Ты мог бы мне сниться и реже

"Семь мечей пронзали сердце Богородицы над Сыном. Семь мечей пронзили сердце, А мое — семижды семь. Я не знаю, жив ли, нет ли Тот, кто мне дороже сердца, Тот, кто мне дороже Сына… Этой песней — утешаюсь. Если встретится — скажи." М. Цветаева.

Предупреждение: в данном АУ Питер Пенн никогда не встречался с Бейлфаером прежде, чем того принесла Тень из дома Дарлингов. *несколько месяцев назад* Хотя Питер Пэн и прилагал массу усилий, чтобы обитатели острова навсегда забыли о своих прошлых жизнях и мирах, наслаждаясь привольной жизнью в сердце джунглей, Неверленд, тем не менее, не был столь уж изолированным местом. После того, как слухи о живой воде острова просочились на «большую землю», на остров начали прибывать люди. Не встречая поначалу на своем пути других препятствий, кроме природных, вроде ядовитых плющей, щедро раскинувшихся вдоль берега, они бесцеремонно шныряли по острову и наполняли огромные бутыли столь ценной жидкостью ради наживы. Питер Пэн сначала злился, посылал их корабли на дно, но смельчаки не прекращали попытки; русалки злились, что на дне уже ни единого камешка не видно от бесконечных досок; и в конце концов владыка Неверленда решил, что раз уж презренным людишкам так нужна живая вода, то он лучше сам будет поставлять ее им за определенную плату, чем без конца отвлекаться на убийства чужаков в своих землях. Однако, не золото было тем, чего жаждала душа Питера. Его-то как раз было в избытке. Волшебные артефакты и информация — вот что представляло настоящую ценность. Немногие знали о том, что остров медленно угасает, магия его слабеет. Пока это еще было не слишком заметно для Потерянных мальчишек, но песчинки в огромных часах стремительно падали вниз, и Питер понимал, что не может игнорировать эту нависшую угрозу. Тогда-то он и привлек молодого и амбициозного капитана Крюка, который фактически стал официальным послом Неверленда и поставщиком живой воды в других мирах. С тех пор число желающих бесплатно поживиться дарами острова если и не окончательно сошло на нет, то значительно поубавилось. Видимо, решили, что бессмысленно совершать столь далекое и рисковое путешествие, когда проще купить, а то и украсть целебную воду на своей территории. И Питер наконец смог сосредоточиться на главной цели — спасти магию Неверленда. Крюк, несмотря на свою браваду, был достаточно умен, чтобы не задавать лишних вопросов о делах Пэна и наладить взаимовыгодное сотрудничество между Неверлендом и государствами волшебных миров. Обаяние и дипломатичность капитана играли не последнюю роль в этом нелегком деле. И спустя недолгое время его деятельность дала первые плоды — в закромах необъятной библиотеки одной могущественной ведьмы Страны Чудес нашлась легенда, в которой говорилось, что спасти Неверленд сможет только сердце истинно верящего. Однако, как найти обладателя такого сердца, история умалчивала. Тогда Пэн дал Крюку задание найти провидицу или другого человека, способного видеть будущее и дать подсказку, и тот снова не подвел. Сердце истинно верящего, которого искал Питер, принадлежало мальчику, который волею судьбы должен оказаться в Неверленде, но когда именно это случится провидица увидеть не смогла. На остров попадала уйма детей. Большинство оказывались в Неверленде лишь на время, в своих снах, и за это время хоть сколько-нибудь близко узнать их не представлялось возможным, кого-то приносила Тень, и они пополняли отряд Потерянных мальчишек. Но как понять, кто именно из них тот, кто должен спасти Неверленд? Питер все чаще впадал в уныние, чувствуя себя так, словно бродит вслепую, и, не желая беспокоить тревогами мальчишек, выстроил для себя в глубине острова пещеру, в которую приходил в моменты отчаяния. Высокие потолки создавали там вечный полумрак, а в середине разливалось глубокое прозрачное озеро. Питер любил сидеть на берегу, опустив ноги в студеную воду и размышлять. Это