Дорогой Джон

В гостиной что-то рушится с оглушительным грохотом, и Джон просыпается. — С тобой все нормально? — кричит спросонья. Шерлок молчит. Джон напряженно вслушивается пару секунд, а потом вспоминает события вчерашнего дня — Майкрофта, Анну Каренину, Эрсена, дело о брильянтовом ожерелье… злого, насупленного Шерлока — откидывается на подушку и трет глаза. Часы показывают восемь утра, и Джон думает, что это отвратительно рано для подъема во время отпуска. Слишком рано для всего. Воздух по-утреннему прохладный, Джон укутывается в простыню и поворачивается набок в надежде проспать до обеда. Или, может быть, до самого вечера. Или до самого выхода на работу. В гостиной что-то снова гремит. Джон решительно садится, нашаривает тапочки и плетется выяснять, что происходит. Шерлок сосредоточенно подворачивает рукава мятой рубашки. Он полностью одет, у его ног лежит невесть откуда взявшаяся клюшка для гольфа, на диване, на стопке книг установлено зеркало из ванной, по-прежнему облитое какой-то мутью. — Шерлок? — Я занят. — Давай помогу тебе, — вздыхает Джон и протягивает руки к не желающему подворачиваться рукаву. — Не надо, — говорит Шерлок. — Тебе пришло смс от Майкрофта, ему твоя помощь нужнее. А я справлюсь сам. — Cнова читаешь мои сообщения? — Ну разумеется! Он — мой брат, я имею право знать, что происходит. — О. Ясно. Джон наблюдает за тем, как Шерлок взвешивает в руках клюшку, глядя поочередно то на нее, то на зеркало. Когда он замахивается и пару раз с силой рассекает воздух, Джон решает, что, пожалуй, не хочет знать, что здесь происходит, и ретируется. Телефон обнаруживается в кармане брюк. Удивительно — Шерлок проверил его телефон и не бросил его в кухне или гостиной. Шерлок положил вещь на место. Это не к добру. «Дорогой Джон, благодарю вас за чудесный вечер. Надеюсь, сегодня нам удастся разобраться в нашей небольшой истории». В гостиной снова что-то грохочет. Джон закрывает лицо руками. Можно было бы пойти сейчас к Шерлоку и сказать наконец что-нибудь… значимое. Что-нибудь, что заставит его прекратить отмалчиваться и крушить гостиную. Или не заставит? Иногда не нужно все искусственно усложнять. Иногда нет иносказаний, подводных течений и тайного смысла. Иногда дружба и секс — это просто дружба и секс. «Мы с тобой друзья, которые делят на двоих некоторые физиологические потребности. И ведь, согласись, это гораздо удобнее, чем придумывать себе несуществующую духовную связь. Любовь — простенькая формула, 2-фенилэтиламин, синтезирующийся в организме. Мы можем отталкиваться от крайне спорной, но так популярной сейчас гипотезы, что двое влюбленных — половинки целого. Даже если принять это условие за константу, все равно получается чушь. На планете семь миллиардов людей, какова вероятность встретить того самого второго? Он может жить в Австралии или Уганде, и ты даже никогда не узнаешь о его существовании. Значит то, что называют любовью, на самом деле таковой не является, так как вероятность, что твоя половинка находится в твоей стране (я уж не говорю об одном городе), близится к нулю. Потому я считаю, что у нас с тобой самая удобная форма отношений. Мы прогрессивнее, мы смотрим вперед, не отвлекаясь на сантименты. Когда-нибудь так будет жить вся планета». Джон ложится в кровать, закутывается в простыню. В гостиной снова гремит. Удары сыплются мерно, один за другим. Джон берет подушку и накрывает ей голову. Глаза слипаются. Джон снова мечтает впасть в вечную спячку. Или съехать отсюда к чертям. К чертям или на Остров Феникс — там жара, море и пальмы. Сквозь подушку звуки из гостиной почти не слышны. Если закрыть глаза, то можно представить, что так шумит море. — Джон. Сон, пальмы, остров