Ты мог бы мне сниться и реже

Кто понял жизнь тот больше не спешит, Смакует каждый миг и наблюдает, Как спит ребёнок, молится старик, Как дождь идёт и как снежинки тают. В обыкновенном видит красоту, В запутанном простейшее решенье, Он знает, как осуществить мечту, Он любит жизнь и верит в воскресенье, Он понял то, что счастье не в деньгах, И их количество от горя не спасет, Но кто живёт с синицею в руках, Свою жар-птицу точно не найдет Кто понял жизнь, тот понял суть вещей, Что совершенней жизни только смерть, Что знать, не удивляясь, пострашней, Чем что-нибудь не знать и не уметь. Омар Хайям

Обыкновенно Белль любила спускаться в подземелье замка Злой Королевы, чтобы побыть наедине со своими мыслями. Там всегда стояла пронзительная тишина. Было слышно лишь, как по необтесанным каменным стенам медленно стекают капли конденсата, и эхо ударяющихся об пол капель не заглушала даже возня крыс — их здесь и не было, наверное, вовсе. Белль ложилась прямо на ледяной пол, закрывала глаза и давала пустоте заполнить свое сознание хоть на несколько минут. В темницах всегда царили безнадежность и тьма, которые она ощущала в себе все острее с каждым днем, и, видимо, именно поэтому чувствовала себя здесь намного уютнее, чем в роскошной комнате, которую Регина ей щедро предоставила. Но после происшествия с маленьким войском Белоснежки (назвать эту жалкую попытку напасть на замок «атакой» у Белль язык не поворачивался), темницы оказались переполнены шумными пленниками, и она не могла сдержать раздраженного вздоха, пока оглушительно цокала металлическими набойками своих каблучков вниз по ступенькам, чтобы лично проверить, что за мышки попались в ее ловушку. Стоило Темной появиться на пороге подземелья, как разговоры и возня тут же стихли. «Сразу бы так» — удовлетворенно подумала Белль, усмехаясь уголком губ. Она медленно продефилировала между битком набитыми камерами, внимательно осматривая заключенных. Белоснежки среди них не оказалось, но в одной из камер она заметила ссутулившуюся фигуру Дэвида. Он сидел на полу, зажимая сочившийся кровью порез на предплечье, и казался погруженным в себя, однако, когда Белль остановилась прямо перед ним, поднял голову и твердо посмотрел ей в лицо. — И давно ты на побегушках у Регины, хотел бы я знать? — бросил он ей без тени страха. — Стоило догадаться, когда ты сожгла шкаф… Наше единственное спасение… И что же теперь? Сделаешь всю грязную работу за свою новую подружку? Что ж, приступай… — Я пришла не для того, чтобы убить тебя, — спокойно ответила Белль, подходя вплотную к решетке. — Где Белоснежка, Дэвид? — Иди к дьяволу! — воскликнул он, поднимаясь на ноги. Темная ожидала такого ответа, и без лишних колебаний подняла руку на уровень лица и резко сжала кулак — стоящий рядом с Дэвидом гном с коротким хрипом осел на пол темницы. Все бросились к его бездыханному телу, но было поздно. — Я задам свой вопрос еще раз, и если снова не получу ответ, то продолжу в том же духе, — холодно предупредила Белль, глядя на склонившегося над гномом Дэвида сверху вниз. — Я не знаю! — едва сдерживая рвущийся гнев воскликнул он, стремительно приблизившись к Темной. Его грудь вздымалась от частого дыхания, а глаза метали молнии. Дэвид вцепился побелевшими пальцами в прутья решетки. — Понятия не имею, куда она убежала! А знал бы — все равно не сказал. — Очень сомневаюсь, но на твое счастье, я вижу, что ты говоришь правду, — Белль снова подняла руку, и Дэвиду пришлось приложить немалое усилие, чтобы не отшатнуться от нее и не показать свой страх. Он понимал, что, если Темная решит убить его, расстояние в пару шагов не будет иметь для нее никакого значения, но гордость — было последним, за что он еще мог держаться. Он приготовился к боли, однако, вместо нее Дэвид вдруг почувствовал легкое жжение в руке и с удивлением осознал, что Белль залечила его рану. Он вздрогнул, и Темная усмехнулась краешком губ, забавляясь его испугом, а затем молча развернулась, чтобы уйти. И тогда Дэвид решился обратиться к ней. Он надеялся, что еще можно достучаться до той девочки, что еще