Первое, что понимает Питер по пробуждении в новом месте, это то, что вокруг темень, а за окном ночь. Второе — на часах всё ещё шестнадцатое января, вот только уже не утро, а почти полночь. Ну, а третье: из всего, что он желал увидеть, ни одно желание не оправдалось.
Открывая дверь, он надеялся увидеть Мэй — родную, любимую, живую. Увидеть то, по чему так истосковался — её улыбку, взгляд, руки, всё то, что оберегало его, дарило покой и защищало.
(Но она не смогла, Питер, нет. Как думаешь, ей хочется жить?)
Он хотел ещё раз увидеть его — Старка. Такого сломленного и сильного одновременно, его бледность кожи, морщины-трещины у глаз, руки в мозолях и ожогах от длительной работы. Те руки, что всегда оберегали его, были рядом, похлопывали по плечу и защищали.
(Но не смогли в этот раз, Питер, не смогли. Из сотен тысяч раз. Как думаешь, он когда-то простит себя?)
Питер много чего хотел увидеть. Но подсознание всегда знало лучше.
В полумраке комнаты, опёршись на спинку кресла, под мерный ход часов смотря в пустую стену, сидел
Стив Роджерс.
Во взгляде ничего, какая-то пустота. Светлые глаза похожие на озёра отныне словно покрыты слоем льда. От Капитана в том, что видел Питер, осталась только самая малость: лицо и статура. Того, что делало Стива героем, не наблюдалось: искра в его глазах замёрзла, а вместе с ней желание спасать, рвясь из всех сухожилий, и вера в лучшее. Теперь он обычный парень из Бруклина. Вот только если у того мальчишки почти сто лет назад была хоть какая-то надежда, то сейчас Стив её утратил.
Стрелка часов мерно передвигалась к полуночи.
Роджерс всё думает, думает, думает…
Ну что, какова цена твоей победы?
Его бледное лицо украшено синяками под глазами. Мозг вторит, что надо спать. А разуму снятся кошмары. В них слёзы Старка.
« — Тони…
— Это ты виноват, ты, ты, ТЫ!»
В них кровь на губах ребёнка.
« — Он не дышит, Стив, не дышит!»
В них навсегда застывшая улыбка Питера на бледном лице.
Мёртвом.
Роджерс проводит дрожащими руками по лицу, с силой нажимая на глаза. Сколько он уже не спал? Сутки? Двое? Да чёрт его знает. Он ведь суперсолдат — и не такое переживал. Главное не засыпать. Главное не увидеть
это снова.
В темноте комнаты бесплотный дух Питера тихо шагает по паркету. Его шаги — шелест бумаг на полу. Парень тихо садится на корточки напротив Стива и глядит в его ледяные глаза, стараясь отыскать там Капитана. Но сквозь толщу льда не видно ничего. Капитан утонул, он опять во льдах, только уже не воды, нет. Он закован в лёд собственной вины: той самой, что царила в нём, когда он потерял Баки, той самой, что обрушилась на него, когда вибраниум щита вонзился в грудь Железному человеку. А теперь Питер. Ребёнок. Ещё толком не вставший на ноги мальчик, которому просто не повезло.
Взгляд Питера — свечение луны из окна. Прозрачное свечение. Но Стив что-то чувствует. Какое-то тепло обволакивает его, словно он способен ощущать взгляд парня. В его взгляде — сожаление, и то, о чём Роджерс уже и забыл мечтать. Оправдание. Влага вновь скапливается в глазах мужчины, и он вторит в пустоту, которой сейчас и являлся Питер:
— Господи, что же я наделал?
Парень улыбается уголками губ и лишь тихо проговаривает:
— Ничего.
Касание Питера — лишь ветер из открытого окна. Но лицо Стива тут же окутывает теплом там, где покоятся бесплотные пальцы мальчишки. Роджерса словно прошибает током: в его сознании всплывает смех, улыбка и непослушные кудри Питера. Его бархатный голос и восторженное: «Это же Капитан Америка!», шутки невпопад и вечный красно-синий костюм. Но касания духа — лишь ветер. Тепло покидает Роджерса, и по его щеке всё-таки стекает солёная вода.
