Ты мог бы мне сниться и реже

«Луна омывала холодный паркет Молочной и ровной волной. К горячей щеке прижимая букет, Я сладко дремал под луной. Сияньем и сном растревожен вдвойне, Я сонные глазки открыл, И девочка-смерть наклонилась ко мне, Как розовый ангел без крыл. На тоненькой шее дрожит медальон, Румянец струится вдоль щек, И видно бежала: чуть-чуть запылен Ее голубой башмачок…» Марина Цветаева

Весь оставшийся день Белль провела в обществе Эммы, которая вела себя так, словно, если хоть на мгновение перестанет хлопотать вокруг сестры, то та сорвется в какую-нибудь затяжную истерику, хотя сама была намного ближе к этому состоянию, чем Белль. Несколько раз Эмма спрашивала о том, что она чувствует, что помнит о вчерашней ночи, и каждый раз Белль отвечала, что почти ничего. И это была та ложь во спасение, которая защищала чистое сердце Эммы от уродливой правды. А правда была такова, что ее сестра убивала уже столько раз, что еще одно убийство не стало бы для нее потрясением, даже помни она каждую деталь происходящего. Глядя в ищущие, полные сочувствия глаза Эммы, Белль жалела, что память вернулась к ней именно сейчас, именно при таких обстоятельствах. Будь она все еще Лейси, то смогла бы принять заботу и поддержку сестры с благодарностью и облегчением, а не с едва сдерживаемым раздражением, хотя и понимала, что злится она скорее на саму себя, чем Эмму. Ее злило собственное равнодушие из-за смерти Августа, ведь он был ее другом, но в сердце был только холод. Белль попыталась воскресить в памяти лицо человека, который погиб от ее руки самым первым. Тот мародер, что напал на Румпельштильцхена в Темном замке в ее первые дни в качестве Темной. Она пыталась вспомнить, что ощущала в тот момент или после, но не находила в своих воспоминаниях ни вины за свой поступок, ни раскаяния, ни особого потрясения. Тот человек сам выбрал свой путь — жить грабежом и разбоем. В нем не было пощады, не получил он ее и от Белль. Остальные смерти были еще более безликие и мелькали в памяти короткими вспышками, словно кадры кинофильма. Она вспоминала о них с отстраненным равнодушием. Интересно, как бы отреагировал Румпельштильцхен, если бы она осмелилась тогда, в отеле, сказать ему правду? Он-то решил, что Регина приказала ей убить тех людей. Он был так уверен в том, что Белль на такое не способна по своей воле, что она все та же чистая и невинная душа. Когда-то она была такой, пока ее наивность не втоптали в грязь, оставив ее захлебываться собственными иллюзиями. В душе усмехаясь, она вспомнила о своих планах сделать мир лучше, используя силу Темного, сделать людей счастливыми. Румпельштильцхен предупреждал ее, что ничего хорошего из этого не выйдет, но Белль все равно ему не поверила, даже когда он рассказал ей свою историю. Но какие-то вещи, наверное, можно понять только на собственном опыте. И Белль тоже его обрела. * * * После того, как Белль уничтожила волшебный шкаф Белоснежки и доложила госпоже о своем успехе, Регина широким жестом отпустила ее отдыхать до конца дня. Большой плюс службы у Злой Королевы заключался в том, что она и сама отлично владела магией, поэтому Темная ей требовалась лишь для редких заданий, которые она поручала не столько из-за того, что не могла выполнить их сама, сколько из желания лишний раз подчеркнуть то могущество, которое она приобрела, заполучив кинжал Темной. К тому моменту, Белль жила в замке Королевы уже несколько дней. Боль и гнев от предательства Румпельштильцхена успели чуточку притупиться, оставив после себя лишь пустоту и онемение в сердце, словно его окутал слой льда. Поэтому оказавшись вдруг предоставленной самой себе, Белль не знала, что ей делать со свободным временем. Прежде, в Темном замке, она бы занялась рисованием или почитала книгу, но сейчас, попробовав и то, и другое, с раздражением осознала, что совершенно не может сосредоточиться: штрихи ложились неровно, а книга не увлекала. И Белль решила, что, возможно, прогулка в город пойдет ей на пользу. Смешаться с толпой, побродить по базару, что-нибудь купить. Хоть ненадолго забыться, отвлечься. Накинув капюшон своего серебристо-голубого плаща, она перенеслась на темную улочку ближайшего к замку города. Улицы были битком забиты людьми, и никто не обращал на Белль никакого внимания. В порт как раз прибыло сразу несколько кораблей из дальних стран, и люди с жадным любопытством рассматривали иноземные одежды прибывших и диковинные товары, которые они выгружали. Прибыли также и артисты из далекой Аграбы, про которых говорили, будто они умеют выдыхать огонь и глотать длиннющие шпаги. Заразившись всеобщим ажиотажем, она отправилась в сторону сколоченной сцены в центре площади, где уже творилось настоящее столпотворение. Мужчины подталкивали друг друга локтями, кивая на танцовщицу в полупрозрачных одеждах, которая извивалась под музыку, словно змея, маняще ведя бедрами и звеня