Свет полярной звезды

Утро разбудило меня непривычным холодом. Ведь уже много дней я засыпаю рядом с Хосоком, сегодня же половина спальника пустовала. Может ушёл в поисках туалета? — подумалось мне, хотя в душе всколыхнулось неприятное беспокойство. Оно усилилось двукратно, когда около палатки мой спутник не нашёлся. Взгляд метался по снежной равнине, выискивая следы, хоть одну зацепку, но не было ничего - лишь белый безжизненный лёд и тонны снега. Сердце в груди от такого вида замерло, боясь сделать следующий удар. Почему Хосока здесь нет? Где он? Такой круговорот мыслей не давал нормально дышать, лёгкие словно сжались в один комок. С таким порывом я сорвалась с места и побежала, обшаривая взглядом пространство, не сдаваясь и ища человека, которому отдала сердце. Секунда, минута, две, задыхаюсь от бега, ноги ноют и дрожат от холода. Слёзы застывают на щеках, болезненно обжигая кожу. Именно в этот момент замечаю его — человека, что сидит и смотрит на однотонный горизонт. У его ног лежит наш пёс, и тот его гладит, что-то бормоча себе под нос. Могу различить лишь безликий шёпот: — Как мне сказать ей, как думаешь? Не осознавая, что делаю, я вслушалась и даже старалась ступать тише. Однако тут-то меня и подвела снежная корка, что, провалившись, сильно затрещала. Хосок на звук сразу обернулся, и на его лице виднелись печаль и страх, которые за долю секунды сменились на нежную улыбку: — Доброе утро, Джису, — сказал он тихо и, поднявшись, подошёл и положил свои тёплые руки мне на щёки. Моё дыхание сбилось от его близости, и пульс участился. Этот парень же заглянул мне в глаза и тихо спросил: — Ты решила заняться утренней пробежкой в условиях апокалипсиса? На это мне захотелось его стукнуть, но странное беспокойство, что зародилось в душе, никак не покидало. Однако озвучить свои страхи мне что-то не дало. Возможно, жалось к себе, возможно, узнать правду будет больнее. Поэтому на моём лице появилась фальшивая улыбка, и я, зарывшись лицом в чужую куртку в области груди, тихо пробубнила: — Ну, теперь у меня есть любимый, нужно следить за собой, вот и решила побегать для здоровья. Хосок от такого ответа замер, я же услышала, как сильно заколотилось его сердце. Отвлёк нас от этого чудесного момента наш пёс, что бегал вокруг и гипер позитивно гавкал. Его лай разносился на километр — не меньше, ведь день явно был морозный, а холодный воздух подобен эху. Погревшись в объятиях друг друга, мы вернулись в палатку и перекусили. Уже там Хосок протянул мне руку и спросил: — Тебе же нужна новая порция крови? Нехотя, но мне пришлось кивнуть, тогда он взялся за небольшой ножик. Мои же брови вопросительно поднялись вверх. На что этот чудик по жизни ярко мне улыбнулся и объяснил: — Извини, но шприцы у меня кончились, так что придётся сделать надрез. Подойдёт, или брезгуешь пить прямо из сосуда? На последних словах шутник получил подзатыльник, ну, а мне пришлось согласиться, так как в теле уже появилась слабость и кожа стала бледнее. Эффект от такого лекарства обычно недолог, и выбора у меня нет. Без него — смерть. Сейчас же жизнь меня привлекает куда больше, хотя бы из-за карих глаз напротив, в которых играют смешинки. Согласно киваю, он делает надрез, и я припадаю к его запястью, втягивая первый глоток крови. На вкус - так себе, но больше будоражит подобная близость и нежность от него, так как чудик мой свободной рукой нежно гладит меня по голове и даже целует в макушку. Но, несмотря на всё это, что-то неизменно напрягает меня. Что-то этот парень скрывает, а я боюсь спросить напрямую. Поэтому молчу даже тогда, когда делаю ему перевязку и наши лица непозволительно близко. Не успеваю сообразить, как он снова меня целует, также как вчера, и также быстро отстраняется и начинает собирать вещи. К моменту, как мы всё собираем, поднимается небольшая метель. Нам удаётся уговорить пёсика ехать на маленьких санках, что прикреплены к Хосоку. Сначала собака сопротивляется, но после метров двадцати прыжков по снегу лапа начинает кровоточить, а псина — соображать. Мне приходиться идти по тому пути, что протаптывают для меня эти двое. Видимость плохая и дышать трудно, но нужно идти дальше. Ради того, чтобы снова стать тем человеком, кем была когда-то. Чтобы все препятствия были сброшены подобно тяжёлым якорным цепям. Ради того, чтобы быть с парнем, чья спина сейчас спасает от хлопьев снега в лицо. Вскоре ветер немного утихает, мы ускоряемся, и даже тусклое солнце немного просвечивает сквозь грузные облака. Однако даже это не унимает внутри меня странный спор. Бабочки там устраивают войну с предчувствием беды. Уже на третьей междоусобной битве кое-что привлекает моё внимание. Точнее - силуэт вдалеке, очень напоминающий маяк. Мы что, возвращаемся назад? Торможу, на автомате испытывая гнев. Почему мы идём не туда? Хосок не замечает, что я остановилась, и идёт дальше, как ни в чём не бывало. Это злит ещё больше, поэтому снимаю лыжи и бегу по снегу проваливаясь. Достигая же цели, хватаюсь за плечи и поворачиваю к себе лицом. Этот парень в испуге замирает и спрашивает