И Питеру на мгновение кажется, что лёд в глазах Капитана оттаял. Но лишь на мгновение.
Наступает гнетущее молчание, которое с каждой секундой становится всё тяжелее и тяжелее. Словно время решило внезапно остановиться и напоить Питера отчаянием Капитана доверху. Однако продлилось это недолго.
Свет заливает комнату в одно мгновение, и Питеру он кажется настолько ярким, словно способен испепелить его бесплотный дух в одно мгновение, выбросив обратно за грань. Стив полностью разделяет его чувства: Капитан мгновенно жмурится и вскидывает руки вверх, защищаясь ими от столь внезапного света. Он даже не способен раскрыть глаза и посмотреть, кто нарушил его покой. Любая белая поверхность словно светится, оттого ослепляя Роджерса ещё больше.
Но Капитан не был бы Капитаном, если бы не пересилил себя и не взглянул на нарушителя порядка.
На пороге стояла
Поттс, и Стив чуть ли воздухом не подавился. С того самого момента, как Питера доставили в реанимацию, они виделись всего раз. В тот самый момент, когда Старк, вышедший из медблока, вцепился в ворот Капитана и обещал заставить, дословно: «гнить в самой ближайшей канаве, корчась от боли минимум неделю». Роджерс, в общем, был и не особо против этой идеи, ведь, чёрт подери, он действительно этого заслужил. Медленно и мучительно умирать такой же ужасной смертью, на которую он обрёк Питера. Но Пеппер тогда его спасла — оттащила Тони. Пресекла все разговоры. Успокоила. Вернула хлипкий мост равновесия и понимания в их взаимоотношениях. Стив всегда считал, что зря — он не заслужил этого.
Сейчас она стояла, облачённая в тонкую рубашку и джинсы чёрного цвета, плотно сжав губы. А потом, тихо и как-то неуверенно проговорила:
— Капитан.
На переносице появилась морщинка, и она начала нервно перебирать ткань рубашки, думая, с чего бы начать. Но ей не пришлось долго придумывать, ведь Роджерс глухо рассмеялся, наигранно-весело заявив:
— Да брось. «Капитан»! — передразнил он Поттс, отчего та ещё плотнее сжала губы, исподлобья глядя на то, что стало со Стивом: — Меня уже давно никто так не называл.
—
Капитан, — упрямо продолжила девушка, пытаясь достучаться до того, что осталось от Капитана. Ведь там, во льдах его глаз, он всё ещё есть. И ждёт, когда его наконец-то разморозят. — Мир нуждается в вас.
— Мир? Во мне? Пеппер, Вы заблуждаетесь.
— Все ждут Вашего возвращения.
— У всех есть Тони, — парирует Стив, понимая к чему ведёт этот разговор. И ему страшно оттого, к чему это может привести. К каким воспоминаниям.
— Тони не может. Он слишком занят…
— Спасением Питера, да? Исправлением моих ошибок?
Стив резко встаёт, словно пружина, и вытягивается по струнке. Он не хочет ни этого разговора, ни этих воспоминаний, ни всех жалостливых взглядов. Роджерс виноват, он уже это понял, не надо напоминать ему раз за разом. Ему и так больно каждую чёртову ночь. Каждый раз, когда он закрывает глаза и несомненно их открывает, в отличие от Питера.
Ему больно жить.
Но он уже не может остановиться и говорит, говорит… Руки нещадно дрожат, в глазах влага, но он продолжает, не в силах остановиться:
— Я не справился с этой миссией. Я не смог спасти его. Так что же даёт гарантии, что я не ошибусь снова?
— Стив… Всем свойственно совершать ошибки…
— Но на этот раз цена была слишком высока.
Роджерс пресекает все попытки помочь. Его душит и выворачивает от собственной вины, он готов стоять на коленях и вымаливать у Паркера прощения, лишь бы тот очнулся. Картина крови на губах ребёнка застывает в подкорке мозга ярким пятном, и как только он закрывает глаза, как только кто-то произносит «Капитан», Роджерс стоит на снегу, что колет ноги, и видит, как капля крови стекает по юношескому лицу. Стив не хочет прощения. Он его не заслужил.