было его тайное место, куда не мог попасть никто из посторонних, надежно запечатанное магией крови. И вот однажды, несколько месяцев назад, когда он в очередной раз решил заглянуть в свое убежище, Питер наткнулся на незваного гостя. Один из мальчишек, доселе не вызывавший у него особого интереса, преспокойно сидел на берегу озера и удивленно смотрел на практически взбешенного Пэна. — Как ты сюда попал? — Я… Я раньше не был в этой части острова, — осторожно ответил мальчик, почувствовав что-то неладное в напряженном лице Питера. — Прости, я больше не буду заходить сюда, если это запрещено… Его слова казались искренними, как и его замешательство. Он преспокойно обошел магию крови и едва ли даже понял это. Питер всмотрелся в черты мальчика внимательнее: лет четырнадцати на вид, темные чуть вьющиеся волосы, карие глаза, ничего примечательного или особенного он не находил. Однако, нечто особенное должно было быть. — Пустяки, просто не ожидал тут кого-либо встретить… — как можно беззаботнее произнес он и спросил: — Как тебя зовут, напомни? — … Нил, — с запинкой ответил тот. — Что ж, Нил, кажется, у нас раньше не было возможности как следует узнать друг друга, пора это исправить, не находишь? — Мне нечего про себя рассказывать, — мальчик обхватил руками свои худые плечи, словно стараясь защититься, и Питер не мог не отметить этот жест. — Тебя ведь принесла Тень? — продолжал мягко подталкивать его Пенн. — Не правда ли это непередаваемое чувство, когда ты летишь? Такой восторг… — Не для меня… Я никогда не хотел тут быть, — угрюмо сказал Нил, бросая на Пэна раздраженный взгляд. — Я просто не хотел, чтобы Тень забрала моих братьев. Ненавижу это место… Питер задумался. Обычно мальчишки быстро забывали о своей прежней жизни, растворяясь в играх и забавах, которые щедро дарил им остров. Достаточно было пары недель, чтобы они не могли вспомнить даже имя своей матери, или как выглядел отец. Пэн не мог припомнить, как долго Нил уже находился на острове, но точно намного дольше, чем многие здесь, и тем не менее все еще успешно цеплялся за свои воспоминания. Может ли это означать, что мальчик тот самый, кого Питер искал все это время? Тот самый истинно верящий, который был предсказан легендой? И все это время он был у него прямо под носом. Он явно был особенным, но настолько ли — вот в чем вопрос. — Ты поступил очень храбро, пожертвовав собой, — с подкупающей искренностью ответил Питер, положив ладонь на плечо мальчика. — Мне жаль, что так вышло с твоей семьей. Тень всегда забирает лишь тех, кто сами того желают, кто чувствует себя одиноким и брошенным. Тебе знакомо это чувство? — Да, — коротко ответил Нил после долгой паузы. Он достал из кармана маленькую деревянную дудочку и начал тихонько наигрывать на ней какой-то простенький мотив. Пэн задумчиво пожевал губу. В легенде говорилось, что Неверленд будет спасен, только если истинно верящий захочет спасти магию острова, поверит в то, насколько огромное значение это место имеет для заблудших детских душ, и добровольно отдаст свое сердце. Но Нил считал свое пребывание здесь ошибкой, и чтобы изменить его мнение Пэну придется приложить немало усилий. Знать бы наверняка, что не напрасно. Разочарования Питера утомили. Пэн резко выбросил руку вперед, погружая кисть в грудную клетку Нила, и вытащил ярко-алое пульсирующее сердце. Дудочка выпала из пальцев мальчика и с глухим стуком ударилась о камни. — Спи, — скомандовал он растерянно глядящему перед собой мальчику, и тот упал на землю, погружаясь в сон. Едва ли он хотя бы вспомнит о случившемся, когда проснется. Время в Неверленде не ощущается, здесь ничто и никогда не меняется. Нил может проспать неделю или год, и едва ли заметит разницу. Питер не хотел рисковать своим, возможно, единственным шансом. Остров был полон опасностей, и пусть лучше Нил пока поспит в пещере скалы Черепа, где сами стены являются мощной защитой от любого