многочисленными цепочками, застегнутыми на оголенном животе. А женщины ахали, глядя на мужчину в чалме, который запросто сидел на матрасе, покрытом острыми шипами, в то время, как другой играючи ходил по раскаленным углям. Трюки артистов и гомон восторженной толпы позволили Белль расслабиться и почувствовать себя почти счастливой, на пару мгновений стать просто Белль — девчонкой, которая также, как все, аплодировала и удивлялась заморским диковинкам. Но это приятное чувство резко оборвалось в один миг. Кто-то случайно толкнул ее, заставив пошатнуться. Но прежде чем с губ незадачливого прохожего сорвались дежурные извинения, капюшон упал Белль за спину, открывая лицо. Она позволила себе настолько забыться, что даже не сразу осознала, отчего мужчина остолбенел, глядя на нее расширенными от ужаса глазами. Словно волна по площади пробежал шепот, и спустя несколько секунд вокруг Белль образовался широкий круг. Люди не решались бежать, но и стоять рядом с Темной боялись, не сводя с нее настороженного взгляда. Даже артисты и те замерли, понимая, что происходит нечто выходящее из ряда вон. — Боюсь, вы все смотрите не в ту сторону. Представление — там, — нервно пошутила Белль, оглядывая толпу. Никто не улыбнулся и не сдвинулся с места. Она нахмурилась, не понимая, что происходит. Ведь она просто стояла и смотрела на представление, также, как все, никому не угрожая и не пытаясь наслать какое-нибудь жуткое проклятие. Так откуда такая враждебность? В какой-то момент Белль даже показалось, что толпа может наброситься на нее, но укол страха тут же заглушила уверенность — она сможет испариться отсюда в любой момент. Белль посмотрела на стоящего рядом с ней мужчину, и тот тут же сжался под ее взглядом, униженно промямлив: — Пощадите нас, мадам, — он крепко зажмурился, словно будет проклят, даже если просто встретится с Темной глазами. — Да какая я тебе мадам? — чуть не рассмеялась Белль. Мужчина был намного крупнее и старше Белль, но был готов распластаться по земле от страха. Белль не сделала никому ничего плохого, но ее все равно боялись. И ненавидели — это тоже читалось на их лицах также отчетливо. Заплакал ребенок, и Белль обернулась на этот резкий звук, прорезавший напряженную тишину, повисшую над площадью. Мать маленького мальчика тут же зашикала на него, пытаясь завести сына себе за спину, подальше от глаз Темной, но толпа была слишком плотной, чтобы ему было достаточно места, и ребенок только пуще разразился слезами. Белль сделала несколько шагов и присела перед ребенком на корточки. Наколдовав в руках леденец на палочке, она протянула его мальчику, и к ее удивлению, он протянул грязную ладошку, чтобы забрать угощение, тут же прекратив хныкать. Его не пугала Темная, а только суровые лица напряженных взрослых, которые почему-то прекратили все веселье. Белль послала ему слабую улыбку, надеясь показать этим жестом, что людям нечего ее бояться, но прежде чем мальчик коснулся леденца, мать схватила ребенка на руки, отшатнувшись от Белль так далеко, как позволяла толпа за ее спиной. В ее глазах застыл ужас, пока она судорожно прижимала к себе вновь заплакавшего сына, повторяя: — Пожалуйста, только не забирай мое дитя… Только не это… Белль так растерялась, что никак не могла подобрать слов, чтобы успокоить несчастную женщину, и при этом не начать оправдываться. Внутри нее начал закипать гнев — почему она вообще должна перед кем-то оправдываться и извиняться без причины? Да, она Темная, но это же не делает ее чудовищем само по себе? Белль всегда считала, что о человеке должны судить по поступкам, а не по внешности или роду занятий. Именно это помогло ей разглядеть в Румпельштильцхене добро в первые дни в его замке. Но этим людям была явно незнакома подобная беспристрастность. Толпа чуть расступилась, пропуская вперед явно более зажиточного горожанина, чем остальные. На его груди была золотая цепь с гербом королевства — значит городской глава, догадалась Белль. Он был маленького роста, с мелкими чертами лица и бегающими глазками. Торопливо семеня короткими ногами, Глава остановился в десятке шагов от Белль, неуклюже поклонился и начал говорить: — Госпожа…кхм… Темная, — начал он, давясь каждым словом. Было очевидно, что он в таком же ужасе, как и все остальные, но долг обязывал его взять ситуацию в свои потные руки, которые он нервно вытирал о ткань штанов. — От лица города, я… кхм… Если я могу что-то для вас сделать… просто скажите… Я все сделаю, чтобы вы… кхм… покинули нас… без осложнений… — То есть вы меня выгоняете? — недоверчиво уточнила Белль, почти забавляясь выражением все возрастающего ужаса на покрасневшем лице Главы. Он так энергично замотал головой, что капли пота, выступившие на его висках, разлетелись в стороны. — Нет-нет, госпожа! Как можно… кхм-кхм… Просто скажите, зачем вы пришли? — заискивающе спросил Глава срывающимся голосом. — Нет необходимости