—
Ему шестнадцать, — не выдерживает Роджерс, влага скапливается у глаз, и Поттс замечает пустую бутылку из-под виски у него под ногами. Сегодня он ничего не скроет. Сегодня он говорит искренне. — Я всегда считал, что если что-то идёт не по плану, то я просто недостаточно приложил усилий. Что приложив все, что могу и не могу, всё получится. Но то, что случилось тогда… это выбило почву у меня из-под ног. Ведь я сделал всё, что мог. А ему всего шестнадцать. И возможно этого не изменить.
— Возможно.
Всё вокруг замирает. Время словно останавливается на этом слове. «Возможно». Это неопределённость, неуверенность ни в чём. Так всегда позиционировал это Стив. Так его учили. Это слово всегда выводило Роджерса из себя, потому что не понятно, что от него ожидать. Но именно эта неопределённость — единственное, что сейчас является спасением для Капитана Америки, и он из последних сил хватается за неё. Потому что неясность сейчас — это надежда. Надежда, которая ещё не успела покрыться льдом в его глазах.
Пеппер аккуратно, словно боясь спугнуть, подходит к Стиву беззвучными шагами, даже пытаясь не дышать. Не нарушать тишины. Не нарушать покоя. Всё слишком хрупко — дунь, и чуть дрогнувший в глазах лёд снова покроется новой коркой. Она идёт словно по минному полю. Тихо. Не дыша. И в итоге оказывается так близко, что способна дотянуться до крепкого, мужского плеча. Поттс протягивает руку, накрывая тонкими пальцами этот участок тела и мягко надавливает, призывая сесть.
Стив повинуется. Он слишком устал. Устал просыпаться по утрам, понимая, что вместе с ним не проснулся Питер. Понимая, что Тони убивается каждый день. Понимая, что Стрендж бессилен. Понимая, что ему надо продолжать жить. Правда, он уже давно потерял нить, которая бы отвечала на вопрос «зачем?».
Пеппер. Хранитель очага и всего того человечного, что есть в Тони. Почему она тут? Ангел в его жизни, человек, который наверняка знает, что у Старка есть сердце, и та, кто бы с гордостью носила его фамилию и детей. Она садится напротив Стива так же, как и душа Питера несколько минут назад, в попытке заглянуть в лицо, хотя у самой в глазах стоят слёзы. Ведь ей не надо носить под сердцем детей Старка, чтобы знать о материнстве. Ведь не так давно Тони потерял (и продолжает терять) кое-что дорогое не только его железному сердцу, но и её — совершенно обычному. И болит оно не меньше. Пеппер знает что такое быть матерью, хоть и косвенно.
— Стив,
он всё ещё жив. — Питер видит, как рвётся сердце Поттс, и не выдерживает: садится рядом и обнимает её за плечи. Пускай она не почувствует, пускай не увидит, но он не может так оставить её. Человека, который так просто его принял. Не за силу Человека-паука и отвагу, а просто так. Потому что он, Питер — потерянный, напуганный подросток.
Но она внезапно рвано вздыхает. Прикосновения Питера — ветер на плечах. Но за окном зима, а ей так тепло, так спокойно, что влага на глазах Поттс высыхает. Она чувствует. Чувствует, что не одна. И это даёт ей сил. Надеяться и говорить дальше:
— Он не просто «парень, которого ты не смог спасти». Он Человек-паук. И он всё ещё жив, Стив. Пойми это. — Рука девушки мягко касается небритой щеки Роджерса, и тот словно чувствует, как ток проходит у него под кожей. — Питер сильный, но ему нужна помощь. Помощь всех нас. Если просто сидеть сложа руки — он так и уснёт не проснувшись. Своими словами ты только убиваешь его. Своим бездействием. Стив, молю — не хорони его раньше времени.
Стив заглядывает ей в глаза. От одной мысли, что своими словами он закапывает мальчишку всё глубже и глубже под землю, кружится голова. Поттс права. Так дальше нельзя. Роджерс критически оглядывает бутылку у себя под ногами. Как же это всё-таки глупо.
