Ты мог бы мне сниться и реже

Враги нам лучшие друзья; Они премудрости нас учат. Но больше тех страшуся я, Ласкательством меня кто мучит. Г. Державин

Киллиан Джонс зябко кутался в свой кожаный плащ, выдыхая клубы пара. Уже светало, и команда, позевывая, готовила корабль к отплытию, а Румпельштильцхена все не было, что Крюка совершенно не удивляло. Он согласился поучаствовать в сделке Регины только потому, что был совершенно уверен — Крокодил не осмелится добровольно ступить на «Веселый Роджер». В противном случае, это было бы скорее наказание для самого Киллиана: наблюдать своего злейшего врага, беспомощного, и так близко в течение нескольких суток, не имея возможности выпустить ему кишки. Крюк был связан пунктами договора, нарушение которых грозило ему смертью. Стоило отдать должное изворотливому уму Румпельштильцхена — он учел все, что только можно, чтобы не лишиться жизни раньше, чем его нога ступит на песок Неверленда. Но зато там Крюка уже ничто не удержит от мести, и Крокодил это, конечно же, знает и не решится подставить себя под удар. Что ж, терпения Киллиану не занимать. Так или иначе, он в любом случае отправится в Неверленд с Крокодилом или без него. Нужно было закончить все дела с Пэном раз уж их договор больше не имел силы. Киллиан был не из тех людей, что сжигают за собой мосты, которые еще могут пригодиться. И пусть сейчас предложение Регины казалось ему более заманчивым, чем продолжать околачиваться в душных тропиках, но капитан знал, как никто, каким переменчивым бывает ветер. Пэн был еще той занозой в заднице, но Киллиан все же уважал его за проницательность и способность руководить этим упорядоченным хаосом, коим ему представлялся Неверленд, и не собирался покидать своего бывшего работодателя на плохой ноте. А пока он будет занят с Питером, там, глядишь, и Румпельштильцхен нарисуется каким-нибудь хитрым способом — у этого проныры наверняка есть туз в рукаве. Тогда-то они и встретятся лицом к лицу, но на сей раз Крокодилу будет некуда бежать… Мечты Крюка прервало появление мистера Сми, который пришел сообщить, что все готово к отплытию. Однако, как только он скомандовал, чтобы поднимали якорь, как прямо на палубе заклубился сизый дым, из которого нетвердой походкой вышел Румпельштильцхен собственной персоной с тростью в руке и небольшой сумкой на плече. — Надо же, все-таки явился, Крокодил… — с раздраженным удивлением прокомментировал его появление Киллиан. Однако, Румпель лишь молча одарил его таким тяжелым взглядом, что тот, несмотря на все свое самомнение, почувствовал себя щенком, дерзнувшим гавкнуть на матерого волка. Затем, не дожидаясь дальнейших выпадов, Румпельштильцхен расположился на перевернутом ящике и закрыл глаза, прислонившись спиной к мачте, всем своим видом демонстрируя полное и абсолютное равнодушие ко всему происходящему вокруг. Вид у Румпельштильцхена был настолько помятый и уставший, что даже Крюк, настроившийся пока хотя бы словесно скрестить с ним шпаги, махнул на него рукой, возвращаясь к своим капитанским обязанностям. Стемнело. Корабль давно набрал нужную скорость, и Крюк направил его за облака, прокладывая уже ставший привычным курс на Неверленд. Ему нравилось самому стоять за штурвалом: чувствовать малейшее изменение ветра, скрип мачт и движения парусов. Но спустя несколько часов, он устал и, убедившись, что мистер Сми справится дальше без него, спустился с капитанского мостика на палубу. Отхлебнув из фляжки обжигающий напиток, Киллиан бросил тревожный взгляд на Румпельштильцхена, который, казалось, за все это время так ни разу и не пошевелился. Затем, поколебавшись, подошел к нему ближе