не так давно жила с ними в замке и смотрела восхищенными глазами на все вокруг: — Мы приняли тебя в семью, заботились о тебе. Ты знала все о войне с Региной из первых рук. О ее жестокости и кровожадности. Я помню, как ты ненавидела и боялась ее. Что же заставило тебя настолько измениться? — Белль замерла на пол пути, не поворачиваясь к нему лицом. Она не отвечала, но и не уходила, и Дэвид осторожно продолжил: — Румпельштильцхен готов был встать на сторону добра, лишь бы защитить тебя от нее, а ты… — Никогда… — в мгновение ока Белль оказалась с ним лицом к лицу, ее пронзительно-голубые глаза пылали яростью. — Никогда. Не смей. Произносить. Это имя. А в следующую секунду ее уже не было в подземелье. Дэвид бессильно опустился на каменный пол, покрытый тонким слоем соломы и спрятал лицо в ладонях. Тут он почувствовал руку на своем плече и поднял голову. Это был Ворчун. Его лицо было хмурым, как, впрочем, и всегда. — Белоснежка выберется, — убежденно произнес он, сжав плечо Дэвида чуть сильнее. — Она сильная девочка и умная. Регина уже пыталась ее одолеть столько раз… — Но сейчас все иначе! — воскликнул он, словно только сейчас осознавая весь размах трагедии. — Она беременна и совсем одна, а на стороне Регины теперь Темная… Боже… Если со Снежкой и малышом что-то случится, я не вынесу… — Вообще-то у Регины есть еще один козырь, раз уж на то пошло, — вклинился Умник. — И это ты, Прекрасный. Белоснежка ни за что не оставит тебя здесь. Она скорее пожертвует собой… — Ну спасибо тебе большое, — с сарказмом проговорил Ворчун, возмущенно глядя на брата. — Действительно, кому нужна капелька надежды в такой ситуации? — Уж точно не ему, — отрезал Умник, скрестив руки на груди. — Если Регина собирается использовать Дэвида, как наживку для Снежки, то с ним и так все будет в порядке. — Как ты можешь так говорить? — потрясенно воскликнул Ворчун. — Тебе что плевать, что Белоснежка погибнет? Только о себе переживаешь? Эгоист… — Я был вполне себе альтруистом все эти годы, как и все мы здесь, — парировал он, вставая лицом к лицу с братом. Краем глаза Умник заметил, что остальные внимательно прислушиваются к их дискуссии и пылко продолжил: — Мы рисковали жизнями ради Белоснежки на протяжении долгого времени, без раздумий бросаясь ради нее на копья стражников, так что не надо обвинять меня в том, что я говорю правду. Мы тут все умрем из-за ненависти Злой Королевы к Снежке, и если ради того, чтобы ведьма отказалась от затеи уничтожить весь Зачарованный лес, должен погибнуть один-единственный человек, то это будет справедливая цена. — Ах ты гад… — Ворчун замахнулся на брата, и тот с готовностью шагнул ему навстречу, но остальные мгновенно бросились разнимать драчунов. Их возню прервал решительный голос Дэвида: — Хватит! Прекратите! Вы ничем не поможете, ругаясь и ища виноватых! — Он поднялся на ноги, оглядываясь по сторонам. Дэвид видел испуганные, раздраженные лица, которые тем не менее взирали на него с надеждой, ведь он был их принцем, лидером, тем, кто должен знать, как поступить. Вот только он не знал. Да и принцем на самом деле не был. — Умник, ты высказал свое мнение. Что ж, тебя никто никогда не заставлял помогать нам в этой войне, это же касается и остальных. Мы попались в ловушку Регины. Все так. Но если Белоснежка придет сюда, то просто умрет вместе с нами. И тогда все, что мы сделали, и за что боролись, обратится в огромное ничто. Я этого не хочу, а вы? — Нет!.. Конечно, нет… — со всех сторон слышались приглушенные печальные голоса, и Дэвид вздохнул чуть свободнее. — И потом, мы ведь все еще живы, верно? — И это самое странное… — задумчиво пробормотал себе под нос Умник, отворачиваясь к стене от осуждающих взглядов братьев. * * * — … а потом Тень унесла меня сюда, — закончил свою историю Бей и замолчал, выжидающе глядя на Питера. За все это время он не произнес ни слова, слишком потрясенный рассказом внука обо всех бедах, свалившихся на долю его семьи. Война, бедность, Темная магия… Питер с трудом сглотнул комок в горле и опустил взгляд, чувствуя, как стыд стальными тисками