пугать простой народ… — Пугать? Я пришла посмотреть представление, — Белль махнула рукой в сторону сцены нетерпеливым жестом, который заставил толпу снова взволнованно шарахнуться, словно стадо овец, приметившее волка. Эта ситуация уже порядком утомила и разозлила ее. Белль подумала просто перенестись отсюда назад в замок, но при сложившихся обстоятельствах это было бы больше похоже на бегство, будто ее и вправду изгнали чуть ли не поганой метлой, словно беса какого-то. Это было несправедливо, обидно, и она не собиралась упрощать этим людям жизнь своим исчезновением. — Артисты выступят для вас персонально, — с воодушевлением зачастил Глава. — Прямо в ратуше, если изволите пройти за мной… — Мне и здесь удобно, — сквозь зубы ответила Белль, заставив Главу подпрыгнуть от едва сдерживаемого гнева в голосе. Она чувствовала себя маленьким упрямым ребенком, отвергая предложение Главы, но ничего не могла с собой поделать. Ей не нужно какое-то особо обращение, чтобы просто прогуляться по городу. — Хорошо-хорошо… кхе-кхе… Расходитесь, господа, — что-то прикинув в уме, Глава повернулся к толпе и суетливо замахал на всех руками с напускной веселостью. — Вы сможете увидеть еще одно представление чуть позже… Расходитесь… Люди последовали приказу Главы, с облегчением оставляя его самому разбираться с Темной. Они обходили Белль все тем же широким кругом, то и дело бросая на нее взгляды полные ненависти и опаски, которые ощущались ею словно плевки. Это было так несправедливо и незаслуженно, что только гордость позволяла ей сдерживать кипящие в глазах слезы. Никогда в жизни она не испытывала ничего подобного. Темный внутри оглушительно ревел от разочарования, когда люди начали покидать площадь. Эмоции Белль затмевали ее разум, и когда до ее сверхчувствительного слуха донесся тихий шепот из толпы: «Дьявольское отродье» — это стало последней каплей, разрушив остатки ее самообладания. Ее человечности. — Нет уж, постойте, представление еще не окончено, — прорычала она, отдавая Темному контроль. Он только того и ждал и ворвался в толпу, с нечеловеческой скоростью, уничтожая всех, кто подворачивался под руку. Крики боли и ужаса были аккомпанементом к этой мясорубке. Для Белль все заволокло красным туманов, и ее разум с отстраненным равнодушием успевал отмечать только отдельные сцены смертей: чье-то вырванное сердце, чьи-то крики и полные ужаса глаза. Когда все прекратилось спустя несколько минут, посреди залитой кровью площади осталось всего три живых человека: Темная и та самая женщина с сыном. Она стояла на коленях, покачиваясь из стороны в сторону, как безумная, и крепко прижимала к себе ребенка. Его лицо было спрятано у матери в волосах. «Надеюсь, он не видел…» — заторможено подумала Белль, и эта мысль отрезвила ее и заставила алую пелену, застилающую глаза, испариться. Утоливший кровавую жажду Темный вернулся вглубь сознания, оставляя Белль разбираться с последствиями самостоятельно. Слишком опустошенная, чтобы испытывать хоть какие-то эмоции, она оглянулась на до смерти перепуганную женщину и сказала:  — Уходите отсюда, — ее голос был хриплым и слишком тихим, но в звенящей тишине женщина услышала ее и подняла на Темную неверящий взгляд, все еще не двигаясь с места. — Ну же! Вон! Окрик Белль, казалось, привел женщину в чувство, и, подхватив своего ребенка, она опрометью бросилась с площади, боясь даже оглянуться. — Прогулка в город, я смотрю, прошла удачно, — заметила Регина со своего трона, когда Белль материализовалась прямо перед ней вся в крови. У нее не было ни сил, ни желания обмениваться остротами с Королевой, но ей было необходимо поговорить о том, что с ней произошло, хоть с кем-нибудь. — Они все ненавидят меня и боятся… Какой смысл не быть чудовищем, если все видят только его? — тихо произнесла Белль, опустив голову и глядя на свои окровавленные ладони. — К черту их всех, — поморщилась Регина, и, видимо, заметив, что Белль и вправду не в себе, протянула руку: — Подойди к мне. — Сила кинжала потянула ее к госпоже, и она покорно опустилась на колени возле подлокотника трона. Регина потрепала ее по волосам и сказала: — Они никогда тебя не полюбят, потому что ты обладаешь властью над ними. И они это знают похоже даже лучше, чем ты сама. Могуществу Темного нет равных во всех мирах. Магия дается тебе так же легко, как дыхание. Одна неверная эмоция, одна вспышка — и вот к чему это приводит… Так чего ты ожидала? — Я… не знаю, — вздохнула она. Ее плечи печально опустились. — Что у меня будет хотя бы шанс доказать, что я другая… Что я могу быть другой. — Милая моя, — снисходительно хмыкнула Королева. — Дракон может клясться, что он бабочка, и даже сам в это верить, но рано или поздно его натура выйдет наружу. Ты — Темная, тебе не стать кем-то другим в их глазах. — Я ведь даже никогда не хотела быть Темной, и вообще владеть магией… — расстроенно всплеснула руками