и пихнул в плечо. — Эй, Крокодил, ты там не помер? — спросил он, надеясь, что Румпельштильцхен не подложит ему свинью, сдохнув своей смертью и лишив Киллиана возможности прикончить его лично. Однако, услышав голос пирата, Румпель вздрогнул и, не удержав равновесие, свалился с ящика, вызвав у Крюка злорадный смешок. — Нет, — хрипло проворчал Румпель, вставая на ноги. Вид у него был слегка дезориентированный, и он растерянно оглядывался по сторонам. — Сколько я спал? — Ну не знаю, с тех пор как мы отчалили уже около десяти часов прошло, — ответил Крюк, настороженно наблюдая за ним. Румпельштильцхен сдавленно застонал и похромал к борту корабля, с усилием потирая виски. Киллиан последовал за ним. — Что это с тобой? — Просто слишком много магии и мало сна, тебе-то что за дело? — огрызнулся Румпельштильцхен. — Лично мне — никакого, — пожал плечами Крюк. — Но я обещал Регине доставить тебя в Неверленд в целости и сохранности, а я человек слова. — О да, благородный пират, я и забыл… — Не провоцируй меня, Крокодил, — в голосе Киллиана прозвучала угроза. — Может, убить я тебя пока что и не могу, но это не значит, что твое пребывание на корабле нельзя сделать невыносимым. Пора отвыкать от своих темных замашек и вспомнить, кто ты такой на самом деле — жалкий трус, и вести себя соответственно. — Кто я на самом деле? — переспросил Румпельштильцхен, усмехнувшись. — Пожалуйста, не делай вид, что хоть сколько-нибудь знаешь меня, просто послушав пару жалостливых баек Милы… Киллиан удивленно посмотрел на него и задумался. Сперва с брезгливой жалостью к трусливому калеке, а затем с горячей ненавистью к чудовищу, он никогда не воспринимал Румпельштильцхена, как живого человека. И сейчас впервые, Киллиан вдруг осознал, что и вправду толком не знает, кто стоит перед ним. — Ну так давай, расскажи мне, — с легким вызовом предложил он, вновь доставая фляжку с ромом и делая глоток. — Кто же ты такой? — И с чего мне пускаться с тобой в откровения? — презрительно парировал Румпель. — Ну даже не знаю… — скучающе протянул Киллиан. — Может, потому что мы оба знаем, что как только корабль причалит, я убью тебя… Так почему бы не скрасить ожидание беседой? — Что ж, хорошо, — казалось, Румпельштильцхена позабавил ответ Крюка. Он сделал один из своих вычурных жестов кистью руки, заставив Киллиана невольно поежиться, и приглашающе произнес: — Вперед, удовлетвори свое любопытство. Спрашивай. — Что же, с твоей точки зрения, было не так в том, что мне рассказывала о тебе Мила? Ты не был трусом и дезертиром? Не был нищим, цепляющимся за свое унылое существование в деревне, где все тебя презирали? Если бы ты любил ее, то дал ей ту жизнь, которую она заслуживала. — О, я любил ее когда-то, — задумчиво произнес Румпель, глядя в темноту. Его голос был спокойным и приглушенным. — И бросил к ее ногам все, что имел: свое сердце, здоровье, гордость в конце концов. Только ей ничего этого было не нужно, потому что ей не был нужен я сам. Она просто брала деньги, которые я зарабатывал, и шла в таверну пить и развлекаться с такими, как ты… — он бросил на Крюка насмешливый взгляд. — Или думаешь, ты был у нее один? — Может и не один сначала, но я боролся за нее, и она выбрала меня. В то время, как ты… — … отказался драться за нее? — закончил он вопрос Киллиана, невесело рассмеявшись. — Мы оба знаем, что в этом не было никакого смысла, ведь Мила сама хотела уйти с тобой. Никто ее не похищал. Так что передо мной стоял выбор либо оставить сына сиротой, либо уйти, как бы трусливо в твоих глазах это не выглядело. Рыцарство и здравый смысл редко идут рука об руку… — Тогда к чему было убивать