла, что не все сказки заканчиваются хорошо. И особенно для правителей. Хоть у малышки и не было своего королевства, но она все равно думала о том, что все кончится плохо.       Подхожу к воспоминанию и слегка меняю его, останавливая руку девочки напротив совсем другого лица. Мягко меняю страх Вали на облегчение и запускаю воспоминания дальше. Пока все просто.       ***       Девочки дружной стайкой бредут по лесу. Самая высокая из них вдруг замирает, глядя куда-то вперёд.       — Я дальше не пойду, пусть Валька идет одна, — голос ее подводит, чуть срываясь. Следую за ее взглядом и замечаю чёрную кривую тень, ускользающую в глубину леса.       — Почему? — спрашивает высокую другая девочка, легкомысленно хлопая голубыми глазами.       — Потому что... Потому что мы можем их спугнуть! — находится с ответом девочка и начинает пятиться назад. — А потом Валенок сама расскажет, что да как!       — А если она не постучит? — хором спросили две другие девочки, сверля Валю недоверчивым взглядом, отчего девочка втянула шею и стала кусать ногти, не смея поднять взгляд со своих испачканных чёрных ботиночек.       — Ну пусть кто-нибудь один покараулит, а мы здесь подождём, — ответила высокая. — Валенок, не подведи!       Дёрнувшись от странной клички, как от пощечины, девочка робко кивнула и медленно пошла вперёд. За ней двинулась одна из девчонок, гордо вскинув голову и едва ли не чеканя шаг. Тонкие косички мерно покачивались в такт ее движениям.       Снова слегка меняю воспоминания, чтобы Валя была не той, что должна постучать, а той, кто будет смотреть на это.       Следую в воспоминании дальше, меняя эмоции девочки на диаметрально противоположные. Уныние и страх превращаются в любопытство и предвкушение. Уверенность тепло покрывает четкие фрагменты прошлого, преображая густой колючий лес, пропитанный серыми красками и криками ворон во что-то сказочное, доброе.       Главное не перестараться. Не будет реализма и Валя усомнится в истинности воспоминаний. А это нам надо? А этого нам не надо.       Вот Валенок, какая же милая кличка, робко стучится в старую дверь. Я медленно подхожу к ней, изучая окружение. Деревянный дом погнулся, в крыше видны зазоры, из которых торчат ветки деревьев. Окна закрыты резными ставнями... Все скрипит, словно дом дышит и каждый вдох доставляет ему боль.       Валя оборачивается, чтобы посмотреть на девочку, пришедшую с ней, но сзади никого уже нет.       Страх парализует.       По моей коже бегут мурашки, хотя не должны, в виду понятных причин. Мне становится дурно.       Останавливаю картинку, когда понимаю, что входная дверь в дом приоткрывается и маленькая гнилая ручка начинает тянуться к ребёнку.       Надо вычеркнуть это воспоминание. Нарисовать другое... Иначе мне самому будут мерещится эти руки!       Пустой каменный дом, светлый и чистый, внутри стол, стулья, картины, игрушки. На полу ковры, есть умывальник и примитивный туалет.       Все чинно и красиво. Валя улыбается находке и это становится новым клубом для девочек, в котором они проводят дни за поделками, разговорами и песнями.       Так лучше...       Снимаю паузу, глядя как мерзкое существо втягивает Валю в темноту.       Красные огоньки глаз сверкают в темноте. Писклявый смех сменяется бормотанием.       От шока девочка теряет сознание и воспоминание рвётся.       Стираю каждый момент, перекраиваю. Понимаю, что весь ужас впереди. Появляется позорный страх отступить, вычеркнуть кусок жизни девочки не глядя, но просто не могу. Она достойна счастливых воспоминаний а не дыры в них.       Дальнейшее купание в прошлом происходило в ускоренном темпе. Я просто не могу смотреть на то, что эти мерзкие низкие гнилые твари делают с Валей.       Эта помесь гоблинов с домовыми, в числе каноничных семи морд, втащили девочку в своё жилище, чтобы она стала для них Белоснежкой. У уродцев даже была книга, которую они любезно читали запуганной девочке. А потом трогали, мучали, резали... Они хотели чтобы малышка превратила дом в прекрасную избушку, чтобы готовила вкусную еду и грела монстрам постель. За неповиновение «гномы» избивали девочку, нагоняли на неё кошмары или запирали в старом платяном шкафу на сутки, лишив еды и воды.       