Девушка поднимается на ноги и протягивает ему руку для рукопожатия, чеканя каждое слово, слово советский лозунг:
— Мстителям нужен командир. Тони всё ещё не в состоянии занять этот пост. Но Танос близко. И Земля должна быть готовой дать отпор. Команда готова: уж если мстить не за Землю, то за Питера точно.
— Я в деле. — Стив поднимается и пожимает протянутую руку. — Но только до возвращения в команду Старка.
Поттс заливается смехом, и лишь смущённо прикрывая рукою рот. Да уж — Капитан, конечно, Капитаном, но лучше командира, чем Старк, не найдёшь. Нестабильный гений, филантроп, с пристрастием к алкоголю и раздутым до невозможности эго. Просто сказка, а не командир.
— Ну что? — улыбается Стив, впервые за последние недели. — А то он придёт и обидится, что я занял его законное место. Кстати о Старке, — Капитан на секунду заминается, но всё же спрашивает, — где он? Он же должен был быть у Мэй. Уже полночь.
Улыбка с лица Пеппер Поттс сходит на «нет».
Так же, как и видение Питера.
Девушка опускает глаза в пол и что-то силится сказать, но Паркер уже не слышит.
Плотный туман закрывает его взор, всё исчезает. Короткие мгновения, желанные, светлые, заканчиваются, заменяясь местом за гранью. И его компания с Капитаном Америки и нежной Пеппер меняется на двери и мёртвые души тех, кого он не смог спасти. В его голове.
Питер ловит себя на мысли, что предыдущие два раза были намного проще. Голоса хоть и молили его о помощи и вторили ему умереть, однако не так. Всё теперь как-то не так.
Паркера словно поражает молнией по позвоночнику. Он рвано вскрикивает и падает на колени, что есть силы жмурясь и стискивая зубы, чтобы не заскулить как побитая собака.
Опять боль. Он не может разогнуться: ему всё кажется, сделай хоть движение и хребет разорвётся на куски. Если бы он конечно там был.
Он опять чувствует боль, но несмотря на всё, что он пережил, голоса не собираются утихать. Умершим не видано чувство жалости: они, наоборот, как свора волков, почуяв слабость жертвы, накидываются с новой силой.
И Питер, слыша голос дяди Бена, не уверен, хочет ли вообще жить.
Слыша голоса всех тех, кого он не спас и понимая, как же их, чёрт подери, много, он понимает, что от уверенности не остаётся
ничего.
Но в любом случае, он хочет увидеть тетю Мэй. И Старка.
Хотя бы в последний раз.
Питер напрягает рвущийся от чужих мыслей мозг, и в голове плотно заседает алый цвет. И он его ищет. Ищет всем своим естеством, понимая, что вот на этот раз точно получится.
И найдя её, ярко-алого цвета дверь, Паркер даже не размышляет. Он дёргает с силой ручку и вваливается в плотный туман, убегая от голосов.
Убегая от себя.
***
Иногда в тишине не найти покоя. Всегда всё зависит от места и обстоятельств.
Питер от увиденной картины начинает терять связь с реальностью. Энтони Старк, он же Железный человек, сидел облокотившись на дверь его квартиры, в полночь, на полу. Помятый, во всех смыслах этого слова, но совершенно трезвый, впервые за все недели.
Вообще Тони любит тишину. Она дарит ему ощущение покоя и некой свободы. Но сейчас то, что зачастую дарит чувство радости и удовлетворённости, внезапно приносит дискомфорт: стены давят в плечи, потолок на голову, и все мысли путаются.
Было тяжело дышать от спёртости воздуха: казалось, что ещё чуть-чуть, и пространство наэлектризуется до такой степени, что можно будет заряжать телефон.
Питер даже не знал, что тут сказать или сделать. Он был без понятия, что именно произошло, но вечер у Старка с тётей Мэй явно не задался.
Железный человек лишь вздохнул. Последние силы покидали его. Ему надо как-то содержать команду, удерживать Питера живым и выдерживать его тетю. И из всего перечисленного, красотка Мэй — самый сложный и выматывающий пункт. Потому что у неё больше никого нет. Потому что Старк гасит своими руками её последний луч солнца.