Феникс. — Что это за дело, Джон? Шерлок стоит над кроватью, скрестив руки на груди. Высоко поднявшееся солнце мажет желтым по глазам, подушка валяется на полу, затекла шея. Джон медленно садится, щурясь на свет, прикидывает, слишком ли по-детски будет звучать «Я расскажу тебе про свое дело, если ты расскажешь мне про свое». — В нем замешаны русские? — Откуда ты… Нет. У Шерлока блестят глаза, и Джон ждет сложнейшей, поражающей воображение, логической выкладки. — Вас видели вчера вместе с Закревским. — Ясно, — говорит Джон и смотрит Шерлоку в лицо. Шерлок молча буравит его взглядом. Джон тянется за подушкой, поднимает ее, отряхивает, кладет в изголовье кровати, тщательно разгладив ладонями. Не дождавшись объяснений, Шерлок выходит. В телефоне обнаруживается смс от Гарри, приглашение на обед. Джон отвечает, что приедет. Редкие семейные обеды — единственное, на чем держится их тоненькая, разрывающаяся связь. Гарри называет такие обеды программными. Раз в месяц они собираются в ее гостиной, едят несъедобную стряпню или заказывают пиццу. Шерлок, закутавшись в халат, лежит на диване лицом к стене. Джон проходит в кухню, готовит завтрак. Он твердо усвоил, что перед обедом с Гарри нужно плотно поесть. Однажды он пришел к ней голодный, прямиком с работы. В тот день Гарри потчевала его нестерпимо сладким желе из ананасов. Оно было ядовито-желтое, с металлическим привкусом. И Джон надолго запомнил тот обед. Битый час он успокаивал переживающую очередной разрыв Гарри и свой громко урчащий желудок. Это была сущая пытка. Джон пьет кофе, глядя в окно гостиной на яркое холодное небо и суетливую Бейкер-стрит. Когда часы на каминной полке затягивают свою мрачную мелодию, Шерлок чертыхается и накрывает подушкой голову. Джон даже не вздрагивает. Ко всему можно привыкнуть. — Разожги камин, — просит Шерлок. Джон разжигает. Накрывает скрючившегося на диване Шерлока пледом, укутывает босые ноги. Между подушками дивана он замечает зажатую упаковку от M&M`s, подцепляет ее пальцами. — Оставь, — велит Шерлок. Джон улыбается. Шерлок размеренно дышит. Глаза его закрыты, но ресницы подрагивают. Джон долго смотрит на него, пытаясь выскрести из души это неуместное, теплое, поганое чувство. Говорят, если любишь что-то, можно сделать так, чтобы оно тебе надоело. Гарри обожала Ричарда Гира. Когда одержимость приняла угрожающие размеры, она заперлась в своей комнате и три дня подряд гоняла по кругу все фильмы с ним, которые только смогла раздобыть. Через три дня Гарри поняла, что переродилась. Смазливое лицо и седеющая шевелюра перестали ее привлекать. Закрепив эффект еще одним просмотром «Красотки», Гарри вышла из комнаты совсем другим человеком. Джон всегда подозревал, что именно после того памятного киномарафона Гарри охладела к мужчинам и стала интересоваться стройными девушками с медными волосами и широкими улыбками. А на улице — неожиданно сильный ветер, небо сереет на глазах. У подъезда Джон размышляет, не вернуться ли за зонтом, но отметает эту мысль. В такси он то и дело поглядывает на хмурящееся небо. Гарри встречает его веселая и посвежевшая. Они сидят в гостиной в старых креслах. Гарри пьет чай, щебечет о прошедшем отпуске, о прекрасной девушке Кларе. Ерошит пятерней и без того растрепанные волосы. Она выглядит счастливой и беззаботной. В доме пахнет чистотой, а свежезаказанная пицца удивительно вкусна. — Ты счастлива? — спрашивает Джон. Гарри улыбается и салютует ему кружкой. За окном темнеет. Джон все чаще поглядывает на часы — время течет слишком быстро. Сегодня его ждет еще одна встреча с Майкрофтом. Еще одно приключение. Джон не знает, радоваться или огорчаться. Не понимает, во что влип на сей раз. Будто ему мало одного