Ты мог бы мне сниться и реже

«Иль женщинам нельзя вести борьбу, Ковать свою судьбу? Иль там, на небе, Решен наш жребий? Должна ль я на краю дороги Стоять смиренно и в тревоге Ждать счастья на пути, Как дара неба… Иль самой мне счастья не найти? Хочу стремиться За ним в погоню, как на колеснице, Взнуздав неукротимого коня. Я верю: ждет меня Сокровище, которое, как чудо, Себя не пощадив, добуду…» Рабиндранат Тагор

До начала бала оставалось еще около часа, но горожане уже начали подтягиваться к центральному парку, с интересом оглядываясь по сторонам. Желая сгладить воспоминания сторибрукцев о трагедии на День Города, мэр Миллс решила перенести осенний бал в парк, где приказала украсить все наилучшим образом. В конце концов, это был последний бал перед тем, как Эмма уедет в колледж, и Регина хотела сделать для дочери нечто особенное. Поэтому живая музыка, деревья, увитые гирляндами, украшенный живыми осенними цветами танцпол, новенькие беседки с витыми коваными решетками, которые были словно созданы для тайных свиданий, а также установленный в кратчайшие сроки фонтан с подсветкой разместились в центральной части парка возле пруда, по которому плавно скользили белые лебеди. Все это вызывало у прибывающих на бал горожан восхищение и детский восторг. Единственным, кто выделялся из этой возбужденно-радостной толпы, был Румпельштильцхен. Он стоял возле стола с напитками и задумчиво постукивал пальцами по бокалу с пуншем, ожидая появления Мэри Маргарет. Несколько часов назад Бейлфаер позвонил ему и вкратце пересказал последние новости: о том, что Белоснежка вернула себе память, что Эмма узнала правду, и что кинжал Темной находится у нее же. Румпель попросил сына по возможности подержать Эмму подальше от ее обеих мам, пока сам он постарается разведать обстановку. По большому счету, для Румпельштильцхена было не так уж и важно продержится проклятие еще десяток лет или рухнет завтра утром. Эмма, как обладатель кинжала, особой угрозы тоже не представляла. Но вот Белоснежка, едва вспомнившая саму себя и своего погибшего супруга, чье сердце ей пришлось раздавить собственными руками, чтобы выжила их единственная дочь, могла стать проблемой. Не случайно же она пригласила его на этот нелепый бал. Ей нужен союзник. И это было даже иронично, что ее выбор мгновенно пал именно на Румпельштильцхена — человека, к помощи которого прежде прибегали только в самых крайних случаях. Впрочем, для Белоснежки, возможно, случай как раз такой… — Здравствуй, Румпельштильцхен, или теперь ты предпочитаешь мистер Голд? — тихий голос Белоснежки вывел его из задумчивости. — Как тебе будет угодно, дорогуша, — снисходительно кивнул он, допивая свой бокал. — Итак, чему же я обязан честью сопровождать саму принцессу Белоснежку на этот бал? — Мне нужна твоя помощь, — как всегда прямолинейно ответила она, нервно облизывая губы. В ее голосе звучала отчаянная решимость, когда она произнесла на одном дыхании: — Скажи мне, что я могу сделать, чтобы снять проклятие Регины? Я готова на все ради этого. — Я уже говорил тебе: его может снять только твоя дочь, Эмма, после своего двадцать восьмого дня рождения. Она —спасительница. Это ее судьба. — Да, но должно же быть что-то еще! — не сдержавшись, чуть повысила голос Белоснежка, чем вызвала несколько удивленных взглядов стоящих неподалеку людей. Она постаралась тут же взять себя в руки и выдавить приветливую улыбку, прежде снова заговорить тихим, умоляющим голосом: — Пожалуйста, Румпельштильцхен! Я не могу еще десять лет подавать этой ведьме завтрак и делать вид, что ничего не помню. — На твоем месте, я бы так и делал, — невозмутимо ответил Румпельштильцхен, игнорируя гневный взгляд Белоснежки. — Послушай, я понимаю твое нетерпение, дорогуша, но ты просила