ее, раз сам отпустил? — с болью произнес Киллиан, разозленный спокойствием Румпельштильцхена, который говорил о Миле, как о досадном эпизоде в жизни, в то время, как для Киллиана ее смерть все еще была открытой раной. — Я убил ее не поэтому, — нахмурился Румпель. Его голос становился все более ожесточенным с каждым словом: — Пусть Мила не любила меня, но Бей — другое дело. Знаешь, чего стоит сказать своему сыну, что его любимая мама больше никогда не вернется? Конечно же не знаешь… Она бросила его и никогда не оглядывалась назад. И этого я ей простить не мог. — Она любила мальчика и забрала бы его. Но ребенку не место среди пиратов, где он мог оказаться в опасности, поэтому… — начал было Киллиан, но Румпель прервал его оправдания нетерпеливым взмахом руки. Его невозмутимость дала трещину, и в голосе прозвучала горечь: — А на войне ему место? Я делал для сына все, что было в моих силах, чтобы спасти его, а она в это время развлекалась… Не стань я Темным, Бей бы вскоре оказался на фронте, где не продержался бы и недели. Так что не говори мне о том, кого она любила. Этот список очень короток и включал только одно имя — ее собственное. Киллиан ничего не ответил. Хотя ему были неприятны слова Румпельштильцхена, но он чувствовал их правдивость. Это была другая правда, его правда. Взгляд с другой стороны. Киллиану претило думать о Миле в таком ракурсе. Она была его любовью, единственной женщиной, которую он видел рядом с собой, и которую никто так и не смог заменить в его сердце. Однако, в его сознании вдруг всплыл один эпизод из их совместной жизни. Однажды, в одном из городов, где они причалили, Мила покинула корабль и довольно долго отсутствовала. Киллиан уже начинал волноваться, но наконец она объявилась и сообщила, что ходила к местному лекарю, чтобы прервать беременность. Киллиан даже не знал, что она ждала ребенка, срок был маленький, и Мила решила сама «избавиться от этой проблемы», как она равнодушно объяснила ему. До этого момента, он никогда не видел себя в роли отца. Ему нравилась его вольная пиратская жизнь, полная опасностей и приключений, однако, в тот миг, ему вдруг так ясно представилось: на берегу океана стоит небольшой домик, улыбающаяся Мила с малышом на руках выходит встречать его после очередного плавания. Эта яркая картинка мелькнула и тут же исчезла из сознания, оставив после себя какую-то странную пустоту и горечь. Словно почувствовав что-то неладное, Мила тут же прижалась к нему, сладко целуя в шею, пальчики пробежались вниз к шнуровке его брюк, но Киллиан впервые остановил ее. Возможно, слишком грубо, потому что она тут же подняла на него недоуменный, чуть испуганный взгляд, и он, пытаясь смягчить резкость своего жеста, поцеловал ее руку, улыбнулся через силу и, сам не понимая почему ему вдруг стало так противно на душе, вышел из каюты. Всю ночь Киллиан кутил со своей командой, выпив столько рома, сколько никогда не позволял себе с тех пор, как забрал Милу. Однако, на следующий день она ни словом не упрекнула его, и вообще была странно тихой и предупредительной, словно чувствуя себя виноватой. Со временем это эпизод почти стерся из памяти Киллиана, но сейчас, когда они заговорили о Бейлфаере, снова выплыл на поверхность. Поэтому он не стал ничего отвечать: не стал искать оправдания или доказывать, что Румпельштильцхен не прав. Киллиан любил Милу такой, какая она была — неукротимой, свободолюбивой. Она была словно ветер: всегда в движении, всегда стремящаяся на вольные просторы. И также, как ветер, она не могла жить в замкнутом пространстве. Материнство, семья — якори, которые составляли счастье многих женщин, не