сжимает его сердце. Если бы он только мог все исправить… — Ты… Побудь пока здесь, — выдавил он наконец. — А я скоро вернусь… — А отец не найдет меня? — забеспокоился Бей. — Нет, это особое место, не волнуйся, — улыбнулся Питер, вновь надевая маску беззаботного хозяина Неверленда. Бей видел, что ему не терпится покинуть пещеру, и гадал, что именно в его рассказе так взволновало Пэна. Несмотря на всю свою злость на отца, он рассказал далеко не все, опустив самые важные детали о том, как именно его отец стал Темным и о кинжале, и теперь начал волноваться не сболтнул ли все-таки что-то лишнее. — А куда ты сейчас собираешься? — как бы невзначай спросил он. — Ну, судя по твоему рассказу, Румпельштильцхен и впрямь опасный человек, и я должен позаботиться, чтобы он не создавал на острове проблем… — Послушай, Питер, — поспешно обратился к нему Бей, дотронувшись до его руки. — Я не хочу, чтобы отец нашел меня, но и не желаю ему зла… Пусть он просто уедет. Пусть решит, что меня здесь нет… Пообещай мне, что не сделаешь ничего… такого… — Ты просишь меня не убивать его? — в глазах Пэна сверкнуло удивление и что-то такое, чему Бей не мог дать точного определения. Словно он испытал облегчение, услышав эту просьбу. — Да, прошу, — твердо ответил он, глядя Питеру в глаза. Бей не был уверен, что Темного можно убить как-то иначе, чем кинжалом, но Неверленд был местом, пропитанным очень мощной магией, и кто знает, как все может обернуться. — Почему? — требовательно спросил Питер. Они были почти одного роста, однако Пэн был на несколько сантиметров выше. Он чуть наклонился к Бею и заговорил вкрадчивым голосом: — Ты же сам сказал, что он чудовище, что он предал тебя… — Но он все еще мой отец! — беспомощно воскликнул Бей. Он резко выдохнул и отвернулся, со злостью стирая набежавшие слезы. Бей ненавидел отца таким, каким он стал: безжалостным убийцей, готовый отнять жизнь за любой косой взгляд в его сторону. Но воспоминание о другом человеке, каким он был, все еще жило в глубине его сердца. Тот отец, который был добр к миру даже тогда, когда мир не был добр к нему. Какое-то время Бей хотел верить, что даже проклятие Темного не способно погасить в нем этот свет, но он ошибался. — Я не причиню ему зла, клянусь, — голос Питера был искренен, и Бей сразу почувствовал это. Он снова обернулся к нему и благодарно кивнул. Теперь его волнение переключилось на самого Питера. — Спасибо… И… Будь осторожен с ним. — О, думаю, обо мне ты можешь точно не волноваться, — самодовольно усмехнулся Пэн и, хлопнув Бея по плечу, вышел из пещеры. * * * Злая Королева кружила по своей лаборатории с зельями и травами в приподнятом настроении. Все складывалось, как нельзя лучше, и скоро, уже очень скоро все будет так, как она и мечтала. Регина услышала шаги на лестнице и с улыбкой обернулась: — Белль, как там наши пленники? — Живы, как ты и приказывала. Я залечила рану Дэвида. Ведь я правильно поняла, что тебе не нужно, чтобы он истек тут кровью? — равнодушно ответила она, прислонившись к косяку двери. — Пока он полезнее живой, как и все остальные… — Где Белоснежка, он не знает, — недовольно вздохнула Белль. — На ней что-то вроде скрывающего амулета, — поморщилась Регина, вновь отворачиваясь к своим книгам. Она смешала несколько ингредиентов зелья в небольшом сосуде, и фиолетовый дымок резко взметнулся вверх, заставив Королеву резко отпрянуть от неприятного запаха. Разогнав рукой едкий дым, она продолжила: — Но это не так уж важно, что она скрылась. Так даже лучше. Пусть как следует осознает, что у нее нет другого выбора, кроме как согласиться на мое предложение. Тогда она придет сама. — Может наконец расскажешь, что ты задумала? Почему просто не убить Белоснежку? — непонимающе нахмурилась Темная, и Регина снова обернулась к ней, задумчиво постукивая идеальными ноготками, покрытыми ярко красным лаком по столу. — Разве не этого ты хотела все это время? Все кончено, она одна. Ты снова станешь Королевой, и больше никто не посмеет оспорить это. Теперь ты можешь уничтожить любого, поставить на колени весь мир, если