Белль. — Не моя вина, что это случилось. — Не твоя, — согласилась Регина и продолжила рассудительным тоном: — Но это произошло. И быть чудовищем или держаться за свою человечность — только твой выбор, который ты должна сделать не ради кого-то другого, а ради самой себя. — Разве выбор не очевиден? Кто хочет быть монстром? — Тот, кому чужой страх на руку, — уголки губ Регины приподнялись в улыбке, которая, однако, не достигла ее глаз. — Я выбрала именно этот путь. Не скажу, что я им полностью довольна, но моим целям он послужил… — Ты выбрала стать Злой Королевой сама? — удивилась Белль. Из того, что она знала, ей всегда казалось, что смерть возлюбленного довела Регину до отчаяния, которое и толкнуло ее к темной магии и мести. — Я могла простить Белоснежку также, как решила ее уничтожить. Но я не ХОТЕЛА прощать и сейчас не хочу. — Почему? — она действительно хотела понять, почему Регина предпочла Тьму. Почему Белль может выбрать ее для себя. Что-то глубоко в ее душе, даже несмотря на учиненную кровавую бойню, упорно не желало мириться с собственной чудовищностью. Не желало признавать себя такой. — Злость делает тебя сильнее, — собравшись с мыслями, уверенно ответила Регина. — Она всегда сфокусирована и дает очень конкретную цель — уничтожить… Наверное, так проще двигаться вперед, когда других причин не остается… Ты ведь жила у Белоснежки, ты слышала мою историю, верно? — Да, — кивнула Белль, завороженно глядя в черные глаза Королевы. Всегда наполненные торжеством или жестокостью, сейчас они казались усталыми и немного печальными. «А ведь она, должно быть, одинока» — запоздало осознала Белль. Обычно ее самоуверенная манера держаться и экстравагантные наряды обманывали глаза, создавая ложное впечатление, будто у Королевы нет ни единой слабости. Она казалась сгустком энергии, а не человеком, но ведь это было не так. Видимо, мысли Белль невольно отразились на ее лице, потому что Регина резко встала. — Что ж, у меня много дел. Приведи себя в порядок, ты понадобишься мне вечером. — Да, госпожа, — глаза Королевы были вновь холодны, а на лице застыла надменное выражение. С гордо выпрямленной спиной она покинула тронный зал чуть более быстрым шагом, чем обычно. Регина, вероятно, пожалела, что так разоткровенничалась с Темной, но даже такое мимолетное проявление если не дружеского участия, то хотя бы просто человеческого тепла, было ценно и важно той части Белль, которая отказывалась становиться чудовищем. Даже если порой она им и была. * * * Белль покорно сидела на пуфике и сверлила взглядом свое отражение, пока Эмма расчесывала ее влажные после ванны волосы. Она никак не могла взять в толк, почему Эмма так суетится вокруг нее? В конце концов, она убила человека, а не стала жертвой. Она не была ранена или напугана, но Эмма все равно смотрела на нее с той же смесью ужаса и жалости, что и несколько часов назад, когда Белль уверяла ее, что все в порядке. Она повторяла это снова и снова, но Эмма все равно не могла в это поверить. Наверное, дело в привычке, решила Белль. Зачарованный лес всегда был полон жестокости и смертей. Они были повсюду, тем более в жизни бедняков, к которым относилась и сама Белль, пока Румпельштильцхен не забрал ее к себе в замок. Определенная доля черствости была необходимым защитным механизмом против абсурдности и беспощадности жизни: воин, голода, болезней и магии, которые косили людей даже в лучшие годы. Белль путешествовала с отцом от одной деревни к другой в течение нескольких лет, чтобы повидать достаточно всего этого. Мир же, в котором выросла Эмма, был совсем другим. Здесь, конечно же, тоже были и войны, и голод, и болезни, но Эмма выросла вдали от этого, надежно защищенная своей названной матерью. Она жила в достатке и безопасности в городке, где никто не старел, не умирал и даже не болел ничем серьезнее простуды. Впервые Белль почувствовала, какая огромная пропасть разделяет их с Эммой теперь, когда ее воспоминания вернулись. — Эмма, со мной все в порядке, правда, — как можно мягче повторила она в сотый раз. — Ты слишком переживаешь. Мистер Голд обо всем позаботился. Ни тебе, ни мне ничто не угрожает. — Дело не в этом, — наконец вздохнула Эмма, опуская расческу и глядя на отражение сестры. — Просто, боюсь, что это я виновата во всем. — Вдруг разом выпалила она. — Что ты такое говоришь? — Белль развернулась, удивленно заглядывая ей в глаза. — В чем ты виновата? Что Август напился и начал приставать ко мне? — Нет, нет, ты не понимаешь… — пробормотала Эмма и села на кровать, подтянув себе на колени огромную подушку. Она спряталась за ней, словно за щитом. — Эй… Ты можешь мне рассказать все, что угодно, это же я. — Белль пересела к Эмме на кровать и провела рукой по ее светлым волосам. — Лейси, если я расскажу тебе нечто… — медленно начала Эмма, — Странное и даже жутковатое, во что сложно поверить, ты обещаешь никому про это не