подходили ей, были чуждыми и губительными. И как бы ни мечтал Киллиан порой о другой жизни со своей любимой, но понимал, что это не сделает счастливой ее. Румпельштильцхен не знал ее такой, не видел, как преображалось ее лицо, как горели глаза, стоило ей столкнуться с чем-то новым и удивительным в дальних странах. Но Киллиан поймал себя на мысли, что понимает и его чувства и был достаточно честен с собой, чтобы признать — он поступил бы точно также на месте Румпельштильцхена. Он бы отомстил. Он уже отомстил своему отцу однажды за то, что он бросил их с братом одних на произвол судьбы. И, размышляя в этом ключе, Киллиан вдруг с удивлением осознал, что у них с Крокодилом довольно много общего. Даже дезертирство Румпельштильцхена отчасти перекликалось с тем, как он отрекся от королевского флота, чтобы не служить пушечным мясом для власть имущих, и стал пиратом. Такие похожие и одновременно разные судьбы. И, возможно, в какой-то иной вселенной, под другими звездами, в иных жизнях они даже могли бы стать приятелями. Но здесь и сейчас пират и бывший Темный останутся врагами, потому что понимание и прощение не всегда идут рука об руку. А капитан Крюк был не тем, кто умеет прощать и меньшее, чем убийство любимой женщины. — Может, Мила и подвела тебя, как жена и мать твоего сына, — наконец произнес Киллиан после долгой паузы. Он выразительно посмотрел на Румпельштильцхена и продолжил: — Однако, разве ты можешь сказать о себе, что никогда никого не подводил? … Я видел вчера эту девочку… Как там ее… Клер? — Белль, — рефлекторно поправил он, не встречаясь с Киллианом взглядом. — Ее зовут Белль. И да, ты прав, я поступил с ней ужасно. — О да, — усмехнулся пират, размышляя вслух. — Знаешь, несмотря на то, что я считаю твое убийство исключительно своей прерогативой, было бы правильнее, если бы именно твоя маленькая протеже вырвала и раскрошила твое сердце. В этом была бы некая высшая справедливость. Вроде как, отведай свое же лекарство. — Какой поэтический талант даром пропадает… — с притворным восхищением парировал Румпель. — Тебе бы трагедии писать и на городских площадях толпу развлекать. — Ах, сарказм… Смейся, Крокодил, пока можешь. — отмахнулся захмелевший Крюк, протягивая полупустую фляжку. — Вот, возьми, выпей за свою душу, раз уж мы тут священников не держим… Хотя кто бы согласился отпустить твои грехи, хм?.. К вечеру грядущего дня уже будем в Неверленде. Румпельштильцхен, не желая вступать в дальнейшие споры с подвыпившим капитаном на тему своей скорой кончины, усмехнулся и, молча приняв фляжку, сделал большой глоток. Это казалось абсурдным — выпивать в компании своего злейшего врага, который только и ждет момента, чтобы прикончить тебя, и при этом чувствовать себя спокойно и почти умиротворенно. «Веселый Роджер» плавно скользил над облаками, на горизонте занимался рассвет, а пират и бывший темный маг так и стояли у борта корабля, передавая друг другу фляжку, и просто наслаждались самим фактом того, что до сих пор, несмотря ни на что, жизнь их не сломала, и они все еще могут ею наслаждаться. * * * Маленькая птичка вспорхнула на окно и встряхнула свои серенькие перышки, чуть промокшие от накрапывающего дождя. Она могла бы влететь прямо в комнату, но предпочла устроиться в уголке за занавеской, замерев и прислушиваясь к разговору двух женщин. — Белоснежка, милая, я не понимаю, к чему ты тянешь? — голос первой был полон неподдельной тревоги. — Регина может наложить проклятие в любой момент — зачем так бессмысленно рисковать? Воспользуйся шкафом, пока не поздно… — Ты слишком драматизируешь, Голубая, — терпеливо отвечала вторая. — Может быть, Регина