гения. «Я заеду за вами в семь», — приходит смс. «Но я не на Бейкер-стрит». «Я знаю». Гарри спрашивает, с кем у него свидание. Джон отвечает, что уже слишком стар для этого. Они смеются и чокаются кружками. За любовь. Ровно в семь Джон целует Гарри, спускается вниз по лестнице. И это бенефис подступающей осени — сумрачное небо медленно опадает на асфальт. Джон ежится от пронизывающего ветра, поднимает воротник куртки, прячет руки в карманах. В полированном капоте мрачного черного автомобиля, припаркованного у обочины, отражается свет загоревшихся фонарей. Где-то далеко гремит гром. — Добрый вечер. — Cначала Джон слышит голос. Медленно опускается тонированное стекло. Майкрофт, растянувший губы в любезной улыбке, поднимает бровь: — Садитесь. Автомобиль оживает, недовольно урчит. Майкрофт разглядывает Джона с соседнего сидения. — Готовы продолжить наше дело? Невыносимо сахарный тон. Джон помнит о вежливости. Он молча кивает и отворачивается к окну. В такую погоду, пожалуй, ни один город не будет выглядеть красивым, но Лондон как-то умудряется. Грозное небо, темные, ощетинившиеся улицы. Пики фонарей, пронзающие тучи, лишь добавляют остроты в привычный городской облик. Лондон сейчас кажется особенно поэтичным. Майкрофт почти нежно касается пальцами экрана телефона. Иногда он хмурится, возникающая между бровями складка неуместно смотрится на его холеном лице. Машина останавливается, а Майкрофт будто этого не замечает — сосредоточенно вчитывается в мелкий текст на дисплее. Джон выходит первым, оглядывает ярко выделяющийся в сумерках светлый особняк. «Черные вязы», — читает он изящной ковки надпись на воротах. Неслышно подошедший Майкрофт кладет руку на его плечо: — Добро пожаловать. Джон решительно шагает к крыльцу, оставляя Майкрофта с его длинными руками позади. Их встречает экономка, высокая худая женщина, просит следовать за ней. Дом кажется огромным. Они идут по коридорам, увешанным картинами в тяжелых золоченых рамах, минуют с полдюжины одинаковых дверей. Перед одной такой дверью стоит мрачный здоровяк в черном костюме. Лицо у него непроницаемое, взгляд пустой; он так высок, что пожелай войти в скрытую за дверью комнату, ему пришлось бы пригнуться. — Карло, мистер Закревский ждет этих господ, — говорит экономка. Здоровяк делает шаг в сторону, позволяя нам войти. В гостиной приглушен свет. Вместо помпезной, истекающей хрустальными каплями люстры тускло горят симметрично расположенные по стенам бра. Невысокий столик у камина сервирован для раннего ужина, в центре его высится нечто, отдаленно напоминающее гигантскую стальную сахарницу. — А это — самовар, — говорит Закревский, тяжело поднимаясь из глубокого кресла. — Какая занимательная вещь, — говорит Майкрофт. — Удивительная! — подхватывает Закревский, жестом указывая гостям на кресла. — Привносит русский колорит в любой дом. — Не сомневаюсь. Закревский ловко разливает чай из самовара, расхваливая стоящие на столе угощения. Мирно потрескивает камин. — В отличие от ваших джемов и конфитюров, варенье готовят так, чтобы ингредиенты сохраняли свою форму. Чтобы понять, из чего сделан джем, ты должен прочесть надпись на банке. Желтая масса — персиковый джем, апельсиновый конфитюр или ананасовое желе? А здесь, только посмотрите: вот вишня — вишневое варенье, вот клубника — клубничное. Облепиховое варенье (его я особенно советую), ревеневое, сливовое, брусничное… — Закревский уделяет внимание каждой из многочисленных вазочек на столе. Джону вдруг ужасно хочется домой, в свою неприветливую гостиную, к своему трескучему камину. К кофе и сэндвичам. Впрочем, варенье оказывается действительно замечательным десертом, а Закревский — приятным собеседником. Когда