говорить? — Конечно, — нахмурившись, серьезно ответила Белль. — Что бы это ни было. — Я только не знаю, с чего начать… Все так запуталось… — Начни с начала, — посоветовала Белль, заинтригованная тем, что приключилось с Эммой. В Сторибруке все «странное» имело прямое отношение к Зачарованному лесу. Чары, окружающие город, медленно разрушались, и причина тому могла быть только одна — Эмма — дитя истинной любви и ключ к снятию проклятия. Регина не знала об этом, а все признаки, видимо, предпочитала игнорировать, что было крайне неосмотрительно. И даже опасно. Румпельштильцхен научил Белль всегда быть внимательной в сборе информации. Слушать и смотреть, подмечая то, что упускают другие. И именно это она и собиралась сейчас сделать. — Когда произошло это твое «странное»? — В ту ночь, когда погиб Майк, — мрачно ответила Эмма, бросив на Белль быстрый испытывающий взгляд. Ее пальцы сжались на подушке, сминая ткань. Белль промолчала, ожидая, когда Эмма продолжит. Она начала догадывалась, о чем пойдет речь. — Мы тогда гуляли с ребятами из школы. Парни откуда-то достали травку, принесли пиво. Ты знаешь, я не особо люблю такие развлечения, но в тот раз решила остаться. Все-таки последний год вместе… Мы тусовались в том скверике, где старая площадка, когда увидели машину шерифа. Парни испугались, что Джонс заметит, что они накуренные, и арестует их, узнают родители, ну ты понимаешь… Мне эти проблемы тоже были не нужны, поэтому мы побежали. Наверное, это было глупо, и Джонс, может, вообще бы нас не заметил, но… В общем, мы разделились, и так вышло, что я и Майк забежали на кладбище. Было уже темно. А ты же помнишь, какой он… был. Вечно всех доставал и подкалывал. Он стал меня дразнить, мол, слабо тебе забраться в фамильный склеп Миллсов посреди ночи. Я сказала — нет, запросто. И мы пошли туда. Было холодно и жутковато, но ничего такого, чего я не видела там раньше — каменные стены, огромная плита посередине. Единственное, что меня удивило — это зачем мама держала в склепе фонарик, но тогда я не придала этому значения, отвлекшись на Майка. Он плюхнулся на плиту дедули Миллса и начал говорить всякие пошлости. Что вот, мол, такой траходром простаивает, сюда бы только матрац принести и девок водить. Это было гадко, и я попыталась пихнуть его, чтобы он заткнулся. Майк стал уворачиваться, а я, пытаясь достать его, зацепилась за что-то ногой. И тут плита отъехала в сторону, а под ней оказалась пустота. Я жутко испугалась и хотела уже бежать оттуда куда подальше, и пусть Ньюман хоть до конца жизни дразнит меня трусихой, но Майк уже снял фонарик со стены и посветил вниз — там оказалась лестница! Ты можешь себе представить? Подземный ход под склепом, словно в каком-то фильме ужасов… Прежде чем я успела и слово сказать, Майк уже начал спускаться. Я последовала за ним. К счастью, идти было недалеко, ступеней пятнадцать от силы. И мы оказались в каком-то помещении. Майк нащупал рычаг и включил свет. Ох, Лейси… Я до сих пор не понимаю, что это было за место и чье оно. Там был огромный стол, заставленный пузырьками с разноцветными жидкостями, порошками и инструментами, как в кабинете химии. На полу стояли пыльные сундуки, украшенные камнями и бархатом. Я такие только в фильмах про пиратов видела. Майк тут же принялся во всем рыться, все открывать. Мне это показалось очень плохой идеей, но Майк наотрез отказывался уходить оттуда. Он достал из сундука ларец, в котором что-то глухо стукнуло. Он никак не хотел открываться, и Майк отшвырнул его в сторону, роясь дальше. Я машинально подобрал ларец, и тогда он вдруг открылся у меня в руках, словно специально упрямился Майку. Это было странно, и я заглянула внутрь — там лежал изогнутый кинжал из темного металла, а на лезвии было выгравировано имя — Белль. Эмма поежилась. Собственный рассказ заставил ее заново переживать те мгновения страха. Она наклонилась и, пошарив под кроватью, вытащила одну из своих сумок. Белль сидела молча и, затаив дыхание, наблюдала, как Эмма достает кинжал Темной. Это было даже проще, чем она могла и мечтать. Белль думала, что ей придется в какой-то момент пойти на хитрость, чтобы получить к нему доступ, но в тот самый момент, когда Эмма добровольно дала ей в руки крис, он больше не был защищен от нее чарами. — Вот он, — сказала она, протягивая его Белль. Холодный металл скользнул в ладонь, вызывая легкую дрожь по позвоночнику, и Темная едва сдержала вздох облегчения, почувствовав себя вновь цельной. Она вертела кинжал в руках, словно видя его впервые, а Эмма продолжила рассказ. — Я прочитала это имя, и лезвие вдруг словно засветилось… Не знаю, может быть, это была игра света или мое воображение, но мне вдруг стало жутко, словно кинжал ожил. Я сказала Майку, что нас могут тут застать, и мы должны немедленно уходить, а он… стал смеяться: «Да брось ты, кому это все может принадлежать, если не твоей матери? Я всегда