захочешь… — Все так, моя дорогая, — уголки губ Регины чуть приподнялись в улыбке, так и не достигшей ее глаз. — Но мне нужно нечто большее… — Большее? Что? Королева вздохнула и медленно подошла к окну. Темная бесшумно последовала за ней и встала за спиной своей госпожи, разделяя открывающийся вид на белую пену волн, бьющихся о серые скалы. Это было захватывающее зрелище. Вечное противостояние твердости камня и упорства воды, в котором нет победителя с начала времен, ведь как бы ни были высоки скалы, но волны все-таки постепенно обтачивают их по-своему, терпеливо и упрямо атакуя раз за разом с неиссякаемой энергией. С тех пор как Белоснежка изгнала Регину сюда, на окраину королевства, море вселяло в нее надежду и уверенность, что она еще сможет обрести свой счастливый конец, что еще не все потеряно. Нужно лишь быть терпеливой и не опускать руки. Изоляция дала ей простор для размышлений о том, каким видит свое будущее. Идеальная картина жизни. Однако, за все эти годы жажда мести и злость, казалось, выжгли в ней способность даже просто представлять себе счастье таким, какое оно и должно быть — наполненное покоем и радостью. Мечты Регины о будущем умерли в тот же миг, когда рассыпалось сердце Даниэля, и с тех пор все ее желания были посвящены исключительно мести. Но сейчас, на пороге своего триумфа, Регине почему-то вспомнились те наивные и даже примитивные мечты, которые она строила будучи еще девчонкой. Она представляла себе уютный дом, любимого человека, смеющихся детишек… Всему этому уже не было места в жизни Злой Королевы, которой она стала, но именно этой мечты было жаль. — Знаешь, Белль, мы с тобой во многом похожи, — произнесла она после долгой паузы, не отводя взгляда от горизонта. — У нас обеих нет выбора, кем нам быть и как распоряжаться своей жизнью. И сейчас даже меньше, чем когда-либо. И я и хочу исправить это. — Например, вернуть мне кинжал? — с легким сарказмом уточнила Белль, прекрасно понимая, что ничего подобного Королева не сделает. Регина насмешливо подняла бровь, повернув голову к замершей за ее спиной Темной, и с любопытством спросила: — И что ты бы делала в этом случае? — Белль первой отвела взгляд и тихо ответила: — Я была бы свободна… — Ты все равно осталась бы Темной, как и я всегда буду Злой Королевой. — с невеселым смешком парировала она. — Едва ли это свобода. Белль ничего не ответила. Она не желала спорить со своей госпожой, которая оказалась намного добрее, чем можно было ожидать от Злой Королевы, и намного справедливее, чем могла бы, учитывая ее безграничную власть над Темной. Регина никогда не злоупотребляла кинжалом и обращалась с Белль, как с союзником, а не рабыней, которой она по сути и являлась для нее. И было вполне очевидно — Королева была столь лояльна исключительно к ней, и никакие другие слуги, стражники или даже Зеркало, верно шпионящее во благо своей вечной любви, не удостаивались подобного обращения. О причинах проявления этой необъяснимой приязни Белль старалась не задумываться. Однажды она уже совершила ошибку, доверившись тому, кто имел над ней власть, и это разбило ей сердце, научив больше не принимать ни чужое сочувствие, ни дружбу, ни тем более любовь. Белль ощущала тот же надлом и в Регине, а потому не боялась, что их сотрудничество может превратиться во что-то личное и близкое. Обе не допустят ничего подобного. По крайне мере не сейчас. Так что Белль, вместо того, чтобы исчезнуть с помощью магии, просто развернулась и медленно вышла из комнаты, оставляя за Региной право остановить ее. Это был жест вежливости, ничего более, и она была рада, что госпожа ее не окликнула. Раз уж любимая темница была оккупирована толпой пленников, Белль решила вернуться в свою комнату. Хотя, строго говоря, эту комнату она могла назвать «своей» с большой натяжкой. Это были роскошные покои, с огромной кроватью, в которой она никогда не спала; окном в пол стены и широким балконом, куда она ни разу не выходила; изящным трюмо с зеркалами и десятком чисто женских мелочей, о предназначении половины из которых Белль могла лишь догадываться, не