вторжения, экранируя даже магическое, чем будет слоняться по острову. Если он так легко взломал магию крови, кто знает, на что еще он способен? По взмаху руки Пэна, тело мальчика растворилось в синеватой дымке, переносясь прочь. Спрятав сердце Нила в расщелине скалы, Питер поднял упавшую дудочку и, усмехнувшись, решительно направился в сторону пиратской бухты. У Капитана Крюка будет новое задание — узнать все, что возможно об этом Ниле. * * * На замок опускался вечер. Румпельштильцхен и Белль отдыхали в башне у камина. Весь день они разговаривали, наверстывая те дни, что провели порознь, и теперь просто наслаждались тишиной и обществом друг друга. Белль лежала на животе на толстой медвежьей шкуре у камина с книгой и беззаботно покачивала ногами, порой бросая на сидящего в кресле Румпельштильцхена теплый взгляд. Погруженный в свои мысли, он казался рассеянным, наблюдая за пляской огоньков, и Белль позволила себе погрузиться в чтение, когда он вдруг спросил: — Ты ведь знаешь, что я люблю тебя? — на мгновение Белль застыла, а затем взглянула Румпельштильцхену в глаза. В них было так много эмоций, которые смешивались и вытесняли друг друга: боль, сожаление, нежность, печаль. Раньше он никогда не говорил о любви вслух, как и она сама, впрочем. Поцелуй истинной любви сказал все за них, но только сейчас Белль почувствовала, насколько этого магического штампа было мало, чтобы почувствовать тепло этих слов, согревающих ее сердце. — Конечно, знаю. Я… тоже люблю тебя, — она улыбнулась ему робкой улыбкой, смаргивая набегающие слезы. Неизменно печальное выражение лица Румпельштильцхена говорило ей, что за этими словами кроется нечто большее, и ей стало страшно, словно в предчувствии чего-то плохого. — Но почему ты так грустно говоришь об этом? — Прости, малышка, — он тут же тряхнул головой, словно сбрасывая наваждение, погладил Белль по щеке и слегка улыбнулся: — Не хотел тебя пугать. Я просто думал о сыне. Знаешь, я никогда не был силен в том, чтобы говорить о чувствах, никогда не говорил Бею, что люблю его, а потом его не стало… Знал ли он, как много значил для меня? — О, конечно, Румпель! Конечно, знал! — воскликнула Белль, обнимая Румпельштильцхена за шею, стараясь забрать хоть каплю его боли себе. Она знала, как сильно он тосковал по сыну. Его глаза всегда наполнялись такой щемящей нежностью и любовью, когда он говорил о Бейлфаере, что Белль порой ревновала, надеясь, что когда-нибудь сможет занять в сердце Румпельштильцхена столь же важное место и дать ему утешение, которое смягчит потерю сына, хотя в глубине души понимала, что это невозможно. — Когда я не нашел тебя в замке и понял, что ты оказалась в плену, я так испугался, — его хриплый шепот отзывался в ее сердце новой волной стыда, за то, что заставила так страдать дорогого ей человека. — Я боялся, что не смогу вернуть тебя, и ты решишь, будто я и не пытался, бросил тебя. История словно повторялась… Все эти годы Бей жил с мыслью, что я предал его, в то время как я готов был обратить в пепел весь мир лишь бы найти его. Но что это меняет теперь, когда его не стало? — Ты сделал все, что мог… — в его словах было столько горечи, что Белль стало почти страшно. Как же много тьмы все еще скрывается в его душе, мучает и терзает его разум даже в такие счастливые, наполненные покоем мгновения, как этот. — Возможно, но этого все же оказалось недостаточно… — с сожалением ответил он. — Поэтому я и хотел, чтобы ты знала… Когда Бей умер, я чувствовал себя таким… мертвым, пустым. Я и не думал, что смогу полюбить кого-то также сильно, как его. Но появилась ты и принесла свет в мое сердце и смысл во все, что я делаю. Я люблю тебя, Белль… Всхлипнув, Белль крепко обняла Румпельштильцхена за шею, чувствуя, как ее сердце ликует. Она не знала, что сказать в ответ, и поэтому лишь крепче прижалась к нему, надеясь без слов выразить все то, что наполняло ее сердце в эту минуту. — Полегче, малышка, а