считал ее жутковатой дамочкой, но чтоб такое… Увлекаться всякой оккультной фигней по ночам на кладбище? А еще мэр города…». Сказал, что пойдет к Сидни Глассу, чтобы тот написал статью об этом. Все кривлялся, придумывая заголовок погромче и ржал, как конь. Я разозлилась на него и пригрозила, что тогда уйду одна и подопру дверь склепа снаружи. Тогда Майк нехотя уступил. Все равно он уже увидел все, что хотел. Я наскоро разложила вещи, которые он вытащил, по местам, и мы вышли. У меня не было ни малейшего желания оставаться в компании Майка и дальше, но я должна была его уговорить не делать глупостей и не ходить к Глассу. Но он меня не слушал. Все смеялся и издевался надо мной, пока я не махнула на него рукой. «Чтоб тебя разорвало от смеха, придурок» — было последнее, что я сказала ему. А через несколько часов его нашли мертвым. — Это ужасно, Эмма, — вздохнула Белль и сочувствующе прижала голову сестры к своему плечу. Она с самого начала знала, что кинжал взяла именно Эмма, но понятия не имела, как это произошло, и что она знает о его силе. Теперь пазл начал складываться. — Почему ты не рассказывала мне об этом раньше? Что ты видела Майка в тот вечер. — Я никому не говорила, — скривилась Эмма. — Боялась. И не хотела, чтобы поползли дурацкие слухи и домыслы. Сама представь, парень и девушка гуляют ночью по кладбищу, а на утро его находят мертвым… Все равно никто не знал, что мы были вдвоем в ту ночь. Я ведь ничего не сделала. И только когда шериф рассказал, в каком состоянии нашли тело, я подумала, что мое пожелание, чтоб его разорвало, сбылось… — Брось, Эмма, — всплеснула руками Белль. — Люди часто говорят разную ерунду, желают то, чего не имеют в виду. Это только слова, пусть и сказанные в гневе. — «И только с кинжалом Темной в руках они перестают быть просто словами» — мысленно поправила она себя. — А зачем ты оставила кинжал у себя? — Вот это-то и есть самое странное, Лейси, — глухо отозвалась Эмма. Разумные доводы сестры ее явно ни капли не убедили. — Я не собиралась его оставлять. Я была напугана, зла на Майка, но я точно помню, что хотела оставить все так, словно нас в том склепе никогда и не было. Но когда я пришла домой в ту ночь, кинжал был в моей сумочке. Я даже не помню, как положила его туда. «Ах Темный, ах проказник», — мысленно пожурила его Белль. — «Готов задействовать все силы, лишь бы вернуться». — Но все же решила не возвращать на место? — уточнила она, стараясь, чтобы ее голос звучал ровно: без намека на провокацию или осуждение. В сложившихся обстоятельствах нужно было действовать предельно деликатно, проскальзывая между правдой и обманом так, чтобы не напугать Эмму рассказом о Зачарованном лесе и Темном проклятии, но и не отмахиваться от ее истории, выставляя Эмму впечатлительной дурочкой. Потому что она не такая, и когда проклятие падет (а оно падет, теперь Белль в этом даже не сомневалась), ей и так будет, в чем обвинить Темную. — Нет, — замялась Эмма, нахмурившись. — Я боюсь снова возвращаться туда. Вдруг, меня кто-нибудь увидит с этой штукой… Этот кинжал… С ним что-то не так. Разве ты не чувствуешь это? — она требовательно посмотрела на Белль, заметив, как та безотчетным движением поглаживает металл большим пальцем, словно лаская его. — Не знаю, возможно, — уклончиво ответила Белль. — Но почему ты решила рассказать мне об этом именно сейчас? — Из-за Августа… Я никогда не желала ему зла! — торопливо уточнила Эмма, видимо опасаясь, что Белль начнет обвинять ее в чем-то. — Он мне никогда особенно не нравился. Казался скользким типом, с этими плотоядными взглядами на тебя… Но я не желала ему смерти, ты должна мне поверить! — Я верю, Эмма, верю, — Белль обеспокоенно погладила ее по руке. Эмма всегда была прагматиком. Она обладала математическим складом ума и верила только в то, что можно объяснить с научной точки зрения. И хотя происходящее за последние недели ставило под сомнение все, что она знала прежде, Эмма все еще умудрялась делать верные выводы. — Просто когда я увидела тебя вчера… — она запнулась, содрогаясь от воспоминаний о пустом беспросветно-черном взгляде сестры. Белль хорошо могла представить, как она выглядела глазами Эммы — Темная, тонущая в пучине собственной тьмы. — Нил сказал, что это шок. Но я чувствую, что тут что-то другое… Ты точно ничего не помнишь? Ты бормотала что-то о тьме… — Что ты хочешь сказать, Эмма? — Я и сама точно не понимаю, — сдалась Эмма. — Единственное, в чем я уверена, что все это безумие началось с этого проклятого кинжала. И я боюсь, Лейси… — Теперь ты не одна, мы разберемся с этим, — Белль снова обняла сестру и, подумав, сказала: — Я однажды читала про талисманы и амулеты. Считается, что люди сами наделяют вещи силой. Все дело в их вере в то, что какой-то предмет может приносить удачу или невзгоды, плодородие или даже смерть. — И ты думаешь, кинжал может обладать подобной силой? — с