будучи особенно заинтересованной в собственной внешности. Единственное здесь, что действительно принадлежало ей, были стопка бумаги и карандаши, лежащие на столе рядом с окном. Когда-то Белль была бы счастлива иметь возможность выпасть из реальности на несколько часов и окунуться в мир штрихов и теней, из которых рождались звери, люди и предметы. Но с тех пор, как Румпельштильцхен оставил ее, вдохновение словно последовало его примеру. Она больше не могла рисовать, как раньше. Единственный раз, в первые дни ее пребывания в замке, когда Белль никак не могла уснуть от непривычного шума волн за окном и начала рассеянно выводить что-то на бумаге, кончился истерикой, когда она поняла, что выводит до боли знакомые черты. С тех пор она не могла забыться в рисунках, а контроль разума напрочь лишил ее работы легкости и красоты. Ее рисунки казались мертвыми, плоскими. И постепенно Белль бросила и пытаться, решив, что ее талант стал ценой того холода, что разлился в сердце, не давая боли разрушить ее до конца. Иначе она бы никогда не смогла делать то, что должна. С какой-то маниакальной педантичностью она тщательно выверенными движениями наточила карандаши и разложила их по размеру, проверила идеально ли ровной стопочкой сложены белоснежные листы бумаги, а затем вышла из-за стола, чтобы, не раздеваясь, лечь на кровать поверх покрывала. Впереди была долгая бессонная ночь. * * * Румпельштильцхен был зол. Точнее он был в бешенстве. Когда накануне ночью он сверился с картой и наметил маршрут на следующий день, то по его расчетам выходило, что до лагеря Пэна он сможет добраться за пару часов, чтобы оттуда начать поиски Бея. Однако чего Румпель не учел, так это насколько тяжелой окажется для него дорога. Он спотыкался о корни деревьев, совершенно незаметные под густой листвой. Ветки хлестали его по лицу и рукам, оставляя царапины даже сквозь одежду, и с каждой новой отметиной он сквозь зубы принимался костерить то Джефферсона с его картой и историями, как было здорово побывать в столь экзотическом уголке, то Пэна, которого он начинал подозревать в намеренных попытках усложнить ему жизнь. И то, и другое было абсурдно, но Румпелю было легче выплескивать злость за все неприятности, которые он терпел, хоть на кого-нибудь, чем просто кипеть внутри самого себя Солнце еще даже не достигло зенита, а жара уже стояла чудовищная. Пот катился градом, привлекая москитов, которые неутомимо атаковали Румпельштильцхена со всех сторон. Нога протестующе болела, отказываясь продолжать движение в таких условиях, но Румпельштильцхен ее привычно проигнорировал, и несмотря ни на что, упрямо шел вперед. Однако, уже на подходе к лагерю мальчишек, он угодил в ловушку — яму, старательно скрытую ветками и листьями. Она была достаточно глубокой, и после нескольких попыток выбраться самостоятельно, Румпель понял, что это бесполезно, пока он не может полноценно опереться на больную ногу. Остатки обезболивающего зелья еще оставались в его рюкзаке, но он не хотел их использовать сейчас. Действие чар не продлится долго, а он чувствовал себя слишком усталым, чтобы даже отсутствие боли помогло ему вскарабкаться наверх. За эти несколько часов пути Румпельштильцхен настолько вымотался, что даже вынужденная передышка показалась благословением. Из чистого упрямства он не хотел признавать, что уже не так вынослив, как был когда-то, возвращаясь с поля боя с переломанной ногой к своему новорожденному сыну. Тогда он был моложе и сильнее, чем сейчас. Проклятие Темного заставило его надолго забыть о времени и о том, что оно делает с людьми. И сейчас осознание пришло к нему со всей беспощадностью. Румпельштильцхен был уже не молод, приняв проклятие, и не стал моложе сейчас, избавившись от него. Тот безумный образ жизни, который он вел, будучи Темным, когда он мог позволить себе забыть о потребностях своего тела, вроде пищи и сна, и пренебрегать многими другими «слабостями» человеческой природы без всяких последствия, был ему больше недоступен, как бы Румпельштильцхену ни было противно это признавать. Решив для себя, что