Ты мог бы мне сниться и реже

«Когда толпа вокруг кумирам рукоплещет, Свергает одного, другого создает, И для меня, слепого, где-то блещет Святой огонь и младости восход! К нему стремлюсь болезненной душою, Стремлюсь и рвусь, насколько хватит сил… Но, видно, я тяжелою тоскою Корабль надежды потопил! Затянут в бездну гибели сердечной, Я — равнодушный серый нелюдим… Толпа кричит — я хладен бесконечно, Толпа зовет — я нем и недвижим.» А. Блок

К полудню началась гроза: небо заволокло сизыми плотными тучами, молнии расчерчивали небо яркими всполохами, а ветер принялся так громко выть, словно и сам боялся разбушевавшейся непогоды. Стук дождя по стеклам казался почти оглушительным в башне бывшего мага, где окна размером почти в человеческий рост занимали большую часть стен, но Румпельштильцхен и Белль не обращали на шум никакого внимания.  — Еще раз! — скомандовал он, отложив кинжал в сторону, чтобы не превращать урок Темной по самостоятельному колдовству в безвольное выполнение приказов.  — Я больше не могу, — застонала Белль, вытирая пот со лба. — Давай сделаем перерыв?  — Никаких перерывов! — безжалостно отрезал он, глядя на воспитанницу, как на капризного ребенка. — Ты — Темная, ты не можешь устать от такой ерунды, как создание огненного шара.  — Хорошо, мне просто не нравится это делать, — сдалась Белль, со вздохом садясь на подлокотник кресла Румпельштильцхена. — Я хочу учиться, правда, но чему-то полезному, а не… смертоносному.  — Поверь моему опыту, милая, — с горькой иронией ответил он, — к сожалению, «смертоносное» пригождается намного чаще, чем хотелось бы.  — Но почему? — нахмурилась Белль. — Я уже спрашивала тебя об этом, но ты так ничего мне и не ответил.  — Потому что любая магия имеет цену, — заученно повторил он фразу, которая сопровождала каждую сделку Темного. Белль слышала ее много раз, но всегда считала, что речь идет о цене услуг, которую устанавливает он сам. И лишь сейчас она впервые задумалась, что же на самом деле это означает. А Румпельштильцхен, видя ее явное замешательство, продолжил: — Наш мир, Белль, зиждется на постоянном равновесии добра и зла. Магия — это сила, которая всегда порождает обратную силу, чтобы этот баланс не был нарушен. Ничто не должно перевешивать: ни добро, ни зло.  — Ты хочешь сказать… — Белль сделала паузу, пытаясь осознать значение его слов. — Если я использую магию Темного ради добра, то…  — …зло возьмет реванш, — устало закончил он ее мысль. — И наоборот. Например, когда Регина наложит проклятие, это даст толчок для освобождения светлой магии, какой, возможно, не видел свет. Интересно, как эта сила проявит себя в мире лишенном магии… На мгновение Румпельштильцхена увлекла эта мысль. Чисто научный интерес человека, посвятившего жизнь изучению магии и всех ее аспектов, зажегся в его разуме и принялся строить теории. Возможно, светлая сила перейдет к ребенку Белоснежки. В конце концов, Темное проклятие — это не рядовое заклинание. Разрушить такую концентрацию Тьмы рядовому человеку не под силу. А тут — дитя истинной любви, да еще и Спасительница. Вот только представится ли ей шанс стать таковой — вот в чем вопрос… Размышления Румпельштильцхена прервал задумчивый голос Белль:  — Я в это не верю… По-твоему получается, что добро порождает зло, но так просто не может быть… Не должно…  — Так устроен мир, Белль, — терпеливо ответил он с долей сожаления. — Поэтому я и назначал плату сам — лучше точно знать, в чем отдача будет заключаться и контролировать ее, чем просто надеяться, что магия не сыграет с тобой злую шутку.  — Я не верю, что все так, — повторила она пылко. — Ты же остановил войну с ограми с помощью магии, ты сам говорил… Это же добрый поступок. Ты спас жизни людей. Разве что-то плохое вышло из этого? Лицо Румпельштильцхена застыло. Он опустил глаза и уставился на огонь, полыхающий в камине так, словно старался разглядеть что-то важное между всполохами искр. Белль почувствовала, что ее вопрос расстроил Румпеля, вызвав в памяти картины, которые он не хотел видеть, но она должна была знать. Память Темного давала ей возможность увидеть только осколки жизни ее предшественников, но Белль не хотела углубляться в личные воспоминания Румпельштильцхена намеренно. Это казалось неправильным, словно она подсматривает за ним в замочную скважину или читает личные письма. Белль ценила его доверие, когда Румпельштильцхен сам делился с ней своими мыслями и опытом. И она надеялась, что ей хватит духу доверять ему в ответ, несмотря на все еще ворочающиеся в груди сомнения. Почему он решил учить Белль именно боевой магии? Потому что волнуется за нее и хочет защитить? Или потому что она нужна ему как оружие? Слова Темного о зависимости Румпельштильцхена от магии все еще крутились в голове, заставляя ее оставаться настороже. Она знала об этом мире колдовства слишком мало, и если Румпельштильцхен продолжит отмалчиваться, эти черные мысли будут только множиться, отравляя ее разум и разрывая Белль пополам между любовью и страхом оказаться беззащитной. Она соскользнула со ставшего неудобным подлокотника на ковер и, прислонившись к ногам Румпельштильцхена, попыталась поймать его взгляд.  — Расскажи мне… — тихонько попросила Белль, положив голову к нему на колени. После томительно долгой секунды, он нерешительно погладил ее по волосам и, не отводя глаз от горящего огня, медленно заговорил. * * * Чтобы остановить войну с ограми, длящуюся несколько десятилетий, ушло не больше получаса, пока магия Темного послушно исполняла волю своего нового хозяина — Румпельштильцхена. И тот, кого еще вчера любой мог оскорбить или унизить, кто считался в деревне практически изгоем, сегодня стал самым могущественным человеком в мире. Он ощущал это в своих венах, пока фиолетовый дым растворял разъяренные тела гигантских существ. А когда все было кончено, и Темный вышел к испуганным людям с этой счастливой новостью, то всеобщее ликование сперва захватило и его. Это был самый счастливый и беззаботный день в жизни Румпельштильцхена: война окончена, сын в безопасности, а он сам теперь может получить ту жизнь, о которой никогда и мечтать не смел: в достатке и уважении окружающих, где его обожаемый Бейлфаер сможет ничего не бояться и больше никогда не будет голодным. И, казалось, не было ни единой причины, по которой этот план не может осуществиться. Но наконец эйфория схлынула, и люди, вернувшись к привычным делам, начали поглядывать на необычного соседа с осторожностью. Человеком он был мягким, на грубое слово и не ответит лишний раз: только голову опустит пониже и хромает себе дальше. Мужики над ним посмеивались — что за чудак такой: друзей нет, женщин, с тех пор, как Мила сбежала, тоже; в таверну никогда не заходит, да и работа какая-то не мужская — прядильщик… Люди потешались над ним — кто-то беззлобно, а кто-то не мог удержаться, чтобы не сорвать свое раздражение на безответном нищем трусе. Могли пихнуть или оскорбить, зная, что он никогда не ответит тем же. Но кто знает, чего ждать от бывшего прядильщика теперь, когда он стал Темным? Румпельштильцхен же был слишком опьянен своими новыми возможностями, чтобы думать о мести односельчанам. В конце концов, жестокость окружающих всегда была частью его жизни и воспринималась также естественно, как проливной дождь или болезнь — неприятное, но неизбежное явление. Поэтому особенной злости на людей, которые много лет травили его своими насмешками, Румпельштильцхен не испытывал, считая их отношение к себе заслуженным. Разве он не был трусом и дезертиром? Разве его не бросила жена ради пирата? Не то чтобы положение изгоя совсем не трогало его, просто у Румпельштильцхена не было даже минутки, чтобы по-настоящему переживать на эту тему. Он в одиночку вел хозяйство, воспитывал сына и без устали прял, порой даже ночами напролет, лишь бы их маленькая семья смогла выжить. Если что-то и занимало его мысли, так это был страх за сына, а никак не людские пересуды. Но теперь, когда он в одиночку остановил войну, вернул детей, посланных на фронт, в целости и сохранности, Румпельштильцхен