моего совета, и это он — уймись. Лучшее, что ты можешь сейчас сделать — это сидеть тише воды, ниже травы. От тебя тут ничего не зависит. Да и от меня тоже. В этом мире магия совсем иная, чем в Зачарованном лесу. Она совершенно непредсказуема, но одно я могу сказать совершенно точно — снять проклятие может только Эмма, и никто другой. И если ты хочешь дожить до этого мига — поубавь свой пыл. Даже без магии у Регины найдутся способы избавиться от тебя, не запачкав при этом рук. Белоснежка промолчала, вцепившись в свой бокал с такой силой, что он вот-вот грозил лопнуть. Еще никогда Румпельштильцхен не видел ее настолько опустошенной, отчаявшейся. Даже в худшие времена, когда солдаты Королевы дышали ей в спину, Белоснежка не теряла присутствие духа. В ней всегда горел яркий огонь надежды, который поддерживали в ней друзья, ее народ, а затем и любовь Дэвида. Но теперь от былого огня остались лишь черные угли. Хрупкие и ломкие. Румпельштильцхен осторожно высвободил бокал из ее пальцев, заставив Белоснежку вздрогнуть от его прикосновения. Она несколько раз моргнула, собираясь с мыслями, и благодарно кивнула, когда он вновь наполнил ее бокал и протянул ей. Она сделала несколько глотков и глубоко вздохнула, успокаиваясь. — Я ведь не за себя боюсь, — наконец произнесла она устало. — Я боюсь за Эмму. Боюсь того, с чем ей придется столкнуться, чтобы снять это проклятие. И чем это может обернуться для нее. Регина способна на любое изуверство. А Эмма — единственное, что у меня осталось. Я должна ее спасти и разрушить эти чары любой ценой. — Мне правда жаль, Белоснежка, — мягко ответил Румпель. Он, как никто, знал, насколько невыносим может быть страх за своего ребенка, когда ты бессилен защитить его. — Но я совершенно уверен, что с Эммой будет все в порядке, когда придет время. Она справится. По крайней мере, теперь она все знает. Знает, кто ты. Знает, что ты ее настоящая мать. Хотя бы это должно служить тебе утешением. — Даже и не знаю, к лучшему ли это… — поморщилась она. — Почему? — Для нее это очень тяжело. Вот так разом осознать все это… — Белоснежка огорченно покачала головой. — Я вижу, как ее буквально разрывает на части и знаю, что это моя вина. Возможно, мне не стоило давать ей ту книгу. Или хотя бы подождать, когда она будет старше… — Что за книга? — непонимающе нахмурился Румпель. — Волшебная книга с историями о нашем мире, — охотно объяснила Белоснежка. — Ее создали феи, когда я с Эммой собиралась покинуть Зачарованный лес с помощью волшебного шкафа, чтобы избежать проклятия. Эти сказки должны были помочь ей лучше узнать о родном мире и тех, кого она должна спасти… Но когда все пошло не по плану, я и забыла об этой книжке, пока недавно случайно не нашла ее у себя дома. Так я все и вспомнила. А потом отнесла книгу Эмме. Румпельштильцхен задумчиво покачал головой. Все больше магии оживало в Сторибруке. Сначала магия Темной, а теперь и магия фей, а значит вскоре должна пробудиться и магия Спасительницы. Такими темпами Белоснежке, возможно, не придется ждать и года, чтобы проклятие пало! Зазвучала музыка, и танцпол начал заполняться парами, среди которых Румпель заметил и Эмму, танцующую с Бейлфаером. И хотя ее улыбка казалась немного вымученной и усталой, но она все равно выглядела настоящей принцессой в своем длинном алом платье. — Твой сын и моя дочь. Кто бы мог подумать… — со смешком сказала Белоснежка, проследив за взглядом Румпеля, а затем с затаенной надеждой добавила: — Они кажутся такими влюбленными… Как думаешь… Ведь истинная любовь способна разрушить любое проклятие… — Все может быть, — без особого энтузиазма ответил Румпель. — Но с истинной любовью никогда нельзя знать наверняка. Многие люди клянутся друг другу в вечной любви, но никакого волшебства