озабоченно: — Что случилось? Сдерживая гнев, стараюсь не кричать, когда задаю другой вопрос ему в лоб, следя за его мимикой: — Почему мы идём обратно? Лицо Хосока говорит само за себя, он знает, мы не просто так заплутали. Руки парня сжимают мои, когда он говорит: — Позволь мне всё тебе объяснить. Киваю, из последних сид держа в себя руках, руки же вынимаю и прячу в карманы. Он проводит ладонью по лицу, устало вдыхая, и тихо бормочет, еле разборчиво: — Там ничего нет, лаборатория пуста. Давай просто вернёмся в ближайший город, я стану твоим донором до конца наших дне… — Нет, — перебиваю его и сдерживаю свои слёзы. Отхожу на пару шагов, не спуская взгляда с его лица, когда плотину из слов прорывает: — Я так не могу. Ты понимаешь, что говоришь? Я не хочу оставаться монстром в глазах других людей, хочу излечиться, стать нормальной. Больше не прятаться и как все жить под тем куполом. Хочу, чтобы этот ледяной ад закончился, я думала, ты это понимаешь. За всю мою тираду лицо Хосока передаёт целую уйму эмоций: грусть, отчаяние, страх, любовь. Но это не даёт ответа на мои вопросы. Он старается подойти и обнять меня, но я выставляю перед собой руки, ограждаясь. От чего парень замирает, а затем снова пытается убедить меня в правильности своих суждений: — Джису, ты не понимаешь, нет исцеления. Нет никакого антидота, и чудесного врача в той лаборатории нет; всё это сказка, слух. Его слова задевают за живое, рушат мои и так зыбкие надежды. Те рассыпаются песком в моих руках, заставляя сердце болезненно сжиматься. Не осознаю, что творю, когда ладонь встречается с его щекой в форме пощёчины. Крик сильно рвёт горло, от слов, что бездумно слетают с языка: — Что ты говоришь! Я знаю, спасение есть. Ты не можешь этого точно знать, как ты можешь так лгать! Хосок же улыбается грустно, касается подушечками пальцем покрасневшей щеки и, тяжело вздыхая, почти шепчет: — Я знаю. Такая реакция злит меня ещё больше, из глаз начинают бежать слёзы, когда снова кричу, колотя его грудь своими руками, стараясь передать хоть часть своей боли. — Откуда? Откуда ты знаешь? Он же ловит мои руки своими, и наши взгляды встречаются; секунда — и Хосок мне отвечает дрожа сам всем телом: — Потому что, Джису, тот чудесный врач — это я. Поверь мне лекарства нет, а лаборатория забаррикадирована и покинута мной. Кажется, мой слух немеет после услышанного, голова кружится, а мозг отчаянно соображает. Медленно оседаю на снег, придерживаемая его руками и сглатывая свои горькие слёзы, шепчу: — Этого не может быть. Как? Хосок от моего вопроса тяжело вздыхает и, поднявшись, начинает протаптывать небольшую калею, мечась туда-сюда и не останавливаясь, тараторя: — Я ведь уже говорил тебе, что был амбициозен в своей прошлой жизни, до первых ядерных взрывов. Я был ребёнком, гением в научной инженерии, легко изобретал новые вакцины. На момент того самого переломного момента в истории нашего мира изучал оспу в лабораториях антарктики. Дальше и остался там и, конечно, захотел спасти человечество, узнав о новом вирусе. Им не заболевали животные, поэтому испытуемым стал человек. Он умер от моего антидота, понимаешь, я убил человека. Мои руки опустились, нельзя было больше допустить жертв. Поэтому я сбежал, закрыв лабораторию и забыв о том, кем был. Если бы ты мне сразу сказала о своей мечте раньше, мы бы не зашли так далеко. Давай вернёмся в город, я люблю тебя и хочу, чтобы мы были вместе. Прости меня за то, что бесполезен для твоей болезни, но, прошу, пойдём со мной. Умоляю… Он говорил эмоционально, я видела эту боль в его глазах, но душу словно заморозили. Не тронуло и то, как он упал на колени, как протянул руки. Сердце словно выдернули из розетки, эмоции отключили рубильником. Даже слёзы перестали бежать, предательство на вкус было подобно ушной сере — безумно горьким и противным. Но, несмотря на это, мне хватило сил на то, чтобы встать и развернуться. Не оглянувшись, тихо ответить Хосоку: — Извини, но нет! Думаю здесь наши дороги разойдутся. Не преследуй меня. Шаг за шагом я удалялась от парня, которого полюбила, бежала от правды, до сих пор держась за свою иллюзию. Моя надежда была потеряна, но упрямство и силу воли никто не отменял. Я уходила всё севернее, слыша болезненные крики Хосока и тихий вой пса, что не смог догнать меня. Только когда от маленьких точек позади не осталось и следа, по щекам побежали горячие слёзы. Гордость — это не самое лучшее качество, однако у меня выбора нет: родилась такой. Страдания разрывали лёгкие в всхлипах, нос не дышал, а холодный воздух обжигал кончик языка. Внутри всё ныло от боли, от своего же собственного решения. Вид был не очень: девушка, что ревела посреди снежной долины, ненавидя сейчас саму себя. Одиночество, снова та же пластинка, никуда не деваться. Страдать долго у меня не получилось, на затылок обрушилось что-то тяжёлое. Глаза закрылись от боли, и сознание помутилось перед тем, как ухнуть в непроглядную черноту. На фоне серого неба я различила два силуэта. Неужели такой конец будет у моей жизни? Что ж, возможно, заслужила…