ожидал стать в глазах окружающих тем, кем всегда и мечтал — героем, человеком, заслуживающим уважение. Навсегда стереть это позорное клеймо труса и сына мошенника, с которыми он жил с самого детства. Он был готов стать кем-то большим в этом мире. Какими же наивными казались ему эти мысли сейчас, спустя годы… Тогда Румпельштильцхен еще ничего не знал о цене магии. Да и имела ли цена значение вообще, когда на кону стояла жизнь сына? В глазах отчаявшегося отца что угодно стоило того, чтобы его Бейлфаер оказался в безопасности. Но время шло, а вместе с ним маленькое герцогство настигла и плата за магию, которая спасла сотни людей от смерти в лапах огров только для того, чтобы обречь на новые невзгоды. В самом начале осени погибла большая часть урожая, что само по себе звучало, как смертный приговор. Раскидистые деревья, полные яблок, слив и вишен за одну ночь превратились в сухие палки без единого листика, годные разве что для растопки, а еще вчера сочные плоды валялись черной бесформенной массой на земле. Тщательно вспаханные поля казались выжженной пустыней. Люди в страхе и панике метались по деревне, понимая, что дело не обошлось без магии. Кто с опаской, а кто с надеждой поглядывал на дом Темного, но обращаться к нему напрямую все же пока не отваживались. Многие решили покинуть родные края и искать приюта у родственников из более отдаленных деревень, но вскоре со всех концов герцогства пришли вести — урожай погиб на многие мили. Некуда идти, а холода уже неумолимо наступали. Румпельштильцхен же в это время был не менее растерян, чем все остальные. В его голове начало расти подозрение, что все происходящее связано с ним, с его проклятием. В конце концов, к тому же выводу пришли и односельчане. И в дом Темного с замирающим сердцем и глазами полными надежды все-таки постучались те, кто когда-то мог плюнуть в него без зазрения совести.  — Если кто-то и может спасти нас, так это ты… — говорили они. И хотя эти слова словно бальзам проливались на душу некогда всеми презираемого труса, на сей раз он им помочь ничем не мог. То, что мертво, живым не сделать — не важно идет речь о человеке, животном или растении. Он попытался объяснить это людям, но его не слушали: — Ты не хочешь помочь нам?.. Это ты проклял наши земли!.. Из-за тебя мы все погибнем!.. Умоляю, спаси нас!.. Будь ты проклят, дьявол!.. Ты должен что-то сделать!.. Должен все исправить!.. Обвинения и мольбы смешались в голове Румпельштильцхена в непрекращающийся гул. На мгновение он вновь почувствовал себя оцепеневшим перед разъяренной толпой хромым трусом, по привычке не способным ни защититься, ни оправдаться, ни даже захлопнуть дверь собственного дома. Но эта слабость длилась лишь мгновение, а в следующее Румпельштильцхен вспомнил, кем он стал и что он уже сделал для этих людей, и тогда в нем поднялся гнев, разрастающийся под действием проклятия до неведомых ранее тихому прядильщику размеров. Его черты лица перекосились в злобной издевательской гримасе, порожденной как несправедливыми обвинениями и требованиями селян, так и досадой на самого себя, что он не может их выполнить, даже желая того.  — Ни черта я вам не должен! — вскричал он изменившимся голосом, от которого люди из первых рядов резко отшатнулись, почувствовав, что забыли, с кем имеют дело. Может, Темный и стал трусливым безответным Румпельштильцхеном, которого все так хорошо знали в деревне, но теперь и Румпельштильцхен стал Темным. Он переводил свои изменившиеся желтые рептильи глаза по лицам собравшихся, и люди со страхом отводили глаза, не решаясь сделать и шагу. А Румпельштильцхен тем временем с все более нарастающим гневом продолжал: — Я спас ваших детей от огров. Принес мир в наши земли, и вы имеете наглость обвинять меня в чем-то? Требовать у меня что-то? Ты! — с нечеловеческой скоростью и силой он схватил за шею стоящего перед ним мужчину с красным потным лицом и притянул к себе, сдавливая пальцы на его шее: — Помнишь, как ты вышвырнул меня вон из своей лавки, как