сомнением произнесла Эмма. — Мне всегда казалось, что это просто самовнушение… — Твой кинжал кажется довольно древним, — заметила Белль. — И, возможно, даже ритуальным. Кто знает, на что способна подобная вещь… — Надо выяснить это, — решительно сказала Эмма, воодушевившись своей идеей. — Кому вообще принадлежали все эти сундуки и пробирки, что это за кинжал. Если он и вправду опасен, мы должны знать это наверняка. Ты поможешь мне? — Обязательно! — Белль не разделяла этот энтузиазм, но от факт, что Эмма решила привлечь ее в качестве союзницы, давало ей преимущества: направлять ее и защищать от правды столько, сколько потребуется. — А что мне пока с ним делать? — Эмма забрала у Белль кинжал и, повертев его в руках, провела пальцами по изящному шрифту выгравированного имени и черным линиям, испещрявшим рукоять. Они казались случайными царапинами для непосвященного взгляда, но на самом деле сплетались в сложный повторяющийся узор, набор древних рун, более древних, чем сам Темный. Румпельштильцхен рассказывал, что много раз пытался расшифровать написанное, но подобного языка в мире больше не было. Он был мертв и утрачен, возможно, даже не века, а тысячелетия назад. — Я думаю, нам стоит его спрятать, — уверенно сказала Белль, сделав упор на слове «нам». В магии формулировки имели огромное значение. — Да, ты права, — кивнула Эмма, вновь протягивая кинжал Белль. — Лучше ты убери его куда-нибудь, у меня от него мурашки по коже, особенно после того, что ты рассказала… — Хорошо, — Белль помедлила, размышляя, куда лучше спрятать кинжал. Самым безопасным местом оставался особняк Миллс, просто потому что Румпельштильцхен не сунется искать кинжал в логове Регины, а она сама ни за что не заподозрит Эмму и не станет проверять ее. Но, тем не менее, держать кинжал Темной в сумке под кроватью было бы неправильно. И тут Белль вспомнила: — Как насчет тайника под половицей, где мы прятали записки друг для друга? Помнишь, когда тебе было девять? — Нам было девять, — недоуменно поправила ее Эмма, и Белль неловко рассмеялась над своей оговоркой, мысленно отвесив себе оплеуху. Нельзя выпадать из роли Лейси. — Конечно, помню, ты думаешь кинжал туда поместится? — Давай проверим, — предложила Белль. И девушки углубились в стенной шкаф Эммы, где давным-давно обнаружили пустоту под одной из половиц. С тех пор это был их маленький тайник, сестринский секрет, который очень пригодился им теперь. Половица оказалась как раз по размеру кинжала, и Белль со спокойной душой опустила его туда, надежно спрятав от чужих глаз. Использовать дополнительные чары, чтобы скрыть тайник, она не решилась. Регина может почуять магию и заинтересоваться, над чем Белль колдовала в комнате Эммы. Так будет лучше. Незаметнее. Теперь Белль могла забрать кинжал в любой момент, но ей не было нужды делать это. Она доверяла Эмме и ее страху перед тьмой, которую она ощущала в кинжале, не имея даже понятия о существовании магии. И хотя Эмма пока не осознавала этого, но ее собственная сила уже начала пробуждаться, раз она смогла открыть запечатанный магией ларец Регины и пробудить кинжал от проклятия. И это все без малейших знаний о магии! Впечатляюще. — Я надеюсь, ты не собираешься рассказать об этом Нилу? — Белль поверила Эмме на слово, что прежде она ни с кем не говорила о той ночи, но с каждым днем они с Нилом становились все ближе. Узнай он о кинжале, то тут же расскажет Румпельштильцхену, а Белль хотелось потянуть время еще немного. Понять, заслуживает ли он того доверия, что было между ними раньше. За время проведенное вместе в Портленде и потом, по пути в Сторибрук, Белль почувствовала, что Румпель изменился за эти годы также, как и она. В нем исчезла нервозность и та затаенная печаль, которая всегда жила в его взгляде, сменившись внутренним покоем и какой-то новой уверенностью. Белль эти перемены радовали. Словно Румпельштильцхен наконец-то обрел самого себя, и, без сомнения, в этом была заслуга Бейлфаера. Она вспомнила, как когда-то ревновала к его размытому образу и огорчалась, что никогда не сможет занять в сердце Румпельштильцхена такое же важное место. Сейчас это казалось таким ребячеством. Нил был действительно хорошим парнем и делал счастливой Эмму. — Нет, не думаю, что он готов услышать эту историю, — покачала головой Эмма. Ее губы дернулись в нежеланном смешке, который она с трудом подавила: — Не хочу его спугнуть… — Тоже верно, хорошие парни на дороге не валяются, — серьезно кивнула Белль. — Мы подумаем, что делать завтра, а сегодня нам обеим пора отдохнуть. — Конечно, спокойной ночи, Лейси, — Эмма еще раз крепко обняла сестру, прошептав: — И спасибо тебе… — Всегда пожалуйста, Эмма, — искренне ответила Белль. Она вернулась к себе в комнату и села у окна. На мирный, тихий город уже опустилась ночь, но Белль не хотелось спать. Она размышляла о проклятии. Каким бы злом оно ни было само по себе, но