то ты меня задушишь, — со смешком произнес он. Белль тут же ослабила хватку и, чуть отстранившись, смущенно рассмеялась своей пылкости. В этот самый момент рядом с ними в воздухе закружились белые сияющие огоньки, из которых выпало письмо, плавно опустившись на ручку кресла. Отблески светлой магии заставили Белль рефлекторно отшатнуться: — Это от Голубой? — Видимо, да, — недовольно вздохнул Румпель и проворчал: — Хорошо, что хоть держат меня в курсе дел… Он вскрыл печать и погрузился в чтение, пока Белль изнывала от любопытства. — Ну что там? — наконец не выдержала она. — Пишет, что шкаф почти готов… Они успеют в срок. — Ты говоришь так, словно это плохая новость, — заметила недоуменно Белль. — Разве не этого мы ждали? — Да, но не все так просто… — задумчиво ответил Румпель. Резким движением он смял письмо и бросил в огонь прежде, чем Белль успела попросить его дать прочитать и ей. — Ты чего-то мне недоговариваешь? — прямо спросила она, уверенная, что после всего случившегося Румпельштильцхен не станет лгать ей. — Нет, милая, все хорошо, просто мне надо немного подумать, как лучше все устроить… — О, конечно… — Белль устыдилась собственных сомнений. — Надо подумать, что взять с собой, ведь тот мир, должно быть, так отличается от нашего… — Определенно, — согласился Румпель и мягко предложил: — Почему бы тебе не отдохнуть в своей комнате, пока я займусь приготовлениями? — Хорошо бы, я и правда немного устала… — послушно кивнула она и наклонилась, чтобы поцеловать Румпельштильцхена в щеку. — Но если я тебе понадоблюсь — позови. — Обязательно, милая. Улыбнувшись на прощание, она плавно вышла, прикрыв за собой дверь. Румпельштильцхен вздохнул, ощущая приближение мигрени. Значит уже скоро он окажется в этом странном мире, который Бейлфаер некогда выбрал для них, и который в слабости и трусости своей Румпель так опрометчиво отверг… Что ж, теперь он выучил свой урок и не повторит старых ошибок. Пусть Бея уже не вернуть, но он сделает для Белль то же, что когда-то сын хотел сделать для него — дать нормальную жизнь без Темного проклятия. Осталось придумать, как осуществить план, не вызывая подозрений у Белль. Ведь она-то считает, что они станут героями, которые окажутся в составе целого спасательного отряда. Каково же будет ее разочарование и обида, если она узнает правду, что вместо того, чтобы разрушить проклятие и всех спасти, они предали и оставили на растерзание Злой Королеве и Белоснежку, и ее ребенка, и весь Зачарованный лес в придачу. И если Румпельштильцхен готов был без тени сомнения заплатить эту цену ради блага Белль, то ее сердце было слишком добрым и чистым, чтобы сознательно пойти на такой шаг. Лишенный магии, разум Румпельштильцхена уже не был столь быстр и остер, как раньше, и сходу придумать гладкий сценарий ему никак не удавалось. Да и стоит ли это делать вообще? Может, просто воспользоваться силой кинжала, который Белль сама ему и отдала. Да, она будет злиться на него сперва, но в итоге поймет, что он действовал только в ее интересах, чтобы спасти ее от самой себя и тех, кто будет всегда охотиться за ее силой. Она поймет и в конце концов будет ему даже благодарна. Да, возможно, это самый правильный шаг… Мигрень набирала обороты, и Румпельштильцхен направился к шкафчику, где хранил дорогой коньяк, чтобы хоть так облегчить боль. Неловко дрогнула рука, и хрустальный стакан выскользнул из пальцев, рассыпавшись на мелкие осколки по полу. Чертыхнувшись, Румпель наклонился, чтобы собрать их, когда услышал женский голос: — Румпельштильцхен? Я знаю, ты здесь, мне нужно с тобой поговорить… Настороженно оглянувшись, Румпельштильцхен подошел к источнику звука — маленькому зеркальцу, что все также лежало на его рабочем столе, где он его и оставил, когда искал Белль. — Ну же, Румпель, я пришла с миром, — он чуть помедлил прежде чем открыть крышечку зеркальца и столкнуться со своей бывшей ученицей