вообще передумает или ей не хватит сил сделать это? Ведь уже пару месяцев от нее ни слуху, ни духу. А даже если и нет, то шкаф здесь, и я сразу же уйду через него, если угроза станет реальной… — Как будто она сейчас иллюзорна! — возмутилась фея, всплеснув руками. — Ты должна думать о своем ребенке, Снежка. Только он сможет спасти нас всех. — Я знаю, но не хочу бросать Дэвида просто так, — в голосе Белоснежки задрожали слезы. — Если я и отправлюсь в чужой мир в таком положении, то должна быть уверена, что это не напрасно. А если я уйду сейчас, и Регина узнает — не станет ли это лучшей местью для нее — вообще не накладывать никакого проклятия, чтобы я навечно осталась отрезанной от всех, кого люблю… — Снежка, — смягчила свой напор Голубая, — Я знаю, как это все тяжело… Но… Дальше маленькая птичка слушать не стала, она уже получила всю необходимую информацию. Она плавно опустилась на землю и вновь стала самой собой — Темной. Ее обычные платья из мягких тканей сменились черным кожаным комбинезоном, застегивающимся до самого подбородка. Узкие брюки и плотно облегающие сапоги подчеркивали длинные стройные ноги. В облике Белль появилось что-то кошачье: от грации до смертоносной мощи, спрятанной в этих белых маленьких ручках. Длинные прямые волосы были заплетены в аккуратную китайскую косу так плотно, что ни одна прядка или волосинка не выбивались со своего места. Она мрачно оглядела замок. Значит у Белоснежки есть средство спастись от проклятия — некий шкаф, который располагается прямо здесь? Что ж, значит ее задача найти его и уничтожить. Ничто не нарушит планы госпожи. Применив заклинание невидимости, она легко проскользнула в замок и отправилась обследовать комнату за комнатой. С тех пор, как Темный захватил тело и разум Белль, магия стала даваться ей также легко, как дыхание. И те заклинания, которые раньше отнимали у нее много сил и требовали предельной концентрации, теперь получались сами собой, стоило лишь пожелать. И хотя Белль понимала, что любая магия имеет свою цену, как любил повторять Румпельштильцхен, и она тоже так или иначе расплачивается за использование своей, но ее это мало волновало. Та Белль, которой она была еще сутки назад, маленьким комочком свернулась где-то на краю сознания, такая маленькая и жалкая, что Темная бы даже пожалела о ней, если бы была способна на это чувство. Столько гордости, столько упорной борьбы, планов творить добро направо и налево, а в итоге все рухнуло, как карточный домик, в один миг, одновременно со звуком разбитого сердечка. Как банально и предсказуемо, думала Темная, проходя через тронный зал. Любовь — это главный миф человечества. Ей поклоняются, ею вдохновляются, но в итоге она никогда не оправдывает тех надежд, которые люди на нее возлагают. Она пострашнее войн и болезней, голода и смерти. Любовь — это яд, который люди сами жаждут с радостью впускают в свое сердце, не замечая, как он постепенно отравляет их существование. То ли дело магия… Тихий голосок прежней Белль попытался что-то возразить, но тут же умолк. Правильно, не ей сейчас спорить с этим. Очередная дверь вдруг отозвалась легкой пульсирующей вибрацией при приближении Темной. Видимо, именно за ней и находился тот самый шкаф, иначе к чему феям накладывать столько защитных чар? Возможно, это остановило бы Регину, но уж точно не Темную. Положив ладонь на дерево, она почувствовала, как заклинание невидимости рассеивается, но смысла скрывать свое присутствие уже все равно не было. По ее лицу скользнула злорадная улыбка, и под давлением темной силы ее пальцы все глубже проникали сквозь невесомую дымку чар, пока светлая магия