нельзя было отрицать, что открывшаяся правда не сделает здесь кого-либо счастливее. Каково будет Эмме осознать, что все, кого она любила, все, что знала, на самом деле было ложью от начала и до конца? Она возненавидит Регину, не сможет поверить, как сильно Злая Королева смогла измениться рядом с ней, как заново научилась любить. Да никто бы не поверил. Эмме расскажут обо всех ее грехах, обо всех убийствах, терроре и ужасе, о смерти Чарминга, о страданиях Белоснежки — всю правду о Злой Королеве. И когда Эмма отвернется от нее, Регина этого не вынесет. Больше ей терять будет нечего, и все начнется сначала: ненависть, жажда мести и пустота. А Белоснежка? Что будет с ней, когда она вспомнит, что ее дочь все эти годы была так близко от нее, а она даже не подозревала об этом, прислуживая убийце своего мужа? Она была доброй и сильной женщиной, но смерть Чарминга почти уничтожила ее там, посреди фиолетового дыма, застилающего горизонт Зачарованного леса, когда проклятие вступило в свою силу, приняв последний элемент — сердце любимого человека. Обрушившееся проклятие прекратило ее агонию, заставив забыть о своей боли, но не вернется ли вместе с памятью и эта рана? Нет, все-таки проклятие нужно сохранить хотя бы пока Эмма не покинет Сторибрук. Это ее последний год в школе, а потом она поступит в колледж и уедет. Она так мечтает об этом. Пусть бомба взорвется уже за ее спиной. На прикроватной тумбочке завибрировал мобильник, и Белль устало потянулась к нему, узнав номер Румпельштильцхена. — Ты ведь не спишь? — вместо приветствия осведомился он бодрым тоном. — Нет, а вот почему не спишь ты? — Белль бросила взгляд на часы, которые показывали почти час ночи. — У меня было много дел, — в трубке слышались звуки передвигаемых предметов. — Не знаю, говорила ли тебе Регина, но она перенесла мою коллекцию волшебных предметов из Зачарованного леса и сложила их в самом центре города в какой-то заброшенной комиссионке. — Серьезно? — засмеялась Белль в притворном возмущении. — Это же просто оскорбительно! Коллекцию самого Румпельштильцхена в комиссионку? Хочешь я превращу ее в жабу? — Не стоит, она нам еще пригодится такой, какая она есть, — великодушно решил он все тем же игривым тоном. — К тому же я убедил ее вернуть мне законное имущество. И потратил весь день, разбираясь, что где. Здесь просто чудовищный беспорядок. — Если хочешь, я могла бы заглянуть к тебе завтра и помочь. — Было бы здорово, — благодарно вздохнул Румпель. — А тебе разве не нужно завтра быть в мастерской? — Я не думаю, что вернусь туда… — помрачнев, ответила Белль. — Мистер Бут был добр ко мне, и я не смогу врать ему и притворяться, будто Август просто загулял и однажды вернется домой. Я не настолько жестока. — Конечно, нет, — в голосе Румпельштильцхена послышалась улыбка. — Знаешь, скажи ему, что я тебя переманил. Такой ценный сотрудник мне и самому пригодится, когда я открою эту лавку. — Ты собираешься распродавать свою коллекцию? — потрясенно воскликнула она. — Не совсем… — немного смутился Румпель. — У Регины загребущие руки, а вот знаний маловато оказалось. Она перенесла сюда целые комнаты вещей, даже не понимая, что далеко не все из них волшебные. Я много чего накопил за годы Темным. В том числе просто красивые безделушки, украшения, посуду… — И ты впервые задумался, зачем одному человеку столько всего? — шутливо поддела его Белль. — Что-то вроде того… — сконфуженно засмеялся Румпель. — В Темном замке объемы моей коллекции не бросались в глаза так сильно… Я и не подозревал, насколько она обширна, а ведь Регина не перенесла и половину. — В таком случае, я думаю, это хорошая идея, — одобрила Белль. — И я с удовольствием помогу тебе избавиться от плодов твоего безудержного накопительства. — Тогда жду тебя завтра, — он чуть помолчал и добавил серьезным тоном: — Я, собственно, почему звонил… Хотел, чтоб ты знала. Нил избавился от мотоцикла Августа. Так что официально он просто уехал, и не думаю, что у кого-либо возникнут какие-то подозрения. — Спасибо, Румпель… — Пожалуйста, милая. Кстати, как ты себя чувствуешь? Я волновался, не будет ли у зелья каких-то побочных эффектов… — Вроде нет, — прислушавшись к себе, Белль не почувствовала ничего необычного. — Если что я позвоню тебе. — Хорошо, и не волнуйся за кинжал, — она внимательно вслушивалась в интонацию Румпельштильцхена, боясь почувствовать фальшь, но его голос был полон искреннего участия. — Я поговорил с Региной. Она не будет мешать тебе вернуть его. Больше никто не возьмет его в руки, кроме тебя, Белль. Никогда. — Да, — тихо сказала Белль, ощущая, как тепло разливается в груди. — Спокойной ночи, Румпель… — Спокойной ночи, Белль, — мягко ответил он и отключился, а Белль еще долго лежала с закрытыми глазами без сна, думая о том, что надо бы завтра сфотографировать Румпельштильцхена, чтобы у нее всегда было под рукой его изображение. А лучше он сам…