Закревский заканчивает рассказывать Джону свое видение российско-британской «Большой игры» в Афганистане, Майкрофт тихо говорит: — Вы замечательно гостеприимны, Эрсен, но мы не должны забывать о делах. Закревский вздыхает. Его лицо становится грустным. — Разумеется, Майкрофт, разумеется. Итак, ожерелье. Кажется, я успел вам рассказать некоторые факты. Что конкретно вас интересует? — Вы сказали, что код от сейфа знали только члены вашей семьи… — начинает Джон. — Думаете, это кто-то из моих? — с несчастным видом прерывает его Закревский. — Мы этого не знаем, — говорит Майкрофт. — Но почему бы вам не рассказать нам о своей семье? Немного, лишь то, что считаете нужным. Закревский снова вздыхает. Пододвигает к себе небольшую деревянную коробочку, в которой оказываются сигары. Джон отказывается попробовать, с улыбкой качая головой в ответ на уговоры, а Майкрофт берет одну. Раскуривает — медленно вертит сигару у пламени щегольской зажигалки, подносит ее ко рту, делает несколько осторожных затяжек и самодовольно улыбается, когда кончик сигары становится раскаленно-красным, расслабленно вытягивает ноги к камину. — Начнем с того, что мое имя вовсе не Эрсен. В России меня называют Арсений, родители дали мне это имя в честь нашего великого предка, графа Арсения Закревского, который был московским градоначальником в сороковых годах позапрошлого века. Не буду описывать подробно историю нашего рода, скажу лишь, что волею судеб моего отца занесло в ваши края. Здесь он нашел свое благополучие и женился на моей матери. Я родился в Лондоне, считаю Британию своей родиной, но по понятным причинам меня всегда тянуло в Россию. В первый раз я рано женился. Это произошло под влиянием чувств и, в сущности, было довольно глупо — мы развелись через полтора года. Развод сильно меня измучил — о, это ощущение, что нужно все строить заново. Новую жизнь я решил начать в другой стране. Был девяносто третий год, мне было двадцать пять, в Россию я отправлялся полный надежд. Само собой, я неплохо знал русский, сумел наладить в Москве небольшой бизнес, который приносил мне приличные деньги. Там я женился второй раз — на дочке тогдашнего ректора одного университета. С тех пор с Анной мы вместе уже почти двадцать лет. У нас есть сын Эдуард, чудесный мальчишка. Если бы вы видели, каким он был замечательным проказником в детстве! Как он бил комнатной туфлей тараканов! Шлеп! Шлеп! Шлеп! Не успеешь и глазом моргнуть, а трех как не бывало. Сейчас-то он уже совсем взрослый… Время бежит… Десять лет назад мы всей семьей переехали сюда, в «Черные вязы». Знаете, вяз — исключительно мужское дерево, дерево истинных душевных качеств настоящего мужчины. В сложные моменты я подхожу к старому вязу, который растет у ограды, и будто напитываюсь его силой. Закревский замолкает, задумчиво пыхтя сигарой. — А ожерелье? — Ах, ожерелье… Считается, что это то самое ожерелье, что отдала Екатерина Первая для подкупа османского Великого визиря, в результате чего Петр Первый смог заключить Прутский мир. Великая была женщина. Я купил его несколько лет назад на одном аукционе за более чем приличную сумму. И хотел бы получить его назад. — Расскажите, как вы обнаружили пропажу? Кто был в доме в этот момент? Известно, когда оно исчезло? — Джон старается думать так, как думал бы Шерлок. — Все. Все были в доме. Я открыл сейф, чтобы достать кое-какие бумаги, ожерелья не было. Этим сейфом я пользуюсь довольно часто, точно знаю, что когда ожерелье пропало, вся семья была дома. — Могу я побеседовать с членами семьи? — Увы. Эдуарда нет, он занятой человек. А Анну уже несколько лет мучают страшные мигрени. В такие дни она запирается в комнате, и ее лучше не тревожить. — В