собаку, потому что мне не хватало одного пенни, чтобы купить хлеба для своего сына? Тебе было плевать умрет ли он с голоду… — Румпельштильцхен отшвырнул мужчину, словно щепку, и повернулся к остальным с отвращением: — Все вы… В вас не было даже крупицы сострадания ко мне и к моему сыну, так с чего мне относиться к вам иначе? Повисла тишина, в которой особенно отчетливо раздался чей-то тихий голос полный бессильной злости:  — Чудовище… — и это стало последней каплей для Румпельштильцхена, чей гнев уже давно вышел из-под контроля. Один взгляд и вместо человека, бросившего это неосторожное оскорбление, возникла довольно крупная улитка, в ужасе втянувшая усики вглубь раковины. Румпельштильцхен и сам был поражен этой трансформацией, хотя, в силу обуревавших его эмоций, испытал скорее удовлетворение от реакции оставшихся людей, с криками бросившихся врассыпную, чем ужас перед собственным могуществом. С жестоким наслаждением он раздавил улитку сапогом и закрыл дверь своего дома, не испытывая ни раскаяния, ни сомнений. Спустя двадцать минут в домик ворвался запыхавшийся Бейлфаер. Новости распространялись по деревне, словно пожар, и, конечно же, весть о беспредельной жестокости и равнодушии Темного к всеобщим бедам достигла и его ушей.  — Папа? Что произошло? — Румпельштильцхен взглянул в глаза сына, полные тревоги и любви. Он никогда не осуждал отца. Даже когда весь мир отворачивался, презирая и унижая ничтожного прядильщика, Бей оставался единственным, кто смотрел на него так, словно он был лучшим человеком на свете. Румпельштильцхен не мог солгать ему и честно признался:  — Прости, сынок, я… сорвался… Я не могу все это исправить… Но они не желают этого слышать…  — Ничего, папа, я знаю… — грустно сказал он и тяжело вздохнул, стиснув ладонь отца. — Я их встретил… Они… просили меня… убедить тебя… повлиять, так сказать…  — Что? — несмотря на то, что Бей подбирал слова очень осторожно, Румпельштильцхен хорошо представил себе толпу взрослых людей, обступающих его сына и требующих «повлиять» на Темного. Он почувствовал, как в груди снова разрастается что-то горячее и требующее выхода. Приложив титаническое усилие, чтобы не напугать сына, Румпельштильцхен как можно мягче уточнил: — Они напугали тебя, Бей? Тебя кто-то тронул?  — Да нет, все в порядке, — не достаточно убедительно ответил он, безотчетным движением потирая предплечье.  — Что с рукой?  — Ничего… Это пустяки, пап, правда, — Бей никогда не умел обманывать, и уж конечно не своего отца. Его куртка испарилась в фиолетовом дыму, и взору Румпельштильцхена открылись несколько мелких синяков в форме пальцев на руке Бейлфаера. Румпельштильцхен замер, глядя на эти следы, и красная пелена медленно поплыла перед глазами.  — Это. Не. Пустяки. — четко проговаривая каждое слово, он пошел к выходу, бросив остолбеневшему сыну: — Оставайся в доме, пока я не вернусь. Румпельштильцхен чувствовал связь между его эмоциями и магией, бушующей в венах. Одно подпитывало другое. Чем горячее разгоралась его ярость, тем могущественней он себя чувствовал. И в свою очередь магия, словно рвущийся с цепи разъяренный пес, распаляла эмоции Румпельштильцхена, подпитывая его кровожадный азарт сделать все, что он хочет и даже больше того. Монстр грозил или выпустить его на охоту, или разорвать собственного хозяина. Позже Румпельштильцхен едва ли мог вспомнить, что он делал следующие минуты… или часы? Словно сквозь пелену он слышал крики людей и собственный смех, ощущал запах крови, видел искаженные картинки чьих-то лиц… Очнулся Румпельштильцхен глубокой ночью в лесу, чувствуя себя опустошенным. Он не мог вспомнить, как оказался здесь, но, взглянув на бурые пятна, покрывающие его одежду, осознал, что натворил. И хотя его первым порывом было ужаснуться собственной жестокости, так несвойственной ему прежнему, какая-то новая часть его существа испытывала ликование и чувство превосходства над неблагодарными людишками, дерзнувшими тронуть его сына. Румпельштильцхен медленно шел домой, погрузившись в свои