Региной лицом к лицу. — Что тебе нужно? — грубо спросил он. Все инстинкты Румпельштильцхена мгновенно приняли боевую стойку, отметив ее самодовольно улыбающееся лицо. Это всегда был плохой знак. — Я пришла заключить с тобой сделку, конечно же, — кокетливо улыбнулась она. — Даже так? И что же ты хочешь? — Кинжал Темной, — сказала она просто, словно это был какой-то пустячок из его коллекции. — Очень смешно, дорогуша, — Румпельштильцхен раздраженно оскалил зубы и издевательски спросил: — Исключительно повинуясь извращенному любопытству, спрошу — что же ты считаешь достойным предложением со своей стороны? — Как насчет твоего сына? — все также безмятежно улыбаясь ответила Регина, с явным удовольствием наблюдая, как Румпельштильцхен побледнел от ее слов и еще больше разозлился. — Ты не знаешь, о чем говоришь, так что лучше оставь свои игры, иначе… — Что иначе? Пошлешь свою малышку Белль расправиться с большой злой ведьмой? — кривляясь, спросила она. — Тогда ты никогда его не найдешь. — Мой сын мертв, — отчеканил он сквозь зубы, не понимая, почему вообще продолжает этот разговор с ведьмой, но все же не решаясь захлопнуть зеркало. — Ты ошибаешься, Румпель, — с притворной лаской проговорила Регина, поднимая какую-то небольшую вещицу так, чтобы Румпельштильцхен смог как следует ее разглядеть. Это была обычная деревянная дудочка, выполненная не столько с большим мастерством, сколько со старанием. На ней был выжжен узор, который Румпельштильцхен мог бы повторить даже с закрытыми глазами. Это был его подарок Бею на день рождения в последний год прежде, чем он стал Темным. После проклятия, он готов был задарить сына любыми побрякушками, но тот отвергал все, не расставаясь с той самой дудочкой. «В ней есть душа», — говорил он. И сейчас эта ценная вещица, которая не могла принадлежать никому иному, кроме Бейлфаера, была в руках усмехающейся Регины. — Ну что, теперь поговорим? — Если ты хоть пальцем тронула Бея… — с нарастающим гневом начал Румпельштильцхен, уже готовый позвать Белль, чтобы немедленно оказаться в замке Королевы, но Регина нетерпеливо перебила его: — Придержи свои угрозы для тех, кто и правда этого заслуживает. Я никогда его даже в глаза не видела. И могу лишь дать тебе точную информацию, где он находится, а там уж делай что хочешь. Несмотря на застилающие разум гнев, надежду и панику, Румпельштильцхен чувствовал, что она не лжет. Его мальчик жив! Эта мысль билась в голове обезумевшей птицей, мешая рационально мыслить. Как это возможно? А Регина тем временем продолжала: — Итак, мое предложение таково: кинжал Темной в обмен на информацию о твоем сыне. Я даже помогу тебе попасть к нему, раз уж ты лишишься магии. По-моему, это более чем выгодная сделка, не находишь, «дорогуша»? Как только многовековой опыт помог подавить бушующие эмоции, и Румпельштильцхен заставил себя мыслить рационально, то осознал суть предложения Регины во всем его чудовищном размахе — Бей в обмен на Белль. — Откуда вдруг такая щедрость, Ваше Величество? — подозрительно сощурившись, спросил он. — Еще недавно ты была полна решимости прикончить своего старого учителя, лишь бы не допустить, чтобы я счастливо и спокойно доживал свой век. — Это вопрос приоритетов, Румпель, — сухо улыбнулась она. — Мне не так важна твоя смерть, как кинжал Темной. И хотя выбор не из легких — сын или истинная любовь, но ты ведь тоже умеешь их расставлять правильно. — Какой мне смысл отдавать тебе кинжал, если весь Зачарованный лес с твоей легкой руки скоро отправится в тот самый мир без магии, где кинжал не пригодится уже ни тебе, ни мне, и где я сам смогу найти сына, если он и вправду жив? — Румпельштильцхен внимательно наблюдал за реакцией Регины на свои слова, пытаясь уловить малейшее колебание или хотя бы тень неискренности в ее словах, но Регина, сперва вышколенная своей деспотичной матерью, а затем и им самим, умела держать лицо в любой ситуации. Так что