таком случае, могу я осмотреть сейф? Закревский глядит на Джона удивленно. — Конечно. Он проходит к одной из картин, висящих между тусклыми бра. На картине изображена тоненькая, совсем юная девушка в нежном платье, она уверенно позирует, сидя верхом на мощном вороном скакуне. На красавицу восхищенно глядит маленькая девочка с по-детски пухлыми ладошками и завитыми смоляными кудрями. — «Всадница»? — спрашивает Майкрофт. — Копия, разумеется, — поспешно отвечает Закревский и сдвигает картину в сторону, открывая вделанный в стену сейф. — Эта наездница удивительно похожа на юную Анечку, — говорит он нежно, набирая длинный код. Дверца мягко открывается. Джон подходит к сейфу, вспоминая, что говорил Шерлок, когда они расследовали дело о краже из банковской ячейки. «Следы давления обычно самые явные. Это может быть вмятина, отпечаток или отслоение, — говорил Шерлок, внимательно, сантиметр за сантиметром, рассматривая тяжелую сталь. — Может остаться след соскоба… Следы резания — что за чушь, здесь ничего не резали!» Шерлок, конечно, говорил все это сейфу, или стене, или кому угодно, только не стоящему рядом Джону. Но Джон запомнил. «Люди на улице странно смотрят, когда я разговариваю с черепом, поэтому я мог бы разговаривать с тобой». Джон отмахивается от неуместных воспоминаний, продолжает внимательно изучать сейф, подсвечивая себе встроенным в телефон фонариком. — Следов взлома нет, — наконец говорит он. Майкрофт удивленно поднимает бровь. — Я хотел бы поговорить со слугами, — говорит Джон. — Это возможно? — Я позову миссис Толлер, она, должно быть, на кухне. — Не нужно ее отвлекать, я могу спуститься к ней сам. Хочу задать всего лишь пару вопросов. Закревский внимательно смотрит на Джона, а потом громко зовет: — Карло, зайди! — Джон не сразу понимает, к кому тот обращается, но скрипит дверь и в гостиную, пригнув голову, входит огромный Карло. — Проводи доктора Уотсона на кухню. — А мы здесь пока поговорим о наших скучных делах, — подает голос Майкрофт. Следуя за Карло по слабо освещенным коридорам и лестницам, Джон думает, что дом слишком огромен, слишком неуютен для такой небольшой семьи. На одной из лестниц мимо них тенью проскальзывает высокая женщина в длинном жемчужно-сером платье. Материализовавшаяся словно из ниоткуда, она молча кивает Джону, поравнявшись с ним; платье из легкого, летящего материала касается его руки. — Это хозяйка дома? — спрашивает Джон у Карло, его голос гулко, остро разносится по дому. Карло даже не оборачивается, продолжает тяжело ступать по толстому ковру. В кухне жарко и гораздо более оживленно, чем в остальной части пустынного особняка. Миссис Толлер вопросительно глядит на вошедшего Джона. — Меня к вам любезно проводил Карло. Я хотел бы с вами поговорить. — Вы из полиции? — Что-то вроде этого. — А мистер Закревский… — Он не против. Он сам меня направил. Миссис Толлер переставляет кастрюлю на плите, усаживается у небольшого, накрытого цветастой скатертью стола. Она вытирает руки о передник, и в этом жесте Джону чудится что-то нервное. — Как давно вы работаете у Закревских? — В декабре будет тридцать девять лет. Я работала еще у родителей Эрсена, а когда их не стало, переехала в «Черные вязы». — Что вы можете сказать о хозяевах? — Только одно: ни одни хозяева не любят слуг с длинным языком. Она глядит на Джона с усмешкой. Ее тонкие брови вопросительно приподнялись, вся она выражает живейшее внимание, вежливо ожидая дальнейших вопросов. Джон складывает руки на груди. — Я не прошу вас никого порочить. Расскажите о них что-нибудь хорошее, то, что вам приятно было бы вспомнить. — Ну что же. — Экономка раздумывает, черты ее заметно смягчаются. — Мистер Закревский прекрасный