оплывала, словно воск, коснувшийся огня. Наконец, дверь была открыта. Темная беспрепятственно вошла внутрь и присвистнула, заметив большое деревянное сооружение посреди комнаты. Это действительно был обычный шкаф, но она чувствовала глубинную древнюю магию, заключенную в самом дереве. Мощную и зовущую, которая и правда могла перенести принцессу в другой мир. Даже жаль растрачивать такой ценный артефакт, но приказ был более чем прямым — уничтожить любую угрозу планам госпожи. В ее руке зажегся огненный шар, который Темная собиралась метнуть в сторону шкафа, чтобы сжечь его дотла, но в этот момент на пороге появились запыхавшиеся стражники и Чарминг с мечами наголо. Они воинственно взирали на Темную, и та приготовилась атаковать фаерболом сначала их, но тут сквозь их боевой строй прорвалась Белоснежка. — Стойте! Опустите оружие! Это же Белль! — ее голос был прерывистым от волнения и быстрого бега, а глаза смотрели на Темную с теплотой. — Белль, как я рада, что ты заглянула. Румпельштильцхен написал нам, что ты вернулась в его замок, но я все равно волновалась, как ты… — Я в порядке, — холодно ответила Белль. Заботливый тон Белоснежки выводил ее из себя, напоминая о днях, когда она была счастлива, и которые никогда не повторятся. Ей так и хотелось накричать на нее: «Не смей быть со мной милой!» Чарминг деликатно, но твердо оттеснил Белоснежку к себе за спину, прошептав ей на ухо, хотя острый слух Темной уловил каждое слово: «Это больше не та Белль, которую мы знали. Она Темная, не походи к ней». — Но… — глаза Снежки недоуменно застыли на лице Белль, словно ища что-то и не находя. «Очень проницательно, Чарминг» — подумала Темная, вновь разворачиваясь к своей цели. — «Пора заканчивать с этим». И прежде, чем кто-либо успел среагировать, она метнула в шкаф огненный шар, от которого дерево мгновенно занялось и сгорело за считанные секунды, оставив после себя лишь горстку пепла. Стражники бросились на Темную, но она смела их мановением руки, словно пылинки. — Зачем ты это сделала? — закричала Белоснежка в отчаянии. — Ты все равно не хотела разлучаться с Чармингом, — ответила Белль с жестокой улыбкой, которая так неуместно смотрелась на ее ангельском лице. — А теперь тебе и не придется выбирать. Считай, я сделала тебе одолжение. С этими словами, Темная растворилась в фиолетовом дыме, прихватив с собой пузырек с пеплом сгоревшего шкафа. На всякий случай. Госпожа будет довольна. Больше всего Белль удивляло в своем новом состоянии то, с какой охотой она исполняла волю своей новой госпожи. Пожалуй, окажись она сейчас на свободе со своим кинжалом в руках, она бы не знала, куда себя деть после всего, что произошло. А приказы Регины позволяли ей сохранять чувство принадлежности, фокус на цели, не давали зацикливаться на собственных эмоциях. Белль снова чувствовала себя нужной, и это было словно наркотик даже для ее подавленного, страдающего Я. И если раньше кинжал был для нее символом проклятия, способным отнять свободную волю, то сейчас Белль осознала, что он скорее играет роль щита между огромной силой Темного и бессмысленностью вечной и совершенно одинокой жизни. Когда Румпельштильцхен отдал кинжал, и Белль оказалась в покоях Злой Королевы совершенно одна, тишина опустилась на нее, словно гильотина. Покой и холод, расползающиеся по телу, еще не успели лишить ее всей боли до конца. Она смогла собрать остатки силы воли, чтобы не дать Румпельштильцхену увидеть ее истинные чувства в ту последнюю минуту наедине, но теперь, оставшись в полном одиночестве, гнев прорвался наружу, сметая и разрушая все содержимое спальни Королевы: осколки зеркала и окна валялись по