Только Тони собирался вставать с грязного пола, как входная дверь отворилась, и Питер от неожиданности аж отскочил от кумира. Железный человек падает спиной на порог и издаёт рваный вдох, но не смеет показывать Мэй свою боль. Ведь боль от удара — самое малое из того, что тётушка чувствует сейчас постоянно.
Мэй — сильная женщина. Она столько пережила: потеряла мужа и сестру. Несмотря на всё, ей всегда хватало сил воспитывать Питера, она не бросила его после смерти его матери. И даже несмотря на все трудности продолжала работать, была весёлой и красивой. Мэй — сильная женщина.
Сильная, и с пачкой синего Парламента в руках.
Она смотрит на Старка снизу-вверх, крепко сцепив зубы, почти с отвращением, но и со снисхождением. Мэй изо всех сил пытается себе напомнить, что Тони тоже больно, его сердце не железное, что он этого не хотел. Но она также не может не вспомнить, что если бы не Железный человек, с её племянником всё было бы хорошо. Школа, девушки, да что угодно. Но он бы не стал Человеком-пауком.
— Да ты задрал, — выплёвывает тетушка в лицо Старку, и Питер ёжится от холода, прошедшего по телу. Её голос не должен звучать так.
Мэй не преувеличивает. Железный человек действительно её достал. Начиная от пяток, заканчивая кончиками ушей. Она не может смотреть телевизор, потому что там везде ОН, она не может нормально выйти на улицу, потому что какая-то скотина обязательно расскажет про то, какой ОН хороший, а Мэй точно знает, что он не такой. И даже выйдя покурить на балкон она видит ЕГО. Её слова — лишь констатация факта. Но звучит оно так, словно Мэй напилась яду и травит им всех вокруг. А точнее одного конкретного Старка.
Тони молчит и встаёт, всё в той же тишине. А что ему сказать? Не оправдываться же. Он и сам знает — виноват.
Грязно выругнувшись, отчего Питер удивлённо охает, ведь раньше тётушка никогда себе такого не позволяла, Мэй пропускает Старка внутрь. В квартире темно и сыро — видимо с Паркером ушла и потребность убирать по два раза в день. Тётя усаживает Железного человека на протёртый диван и наливает им чаю.
Они сидят в молчании почти полчаса. Но тётя не выдерживает. Она заходится глухим смехом, который похож на скрежет металла по стеклу. Мэй шатко балансирует на грани своего душевного равновесия уже очень давно. И Старк ничего не упрощает, а наоборот. Женщина совершено бесцветно из себя выдавливает:
— Нет, я так не могу.
Из-под журнального столика тут же появляется бутылка виски и Мэй отпивает с горла. Тони не произносит ни единого слова. Мэй — сильная женщина. Она многое пережила. Но гибель племянника наверняка не переживёт. Даже если у неё будет ящик спиртного и блок сигарет. Даже если у неё будет сотня любовников и крышесносный секс. Она никогда себе не простит того, что не сдержала обещание. Не уберегла. Потеряла.
— Ты же помнишь, как это произошло? — внезапно начинает она, и Старк бледнеет. Он знал, к чему это приведёт с самого начала, он даже готовился, думал, что будет говорить, собирался принять спокойно. Но он не может принять спокойно что угодно касающееся Питера. В этом они с Мэй схожи.
— Пожалуйста, не надо… — лишь умоляет он, но его мольбы не были услышаны. И никогда не будут, Мэй уж точно. Ведь в его руках был Питер. Её мальчик, который жив сейчас чисто по-случайности. В крови вскипает злость.
— Помнишь, ты сказал ему, что всё будет хорошо? Хотя оба понимали, что не увидите друг друга снова.
Она пригубила ещё напитка и со звоном ставит его на стол, вставая. По венам течёт уже не кровь, а плазма: концентрат угасающей надежды, боли и ненависти. И Железный человек сейчас получит своё сполна. Потому что никто не имеет права забирать будущее
её Питера.
— Часто тебе снятся кошмары, Старк?