человек. В день, когда его родителей не стало, я была без ума от горя. Он сам позвонил мне, предложил работать у него — вся семья только приехала из России, они еще не успели найти слуг. С Анной мы сразу поладили. Красивая она была невероятно, тоненькая, легкая и такая добрая и чуткая, что невозможно было ее не полюбить. Мальчик, Эдуард, сначала вел себя престранно. Все эти детские забавы, которых я не понимаю — он был то невероятно мрачен, то носился по всему дому, как ненормальный, а чаще всего сидел в засаде во дворе, поджидая соседскую кошку или беспечно залетевшего голубя. Но об этом незачем распространяться, доктор Уотсон, это вас вряд ли интересует. — Меня интересуют все подробности, — говорит Джон мягко, — представляются они вам относящимися к делу или нет. — Хорошо. А вот мисс Эллис была чудесной, послушной девочкой. И если бы мне не рассказали сразу, что она дочь Эрсена от первого брака, я бы ни секунды не сомневалась в их с Анной родстве. Когда они гуляли вместе по двору в летних платьях, создавалось ощущение, что между ними полная гармония. Так было всегда. До тех пор, пока… — Мы заждались вас, дорогой Джон, — Майкрофт ступает на кухню, оглядывается. Крылья его носа чуть подрагивают, но на губах — неизменная улыбка. — …мисс Эллис не уехала в Филадельфию, — заканчивает миссис Толлер. Она поднимается, чтобы налить в большую кружку чай из пузатого чайника. На Джона веет травами и мятой. — У моей бедной Анны страшные мигрени, я должна отнести ей чай. — Не будем вас задерживать, — отвечает за Джона Майкрофт. В холле Закревский что-то быстро и отрывисто говорит Карло. Увидев их, он расцветает в улыбке, Карло отходит на шаг назад, совершенно растворяется в тени. — Спасибо, что заехали, — восклицает Закревский. — Приезжайте снова, скоротаем еще один вечерок в приятной компании. А на улице ветер и непроглядная темень. Шуршит листьями огромный вяз. Джон ежится. — Удалось что-нибудь разузнать? — тихо спрашивает Майкрофт. — Ничего необычного, слишком мало времени, слишком мало подробностей. — Согласен с вами. Но, между прочим, я тоже не сидел без дела. — Майкрофт ныряет в машину, Джон — следом за ним. — Предлагаю соединить наши гипотезы за ужином, скажем, послезавтра. — Что мешает сделать нам это сейчас? — Не люблю заниматься делами в машине. — Майкрофт достает телефон, нежно гладит дисплей, просматривая ярды мелкого текста. — Но это не мешает вам уткнуться в телефон. — Скажу вам больше, некоторые поездки я планирую специально, чтобы можно было без помех уткнуться в телефон. Джон глядит на профиль Майкрофта. В холодном свете дисплея тот выглядит почти демонически — удлиняется нос, становятся острее скулы, губы делаются тоньше, а в глазах появляется какой-то особенный прищур. Джон отворачивается к окну. Да, с Майкрофтом вести расследования определенно комфортнее, чем с Шерлоком. Неспешные беседы, сигары, покладистые клиенты, вежливость и внимание. Как же все это время ему не хватало внимания! И Джону не нужно много — Лора отлично выдрессировала его в свое время разговорами о личном пространстве, а война закрепила эффект. Но от Шерлока ему нужно немного больше, чем черепу, который он вынужден временно заменять. Чтобы Шерлоку было удобно. Чтоб люди на улице не оборачивались. Поднимаясь по ступенькам домой, Джон старается не думать о Шерлоке. Он собирает воедино весь сегодняшний вечер, бережно укладывает свои воспоминания, стараясь создать одно комфортное для них и себя пространство. Он кружит в них, касается их, перебирает одно за другим, ведь каждая деталь может оказаться важной. Он проходит вглубь пустой, темной гостиной, ложится на диван, поджав ноги, закрывает глаза и смыкает кончики пальцев.