полу мелким крошевом, мебель превратилась в обломки. Но Белль было плевать на это. До того самого мига, как в комнату вошла Регина. Белль опустилась на пол, закрыла глаза и, подтянув колени к груди, опустила голову, ожидая наказания за свою глупую импульсивность. Злая Королева славилась своей жестокостью, и Белль была уверена, что несмотря ни на какие сделки, она найдет способ поквитаться с нерадивой Темной за учиненный беспорядок. Какое-то время в комнате царила тишина, а затем Белль услышала приближающийся шелест платья Королевы и сжалась еще сильнее. Ее плечи подрагивали от страха и напряженного ожидания, но вдруг она почувствовала руку на своих волосах, которая медленно погладила ее. — Посмотри на меня, — в бархатном голосе Регины не было гнева, но это был, без сомнения, приказ, и Белль неохотно подняла голову и встретилась глазами с Королевой. Та какое-то время молча изучала ее испуганное лицо, а затем тихо сказала: — Хочешь выплеснуть злость — есть другие способы. Я покажу тебе. А сейчас почини здесь все и больше не позволяй себе такого. — Простите, — пролепетала в ответ Белль, не зная что еще ответить. Она взмахнула рукой, и магия неожиданно легко привела в порядок все сломанное. Королева удовлетворенно кивнула, окинув комнату взглядом, и вновь потрепала Белль по голове, словно щенка, выполнившего команду. — Прощаю. А теперь идем, у нас много работы, — она развернулась и, не сомневаясь, что Темная последует за ней, пошла в сторону выхода. Затем был долгий, обстоятельный разговор. Королева вводила Темную в курс ее прав и обязанностей, и Белль впервые почувствовала себя… равной. Регина не пыталась притворяться другом или кем-то, кто заботится о ее чувствах, как это делал Румпельштильцхен. Но и не пыталась намеренно унизить или уколоть Темную ее подневольным положением, как это делал Рудольф, заточив ее в темницу. Их уговор сводился к простому правилу: Регина давала Темной определенную свободу поступать так, как той захочется, ровно до тех пор, пока она точно исполняет приказы своей госпожи, не пытаясь извратить их или переиначить против нее. И это устроило обеих. * * * Весь следующий день на «Веселом Роджере» капитан Крюк и Румпельштильцхен по возможности избегали друг друга. С приближением Неверленда оба ощущали, что это и правда будет конечная точка для одного из них, при чем совсем не в метафорическом плане. Несмотря на показную самоуверенность, Киллиан был уверен, что Румпельштильцхен припас пару козырей в рукаве. Это было бы слишком наивно полагать, что он решит просто положиться на слепую удачу, ступая на «Веселый Роджер». Но тем слаще будет победа, подумал капитан, бросая на стоящего у борта Крокодила острый взгляд. Медленно село солнце, и Крюк сам встал за штурвал, направляя корабль в воды Неверленда. Как только море коснулось днища, команда шумно поздравила своего капитана с очередной удачной посадкой. Хотя пираты давно привыкли путешествовать по воздуху, но все-таки ощущали себя в своей стихии, только когда волны бились о корму. Неверленд вырос на горизонте величественной зеленой громадой. Становилось все более жарко и влажно. Как только «Веселый Роджер» начал приближаться к острову, корабль окружили игривые русалки. Они махали матросам, призывно улыбались и откровенно кокетничали. Однако, пираты не реагировали на их заигрывания, прекрасно зная, чем грозит моряку более близкое знакомство с этими очаровательными людоедками. Те, впрочем, по мере приближения к острову, отстали и ушли в глубину. Наконец, якорь был брошен, шлюпки спущены на воду. Румпельштильцхен и Крюк направлялись к берегу по отдельности, старательно не