— Слишком часто, — обрывисто вздыхает он. Ведь помнит каждый из них наизусть.
— Да? — фальшиво смеётся Мэй, подходя к мужчине ближе. — И что же? Когда он тебя спрашивает в них «Почему? Почему ты не спас меня?», ты просыпаешься в холодном поту, да? И всё задавая такой же вопрос. Почему ты не пришёл на помощь?
— Я не успел, просто не успел…
— Да? А вот
он успел, Старк, успел! — женщина подходит к нему вплотную, хватает за ворот рубашки и заставляет одним рывком встать на ноги, чтобы он смотрел ей в глаза и чувствовал. — Ведь яд попал не в тебя!
И он чувствует. В её глазах бушует такой океан, такой шторм, что он чувствует кожей её боль, жар, исходящий из тела. И нисколько не удивляется. Потому что в его глазах, у него под кожей тоже самое. Вот только он начинает её бояться. Ведь Мэй продолжает говорить, а он совершенно безоружен. Все слова потеряны в горьких воспоминаниях.
— Вспомни этот страх на его лице. И то, как он держался, не боясь стоять лицом к лицу со смертью. Ты, наверное, навсегда запомнил его потухающие глаза. То, как слетел последний вздох с его губ. Что, к нему тогда бросился, да? — море в её глазах выливается за пределы глаз и градом течёт по щекам и вниз по подбородку. Она теряет всё. Всё, что любила и на что надеялась. Мэй — сильная женщина. Но ей не для кого теперь быть сильной. — Вот только поздно, Старк, поздно.
Внутри железное сердце со звоном ломается и осыпается на мелкие кусочки. Он опоздал. Опоздал. Должен был, но не смог.
— И знаешь, какая была его последняя мысль?
— Нет, прошу… — Тони чувствует, как солёная влага на щеках щиплет кожу.
— О тебе.
***
Питер просыпается за гранью в полной тишине. Голосов не слышно — они словно поняли, что Питер теперь и сам готов умереть.
Возможно, он не мог так долго открыть и найти эту дверь потому, что вселенная знала — ему это не надо слышать. Но Питер всегда всё делал по-своему.
По его щекам текут слёзы.
Но вывод по поводу мёртвых душ был опрометчивый. Да, они учуяли то, что Питер не жаждет жить. Им осталось только добить.
По телу проходит ток такой силы, что ноги Питера подкашиваются и немеют. Он не слышит ни своего сердца, ни мыслей, только крики агонии и просьбы умереть. Его опять выворачивает наизнанку от боли и жара по всему телу. Питера тянет блевать, но он не может даже разогнуться. Неужели он мало пережил? Видимо, вселенной мало.
Ему нужен выход.
Хоть какой-то.
И тут Паркер вспоминает. Дверь.
Чёрная. В самом начале.
Он хочет туда. В холод. Ведь холодная смерть не страшна — это лёгкий для сердца укол.
Туда.
Из последних сил парень тянется к дверной ручке. Она холодит пальцы, печёт, словно льдом, кожу, но Питеру всё равно. Лишь бы эта пытка закончилась.
Он проваливается в темноту и холод. Голоса его покидают, и юноша каждым миллиметром кожи ощущает, как всё немеет. Он не чувствует боли, только снег под кожей. Чувствует, как замерзает. Чувствует, как душа истощается и исчезает.
Это конец.
Конец?..
Везде непроглядная тьма. И только вдали виднеется свет. Какой-то человек (человек?) бродит по зимним пустошам, освещая безграничную тьму. И замечает Питера.
Он медленно к нему подходит и касается юношеской щеки рукой.
По телу Паркера разливается тепло, и он понимает, что всё ещё
жив.
А голос сверху вторит:
— Зря ты конечно сюда пришёл, пацан.
Силы возвращаются, и Питер поднимает голову, чтобы посмотреть на своего спасителя. Слова становятся комом в горле. Парень не может поверить своим глазам. Это же оживший образ с фотографий мистера Старка. И он ему мягко улыбается, отвечая на удивлённую гримасу:
— И тебе привет, Человек-паук.