мысли. Сейчас, как никогда отчетливо, он осознал насколько проклятие изменило его. Или он сам позволил ему себя изменить? Как бы то ни было, в нем осталось так мало от того человека, которым он был раньше. Раньше… Прежде, возвращаясь домой через лес посреди ночи, он бы вздрагивал от каждого шороха, опасаясь диких зверей, охотящихся в ночи, или разбойников, поджидающих запоздавших путников у обочины дороги. Но сейчас Румпельштильцхену было все равно, потому что он сам стал той силой, от которой разбегались звери, заслышав его шаги, а разбойники отдали бы ему все награбленное лишь бы унести собственные ноги. Он понял суть абсолютной власти — ты можешь делать все, что хочешь. Настолько все, что даже человеческая жизнь не является препятствием в достижении своих желаний. Ничто вообще не является препятствием, потому что некому остановить твою руку. Все можно сломать, а потом собрать вновь… если захочется. С этой мыслью Румпельштильцхен остановился посреди леса, на поляне, залитой лунным светом, и разразился громким визгливым смехом, спугнувшим стайку птиц, едва уснувших в своих гнездах. Это было начало безумия. Бейлфаер встретил Румпельштильцхена на пороге их домика мрачным взглядом больших карих глаз, в которых отражалось сомнение, словно он не до конца узнавал в этом странном пошатывающемся человеке со странной ухмылкой на лице своего отца. Он перевел взгляд на окровавленную одежду, которую тот так и не потрудился отчистить, затем вновь на его лицо.  — Ты… в порядке? — неуверенно нарушил тишину Румпельштильцхен. Его голос был ломким, словно от долгого крика. Бейлфаер молча кивнул, не столько отвечая на вопрос отца, сколько в подтверждение каким-то своим мыслям. Судя по его лицу, они были далеко не радужными. Все также храня молчание, он развернулся и скрылся в своей комнате, плотно закрыв за собой дверь. Их было двадцать четыре. Двадцать четыре человека попали под его горячую руку в тот день. Он убил их с помощью магии — кого-то превращая в насекомых, кому-то вырывая сердца, одного мужчину он заживо сжег одним взмахом руки. Румпельштильцхен не помнил этих подробностей, но, увидев на следующий день место, где он настиг тех людей и расправился с ними, охотно поверил подслушанным рассказам очевидцев. Они не преувеличивали масштаб бойни, которую Темный устроил своим односельчанам. С того дня, люди шарахались от него, едва завидев, но если раньше положение изгоя было унизительным для Румпельштильцхена, то теперь он смотрел на окружающих, как на испуганное стадо овец — с презрением и превосходством. И едва ли сам хотел иметь с ними что-то общее. Единственный, кто страдал от этого был Бейлфаер — все знали, чей он сын, и боялись ненароком вызвать гнев Темного, случайно задев или обидев мальчика. У него не осталось друзей. Родители строго-настрого запрещали своим детям общаться с ним. Будучи сыном Темного, Бей обладал разрушительной властью, которой никогда бы не воспользовался, но его намерения и в тот злополучный день не имели никакого значения. Поэтому, он и сам оставил попытки общаться со сверстниками ради их же блага. Однако, как ни странно, у учиненной Румпельштильцхеном бойни был и обратный эффект. Цена за магию. Феи согласились излечить часть полей, понемногу в каждой деревне. И хотя ту зиму люди скорее выживали, чем жили, но все же относительно благополучно миновали худшие времена. И баланс был восстановлен. * * * В высокой башне Темного замка повисла тишина, нарушаемая лишь стуком дождя по стеклам и треском горящих дров в камине. Белль, словно кошка, прижималась к ногам Румпельштильцхена, даря ему подобие уюта и тепла, пока он продолжал рассеянно поглаживать ее локоны, все еще погруженный в события давно минувших дней, которые теперь он разделил с ней — единственным человеком, способным понять и принять, даже узнав о его поступках нечто ужасное.  — И после этого вы переехали сюда, в Темный замок? Чтобы быть подальше от людей?  — Нет, Бейлфаер никогда не был здесь, — между бровей Румпельштильцхен пролегла складка, словно сама мысль о сыне в этих стенах причиняла ему боль. — Я ушел из деревни и поселился в замке уже после того, как он… пропал.  — Но почему вы не уехали сразу после случившегося? — удивилась Белль, подняв голову, чтобы лучше видеть лицо Румпельштильцхена. — Я даже представить не могу, как бы я могла жить среди родных тех, кого я убила своими руками…  — Не знаю, Белль, — устало вздохнул он. — Возможно, я надеялся, что… еще способен вернуться к нормальной жизни. Хотя бы ради сына. Но это было невозможно. Сейчас я это понимаю, и поэтому пытаюсь оградить тебя от собственных ошибок на этом проклятом пути… Белль придвинулась ближе и положила ладонь ему на щеку в утешающем жесте. Чем больше она узнавала о Румпельштильцхене, тем острее ощущала его боль и метания, которые разрывали ей сердце. Сейчас он казался таким искренним и уязвимым… Они немного помолчали, думая каждый о своем.  — Знаешь, я думаю, что иногда оно того стоит — совершить что-то хорошее, даже зная о последствиях, — задумчиво сказала она наконец. — Если считать, что я стала Темной из-за того, что ты спас меня от мадам Тюри, а потом… моего отца — оно того стоило.  — Вряд ли ты стала Темной из-за моего вмешательства, ведь я не использовал магию, только золото, — Румпельштильцхен слабо улыбнулся выводам Белль и отвел пальцами выбившуюся прядку волос от ее лица, наблюдая игру света на мерцающей коже. — Хотя вопрос закономерностей в твоем случае действительно уникальный. Ведь ты приняла Темное проклятие с помощью самой светлой магии — любви. Возможно цена нивелировалась от такого сочетания сама собой… При словах о любви, Белль почувствовала, что краснеет. Темная или нет, она все еще чувствовала себя таким ребенком рядом с Румпельштильцхеном. Ее удивляло, как их любовь друг к другу может быть такой разной, но тем не менее истинной, ведь она для него скорее дочь, чем возлюбленная, а он для нее… Белль было сложно подобрать правильное определение своим чувствам к нему. Ей не хватало жизненного опыта на понимание своего сердца. И сейчас уж точно было не время для этого, решила она про себя. Белль медленно поднялась с пола и подошла к окну, вглядываясь в пелену дождя. Рассказанная Румпельштильцхеном история все еще стояла у нее перед глазами, слишком живая и реальная, чтобы думать о чем-то ином. — Но если бы не произошло той… бойни, и ты бы знал о цене и понимал ее законы, ты смог бы исполнить свою мечту и стать героем, а не чудовищем…  — Люди неблагодарные, Белль, — хотя Белль стояла спиной к нему, она чувствовала, как он досадливо поморщился от ее слов. — В один момент они возносят тебя на пьедестал, а в другой готовы растерзать за единственную ошибку или даже без всякой причины, лишь раз убедив себя, что именно ты причина всех их бед. Неужели ты не слышала историй, например, о знахарях, живущих в глухой чаще леса? Думаешь, они селятся подальше от людей, потому что им так удобнее?  — О, я слышала только об одном темном колдуне, живущем в огромном замке на вершине горы… — фыркнула она, поворачиваясь к Румпельштильцхену с лукавой улыбкой, а затем серьезно добавила: — Я понимаю, от чего ты хочешь предостеречь меня, правда. И я… постараюсь быть осторожной с магией, что бы я ни делала, обещаю. Румпельштильцхен встал из кресла, поморщившись от усилия, и присоединился к Белль у окна. На самой границе горизонта небо расчистилось, и яркий луч солнца резанул по глазам, прогоняя сумрак. Спустя несколько минут небо расчертили сразу две яркие радуги, а дождь почти полностью прекратился.  — Это настоящее волшебство, — восторженно выдохнула Белль, завороженная яркими полосками, похожими на огромные мосты, уходящие куда-то в иные, более счастливые миры. Она перевела взгляд на Румпельштильцхена и увидела, что он тоже улыбается краешком губ. Одна и та же мысль посетила в эту минуту обоих — все проходит. И если даже после чудовищной безжалостной бури может возродиться такая красота и гармония, значит и для человека с его радостями и печалями всегда останется надежда.