Приветствовалось, чтобы малышка улыбалась и пела песенки, танцевала, радовалась принесенным трупам животных, которые ей приходилось готовить на старой печи, смеялась шуткам и не отлынивала от работы. Сами монстры активно помогали девочке не умереть, легко залечивая повреждения, воруя из соседней деревни нужные для малышки вещи и согревая ее хрупкое тельце зимними вечерами, когда холод пробирал до самых костей.       Выходить из дома она могла лишь с сопровождением. Предложение «гномов» позвать в дом одну из подружек Вали, девочка не принимала. Боялась, что ещё одна малышка пострадает. Люди не могли найти потерянную девочку, хоть и прочесывали лес. Магия отводила глаза всем любопытным и заинтересованным. Так что девочка иногда слышала, как ее зовут знакомые голоса, но не могла вырваться из плена.       Валя теряла надежду и начинала верить в прекрасного принца, который разбудит ее и вытащит из этого кошмара.       Я менял воспоминания, срывал отголоски прошлого, сминал огрызки мерзкого и гадкого, пока не разгромил и не переписал эту часть истории.       Уставший, практически постаревший в этом вальсе памяти, со стоном продолжил, ощущая, что скоро эта история закончится. Сил совсем не было. А кровь мне перепадёт только со следующим пациентом, до которого ещё надо дойти.       Многие воспоминания душевно больных очень страшны. Но проблема в том, что многие страшные образы — всего лишь образы. Оторви их — и останется скучная жизнь. А здесь была реальность. И приходилось переписывать память.       С мифическими тварями и маленькой ни в чем не виноватой девочкой.       ***       Ночь. Звёзды видны через открытое в потолке окно. Низкие гнилые существа не были лишены романтики, они дарили букеты цветов, пели песни на своём примитивном языке, дарили украшения, одежду для девочки. И на это окно согласились.       Но эта ночь была особенная, монстры тихо перешептывались, пока к уснувшей девочке не подошёл главарь.       Он что-то говорил, на что девочка лишь морщила лоб и опасливо сжимала тонкую ткань одеяла.       Вот монстр подал девочке яблоко, красивое, красное.       Малышка вяза его в руки.       — Скушай, когда ты его скушаешь...       — Ты уснёшь...       — И прийдет...       — Принц...       — Чтобы тебя...       — Спасти!       Монстры заканчивали друг за другом слова, едва не перебивая. Они хотели продолжения сказки, вдоволь наигравшись и желая увидеть «принца», который поблагодарит гномов и унесёт свою Белоснежку в замок, чтобы они нашли себе новую девочку, краше прежней.       Валя смотрела на это яблоко, словно на спасение. Улыбнувшись тварям, наверное в первый раз за год существования вместе, откусила крупный кусок яркого плода.       Она верила, что умрет. Она надеялась на это больше всего на свете.       Я стоял, глядя на малышку через призму ее воспоминаний и становилось тошно. Маленькая бедная птичка.       Дикий рык, тупой удар, и кровавые брызги летят по избе. Валя сидит, с открытым ртом глядя на то, как нечто раздирает тела «гномиков». Яблоко падает на пол, катится куда-то, отстранённо наблюдаю за этим ненужным движением.       В маленький зловещий домик ворвался монстр. Он был совсем другим. Или, можно даже сказать, другой. Тело человека, да пасть волчья.       Бой на диких скоростях, которые отравленное ядом сознание маленькой девочки не могло лишний раз заметить.       Визг смешался с лязгом металла, мне даже захотелось поучаствовать в представлении, размахивая каким-нибудь топором и превращая уродливые бошки «гномиков» в месиво.       Воспоминание оборвалось, но я мог оставаться в нем, перестав видеть, но слыша и чувствуя запахи.       Девушка с волчьей пастью ощупала Валю и взяла на руки. Тепло избы сменилось холодом улицы, а потом снова теплом. Скорее всего транспорта.       Ее уложили куда-то и что-то вкололи, после чего любой доступ к воспоминаниям наглухо закрылся.