глядя друг на друга. Шлюпка Киллиана причалила первой, и когда Румпельштильцхен ступил на песок, то понял — боя не миновать. Он небрежно коснулся спрятанного за голенищем сапога кинжала и с вызовом посмотрел на Крюка. Тот выглядел довольным, как кот, наконец загнавший особо упрямую и неуловимую мышку в угол. Остальные пираты выстроились полукругом за спиной своего капитана, ожидая веселого зрелища. — Не знаю, на что ты рассчитывал, Крокодил, но на сей раз тебе не убежать, — торжествующе произнес Киллиан. Лицо Румпельштильцхена оставалось спокойным, словно все идет ровно так, как он и планировал, и это нервировало Крюка. — Значит ты вызываешь меня на бой, пират? — уточнил он, подходя ближе. — Именно так! — В таком случае, как человек чести, — с ехидцей подчеркнул Румпель, — Ты предоставишь мне право выбора оружия. — Идет, — оскалился Крюк. — Выбирай любое оружие, кроме магии, конечно же. — О, я об этом и не думал, — отмахнулся небрежно. Выдержав паузу, он вынес решение: — Я выбираю кинжалы. И сними свой Крюк — ты же хочешь честный бой. — Твоя взяла, — помедлив, ответил Киллиан, и, указав крюком на поврежденную ногу Румпеля, добавил: — Мое преимущество и так очевидно, мне не нужно дополнительное оружие, чтобы победить тебя. Открутив протез, он взял из рук одного из матросов кинжал и повернулся к Румпельштильцхену, который в свою очередь достал свой. Их взгляды скрестились на пару мгновений, а затем начался бой. Противники кружили, делая ложные выпады. Киллиан пока не решался атаковать в открытую, ожидая какой-нибудь магической каверзы со стороны Румпеля, и тот, воспользовавшись неуверенностью Крюка, успел распороть ему рукав рубашки. Киллиан взбешенно зашипел и принялся наступать, оттесняя Румпеля к воде, чтобы заставить оступиться. В пылу боя он не сразу заметил, что противник не хромает. И когда Румпельштильцхен с легкостью поднырнул под руку пирата и попытался с разворота ударить его кинжалом, едва не потерял равновесие от неожиданности. И тогда Крюк решил — хватит осторожничать. Он слишком долго ждал этого мгновения, чтобы дать Крокодилу снова ускользнуть. В голове возник образ умирающей Милы, и поднявшийся в сердце пирата гнев заставил его наступать на противника со всей яростью. Однако, пока Румпельштильцхену удавалось парировать удары и уклоняться. Оба понимали, что в таком темпе, рано или поздно кто-то совершит ошибку, которая окажется фатальной. Остальные пираты неподвижно стояли в стороне. Никто и не думал вмешиваться в поединок — на то и существовал кодекс. Первые капли крови брызгами упали на песок. Крюк почти удивленно дотронулся до неглубокого пореза на груди и бросился на врага, который сосредоточенно отступал, выжидая нового шанса атаковать. Застилающая глаза ярость, мешала Киллиану быть точным. Румпельштильцхен же был больше сосредоточен на тактике, чем гневе. Крюк был умелым бойцом, но импульсивным и предсказуемым. Постепенно стало ясно, что шансы на победу у обоих примерно равны. Противники начали выдыхаться и взяли паузу, закружившись в оборонительном танце. И тут Румпельштильцхена подвела удача: запнувшись за какой-то булыжник, торчащий из песка, он потерял равновесие, и в ту же секунду на него бросился Крюк. Потеряв концентрацию всего на мгновение, Румпельштильцхен едва успел перехватить рукоятку кинжала, который уже летел ему в горло. Киллиан с блестящими от бешенства глазами успешно продавливал противника. Румпельштильцхен уже чувствовал холод стали, касающейся его кожи, но продолжал из последних сил удерживать руку капитана от последнего рывка. Тонкая струйка крови побежала по его ключице, и он понял — это конец.