несколько минут ничего не решат, он подложил себе под голову рюкзак и, с наслаждением вытянувшись прямо на дне ямы, закрыл глаза, ощущая сквозь закрытые веки редкие солнечные блики, прорывающегося сквозь буйную зелень возвышающихся над ним деревьев. И хотя лежать на сырой земле ямы было не очень удобно, зато намного прохладнее, чем наверху. Это немного облегчало головную боль, пульсирующую в висках, но сознание все равно дрейфовало где-то между сном и явью. Румпельштильцхен отстраненно думал о том, что надо бы выпить немного воды, чтобы прийти в себя, но сил даже просто открыть глаза уже не оставалось. Перегревшийся организм требовал отдыха, и Румпелю ничего не оставалось, кроме как подчиниться. Таким и нашел его Питер Пэн. Он едва сдерживал смех, пока наблюдал за Румпельштильцхеном и его отчаянными попытками прорваться сквозь джунгли. Сам Пэн и остальные завсегдатаи Неверленда знали десятки способов пересечь весь остров за кратчайшее время. Потерянные мальчишки наловчились перелетать препятствия с помощью лиан, словно обезьяны; феи и индейцы знали скрытые тропки свернутой реальности, по которым можно было оказаться на другой стороне острова в один миг, или попросту пользовались волшебной пыльцой и летали над Неверлендом. Но идти напролом по джунглям — на такое и сам Пэн бы не решился, даже зная остров, как свои пять пальцев. — Румпель, ты там как? — кривя губы в усмешке, крикнул он, сидя на корточках на краю ямы. В ответ ему раздался тихий стон, и Питер нахмурился, присматриваясь к Румпельштильцхену внимательнее. Его лицо было слишком красным, а по телу проходили едва заметные судороги. Все веселье тут же покинуло Пэна, и он спрыгнул в яму. Дотронувшись до лба Румпеля, Питер тяжело вздохнул — у него была лихорадка. Климат Неверленда всегда был душным и влажным, и когда на острове оказывались новые мальчишки, Питер считал своим долгом первым делом помочь им освоиться именно с жарой. Показывал, где находятся прохладные озера, гроты и пещеры. И мальчишки довольно быстро привыкали к местной погоде и даже получали от нее удовольствие. Однако, Румпельштильцхен ничего подобного о Неверленде не знал, да и мальчишкой уже не был. — Проклятие, — проворчал Питер, снимая с пояса флягу с живой водой. Он осторожно открутил пробку и наклонил горлышко к губам Румпеля, по капле вливая в него целительную жидкость. — Вот так, вот так… Сейчас станет легче… — встревоженно бормотал он, глядя на сына, и ему казалось, что перед ним лежит не взрослый мужчина, старше, чем Питер когда-либо был сам, а всего лишь маленький мальчик, чей образ жил в его сердце все эти годы. Действие живой воды всегда было практически мгновенным и при более серьезных травмах, что уж говорить о тепловом ударе. Лицо Румпеля мгновенно приобрело нормальный цвет, дыхание выровнялось, и он открыл глаза, посмотрев на склонившегося над ним Питера чуть расфокусированным взглядом. — Кажется, я снова спас тебе жизнь, приятель, — с добродушной усмешкой произнес Пэн. Румпельштильцхен ничего не ответил, наблюдая за тем, как Питер с преувеличенным усердием закручивает пробку на своей фляжке и цепляет ее обратно к поясу. Румпель почувствовал повисшую между ними неловкость и наконец хрипло произнес: — Спасибо… — Всегда пожалуйста, вот только я могу и не оказаться рядом в следующий раз, когда тебе взбредет в голову что-то столь же рисковое, как драка с пиратом или прогулка по диким джунглям в самый солнцепек, — мягко пожурил его Питер, и Румпель вспыхнул на сей раз от стыда, а не жары. Он ненавидел обнажать свои слабости или ошибки посторонним, и сложившаяся ситуация с Пэном, который раз приходящим ему на выручку, выводила его из себя. Питер, словно прочитав его мысли, все с той же беспечной, мягкой интонацией сказал: — Знаешь, ты очень облегчишь нам обоим жизнь, если решишься принять мою помощь. Мне правда очень не хотелось бы, чтобы ты тут погиб, а следить за тобой целыми днями я тоже не могу. — И что же ты хочешь за свою помощь? Боюсь, я уже и так достаточно в долгу перед тобой, — со вздохом констатировал Румпельштильцхен, покосившись