Румпелю оставалось лишь гадать, что на самом деле стоит за этим невозмутимым фасадом. — Зачем мне кинжал в мире без магии — мое дело, и тебя не касается, — отмахнулась она. — Другое дело, что мальчик находится вовсе не там, и у тебя уже не будет возможности отправиться за ним после того, как проклятие будет наложено. Не ищи лазейки, Румпельштильцхен, на сей раз тебе придется чем-то пожертвовать. И твои муки совести будут для меня намного более сладкой местью, чем твоя смерть. — Мне нужно обдумать твое предложение, — нехотя выдавил Румпель, чувствуя, что эмоции и мысли лавиной накрывают его разум. Он найдет решение, обязательно найдет, но не сию минуту. — Хорошо, я дам тебе время, — милостиво кивнула ему Королева. — Но советую поторопиться — место, где оказался мальчик… не самое безопасное… С этими словами изображение Злой Королевы растворилось, оставив Румпельштильцхена с бешено колотящимся сердцем. Кровь грохотала в его ушах. Он обессиленно опустился на ближайший стул и закрыл глаза, чувствуя себя загнанным в угол. Бей жив? Как это вообще может быть правдой? Из него словно вышибли весь воздух. Румпель, забыв о своей ноге, стремительно пересек башню и начал лихорадочно выдвигать ящики в комоде, где хранились магические предметы. Все эти годы он следил, жив ли сын с помощью волшебной розы, лепестки которой опадали год за годом. И когда они все осыпались разом, Румпельштильцхен понял, что это может означать лишь одно — смерть. Его скорбь была так велика, что он даже не думал перепроверять это, чтобы лишний раз не получить этот страшный ответ. Так возможно ли, что он сдался раньше времени? — … так… не то, не то… Ага! Вот оно! — выхватив из недр комода завернутую в плотную ткань книгу, он начал торопливо переворачивать страницы. Румпельштильцхен искал заклинание, которое ни за что не стал бы использовать, не будь он в таком отчаянии, как сейчас. Заклинание, с помощью которого можно было точно узнать бьется ли сердце другого человека. Для этого нужно было вынуть свое собственное из груди и провести над ним ритуал, после чего на несколько мгновений сердца поменяются местами. И либо в руках Румпельштильцхена окажется сердце Бея, целое и невредимое, либо он увидит его прах. В этом случае, он и сам рискует жизнью, хотя и при лучшем раскладе предугадать, какую плату возьмет магия такого уровня, было невозможно. Заклинания, описанные в этом старинном фолианте были неразбавленными, слишком мощными, чистая темная сила, и цена за нее была велика даже для Темного, чтобы прибегать к ней часто, что уж говорить о простом смертном, которым он теперь стал. Но, несмотря на риск, Румпельштильцхен должен был знать жив ли его сын. И если нет — он собственными руками выдавит из Регины ее жалкую душонку, посмевшую играть с ним таким образом. Но если окажется, что она говорила правду… Румпельштильцхен со стоном вынул свое сердце, без удивления рассматривая черные прожилки, словно паутина опутывающие яркую, святящуюся красным сердцевину. Начертив на доске ряд символов, он протянул руку с сердцем в указанную в фолианте точку, и в то же мгновение, Румпель ощутил, как по спине прошла дрожь — темная сила закружилась вокруг пентаграммы, недовольная тем, что ее побеспокоили. Темный дым резко втянулся в каждую линию, нарисованную Румпельштильцхеном, а затем сердце в руке завибрировало и… изменилось. Вместо покрытого черными нитями сердца бывшего Темного на его руке покоилось ярко-красное сердце, которое не могло принадлежать никому иному, как Бейлфаеру. И оно билось, хотя его сияние и было каким-то тусклым, но оно совершенно точно принадлежало живому, а не мертвому. С губ Румпельштильцхена сорвался вскрик радости, который тут же сменился стоном боли, когда заклинание рассеялось. Его грудь, словно сдавило железными тисками, и спустя несколько секунд бесплотных попыток сделать вдох и позвать Белль, он почувствовал, что проваливается в темноту.