на радостно улыбнувшегося Питера с подозрением. — Как на счет небольшого разговора для начала? — предложил он, видя, что Румпель уже почти сдался. — О чем? — О тебе. Я столько слышал о великом Темном, что был удивлен увидеть тебя обычным человеком, — пояснил Питер. — Уверен, эта история стоит спасенной жизни. — Смотря с чьей точки зрения, — устало ответил Румпель, тяжело поднимаясь на ноги, и отвел взгляд. — Я не хотел бы об этом говорить, если честно. Тем более с тобой. — Ты… до сих пор злишься на меня? — тихий серьезный голос отца ударил его в спину. Было так легко притворяться, что Питер Пэн — это просто несносный владыка Неверленда, пока он сам не напомнил о другой части их общей истории. Румпельштильцхен резко развернулся к Питеру с застывшим лицом и холодно сказал: — Нет. Я не злюсь на тебя. Я просто до сих пор не понимаю, как ты мог так поступить. — Странно, я рассчитывал на большее понимание, учитывая, обстоятельства, которые привели сюда твоего собственного сына, — с невинной улыбкой парировал Питер, и от Румпеля не укрылся лукавый огонек, зажегшийся в его глазах. — Ты говорил с Беем? Где он? — тут же встревожился он. — В безопасности. С ним все отлично, — поспешил успокоить его Питер. — Только вот с тобой видеться он категорически не хочет. — Послушай, — глухим взволнованным голосом зачастил Румпель: — Не знаю, что он тебе рассказал, но все не так, как он думает. Я должен увидеть его… Я никогда не хотел, чтобы все так вышло… — Он рассказал мне все: и про твое проклятие, и про боб, и про то, как ты предпочел ему свою магию, — медленно произнес Питер, наблюдая, как побледнел Румпельштильцхен. — Знаешь, это показалось мне почти забавным, как наша история повторилась… Я даже подумал, может быть, теперь-то ты сможешь меня понять… — Я не такой, как ты! — с отвращением воскликнул он. — Ой ли? — развеселился вдруг Пенн. — И в чем же эта великая разница? — В том, что я пожалел о своем выборе в ту же секунду, как потерял Бея! В том, что все это время не было ни дня, чтобы я не тосковал по нему! — Я… Я… — передразнил его Питер и с горечью добавил: — А что ты знаешь о МОИХ чувствах? Что я испытывал все это время? Думаешь, я не жалел? — Ты… — Румпель осекся от такой пылкой отповеди, но быстро взял себя в руки. — Ты никогда не хотел быть моим отцом. А для меня Бей — целый мир. Ради него я делал такие вещи, какие тебе и не снились. Я пожертвовал ради него всем, включая собственную душу. В то время как ты не променял бы и кружку пива на время с собственным сыном. — Правда, — кивнул Питер, и Румпельштильцхен удивленно вздернул бровь, не встречая возражений с его стороны. — Я не был для тебя хорошим отцом, и я прошу прощения за это. Я был дураком. Но я любил тебя. И люблю сейчас. Я хотел лучшего шанса для нас обоих… — Это уже не имеет значения… — Румпельштильцхен отвернулся и с усилием потер лоб, словно пытаясь избавиться от нахлынувших воспоминаний. — Нет, имеет, — все также серьезно и твердо сказал Питер. Он ждал этого разговора годами, представляя, что скажет сыну, если когда-нибудь у него появится такая возможность. Прогонял в мыслях целые диалоги, но реальность оставила его совершенно растерянным перед лицом собственного прошлого. — Особенно сейчас, когда ты потерял своего сына по той же причине, что и я. — Зачем ты мне все это говоришь? Чего ты хочешь, а? — разозлился Румпель, вновь поворачиваясь к Пэну. — Чтобы я сказал, что прощаю тебя? Чтобы мы помирились и снова стали «семьей», которой мы и раньше едва ли были? Или тебе просто нужно успокоить свою совесть? Чтобы я сказал, что все в порядке, что моя жизнь сложилась отлично, благодаря твоему самоотверженному выбору? Так вот, извини, но нет. Ни того, ни другого не будет! — Я это знаю… — на его мальчишеском лице вдруг проступил груз прожитых лет старика, каким он был бы сейчас в настоящем мире, если бы вообще был еще жив. Сожаление, горечь и вина сменяли друг друга калейдоскопом, заставляя Румпельштильцхена почти пожалеть о своих словах. Но они были справедливы, и он затолкал это чувство куда подальше, приказав себе не раскисать из-за событий давно минувших дней. Откуда-то сверху раздались веселые голоса — это самые юные из потерянных мальчишек неслись по лесу, воодушевленные сработавшей ловушкой. Они обступили яму со всех сторон, заглядывая вниз, но радость на их лицах быстро сменилась разочарованием, когда вместо упитанного кабана или, чем черт не шутит, льва, им попался Питер с тем же человеком, которого они видели вчера на пляже. Они быстренько сбросили им лианы и помогли подняться наверх, не замолкая ни на секунду. К огромному облегчению Румпельштильцхена, продолжать разговор в компании озорных мальчишек, обступивших Питера со всех сторон, было невозможно. Пэн не выказывал ни малейшего интереса к их трескотне, но это совершенно их не смущало. До лагеря оказалось идти не более пары минут. Румпель следовал за ними, с замиранием сердца ожидая вот-вот столкнуться с Беем. Он мечтал об этом столь же горячо, как и страшился этого мига. Разговор с Питером заставил его задуматься, не будет ли их с Беем первая встреча после расставания не менее горькой и полной обвинений и обид, как и его собственная встреча с отцом? Они ступили на широкую поляну с раскинувшимися по периметру разноцветными палатками и костром в центре, вокруг которого на разложенных бревнах вместо скамеек расселись мальчишки. Кто-то стругал что-то ножиками, кто-то жарил на углях мясо. Румпельштильцхен жадно вглядывался в их лица, но Бея среди них не было. Провожатые наконец разбежались по своим делам, оставив Питера в покое, и он снова подошел к Румпелю. — Его здесь нет, не ищи. — Я хочу встретиться со своим сыном, — с нажимом произнес Румпель, глядя Пэну в глаза. — Я не знаю, в какую игру ты решил сыграть, но пора с этим заканчивать. — Ты прав, извини, я хотел обсудить это с тобой раньше, но наш разговор ушел не в то русло… — Питер нервно облизнул губы и продолжил: — Я хотел бы заключить с тобой сделку. — Какого рода? — насторожился Румпель, понимая, что они наконец добрались до сути. Питер оглянулся по сторонам и, убедившись, что их никто не подслушивает, начал объяснять приглушенным голосом: — Видишь ли, Неверленд медленно умирает, а кроме довольно расплывчатого предсказания о сердце истинно верящего, который должен спасти магию острова, у меня больше нет ни единой ниточки. — Хорошо, а от меня ты что хочешь? Я больше не Темный, у меня нет магии… — Твоя репутация бежит впереди тебя, Румпельштильцхен, — он в первый раз назвал его полным именем, которое сам и выдумал в порыве пьяного отчаяния. Оно было ужасно глупым, и маленький Румпель даже не мог его выговорить и страшно злился из-за этого, но что-то всегда удерживало Малкольма от того, чтобы дать сыну другое имя, словно оно стало его оберегом. И сейчас было приятно вновь произнести его не в пустоту. — Ты знаешь о магии, проклятиях и заклинаниях больше, чем кто-либо. В данном случае, для меня твои знания намного ценнее, чем магические способности. Я действительно рассчитываю, что ты сможешь помочь мне спасти Неверленд. А взамен, я верну тебе сына и не буду мешать покинуть остров, когда твоя работа будет выполнена. — А если я не справлюсь? Если решения вообще не существует? — прищурился Румпель, заранее зная ответ. — То вы оба останетесь здесь, — Питер развел руками, указывая на оживающий с приходом вечера лагерь. Дневная духота начинала спадать, и потерянные мальчишки стекались со всех сторон джунглей, чтобы принять участие в общем веселье. Они прыгали через костер, играли в салки, соревновались в меткости стрельбы из лука, метали ножи в ствол дерева, угощались фруктами и просто отдыхали. Румпельштильцхен рассеянно наблюдал за происходящим, размышляя над предложением Пэна. Как бы ни обернулись результаты его работы, он сможет быть с Беем, а значит в любом случае будет в выигрыше. Мысль о Белль болезненно вспыхнула и угасла. Если Румпельштильцхен и постарается добиться успеха в спасении Неверленда, то только ради того, чтобы сдержать данное ей обещание — освободить ее. — Я согласен, — кивнул Румпельштильцхен, и лицо Питера озарила довольная улыбка.