она не несет. А некоторым лишь ее магия на собственные чувства глаза и открывает. Тебе ли не знать? — Да и тебе тоже. Ваша любовь с Белль ведь тоже истинная… — задумчиво сказала Белоснежка. Румпельштильцхен сделал вид, что не услышал ее фразу. Не в его характере было вести задушевные беседы и откровенничать о своих чувствах. Какими бы запутанными они ни были. — Впрочем, вы двое подходите друг другу. Ей нужен такой человек, как ты, — тем временем продолжала Белоснежка, и на сей раз Румпельштильцхен удивленно покосился на нее, пытаясь понять, каким образом она пришла к столь странному выводу. — Это какой же? — хмыкнул он, насмехаясь не столько над Белоснежкой, сколько над самим собой. Хотя он и сумел побороть свои страхи и пороки, и наконец стать тем человеком, которому не стыдно встретиться взглядом с собственным отражением в зеркале, но Румпельштильцхен знал, что этого недостаточно, чтобы сделать столь юную и удивительную девушку, как Белль, счастливой. И никакие его благие намерения не отменяют того факта, что он уже не раз проваливался в своих попытках. — Который сможет любить ее, даже точно зная, что она такое. От неожиданности Румпельштильцхен не сразу нашелся с ответом. На языке крутились несколько острых и ядовитых фраз, которые заставили бы Белоснежку очень пожалеть о своих неосторожных словах, но тут он запоздало осознал, что она, пожалуй, единственный человек, кроме него самого, кто действительно знал Белль и до Темного проклятия, и после него, и здесь, в Сторибруке в течение многих лет. Возможно, она знала Белль намного лучше него самого. Поэтому вместо того, чтобы обрушить на Белоснежку свои неистощимые запасы сарказма, он приглушенно спросил: — Разве она так уж изменилась? Я имею в виду… Проклятие не меняет душу человека, а лишь подчиняет ее кинжалу. Я могу себе представить, что Регина заставляла ее делать… — у Румпеля на миг перехватило горло. — И, конечно же, это не могло пройти бесследно для Белль, но в душе она все та же. — А вот тут ты заблуждаешься, Румпельштильцхен, — невесело усмехнулась Белоснежка, с легкой жалостью глядя на него. — Ни разу за те недели, что я провела в замке Регины, я не видела, чтобы она отдавала Белль какие-либо приказы или вообще использовала кинжал. Она лишь… обозначала проблему, оставляя ее решение на усмотрение Темной. Не раз я видела, как Белль возвращалась, заляпанная чужой кровью в замок, а Регина только смеялась… Они вообще хорошо поладили, если так можно сказать о Темной и Злой Королеве. Между ними есть доверие и… не знаю, понимание… Так что вся кровь на руках Белль — это ее собственный выбор. Но тебе ли осуждать ее, верно? В конце концов, о твоей жестокости и бессердечности ходили легенды… Румпельштильцхен нахмурился и сделал большой глоток из своего бокала. Он и сам не понимал, почему слова Белоснежки так взволновали его. В них не было никакого откровения. Он все это уже видел на рисунках Белль: испуганные лица убегающих людей, кровь и вырванные сердца, изломанные тела убитых. Белль была Темной, и Румпельштильцхен, как никто, знал, как легко погрузиться во Тьму, отдаться ей, словно течению быстрой реки, когда больше тебя ничто не держит. И он был бы последним лицемером, если бы позволил себе даже на долю секунды ощутить неприязнь или разочарование в Белль. Что бы она ни натворила — это была его вина, а не ее. Из-за него ее душа была проклята, из-за его предательства она выпустила тьму на свободу. Это все только его вина. А Регина оказалась гораздо лучшим человеком, чем он хотел бы думать. Намного лучше него самого, предложив Белль то, чего он так и не смог ей дать — дом, семья, покой. Румпельштильцхен сперва не очень-то поверил, что эта необъяснимая преданность, которую Белль испытывала к Регине, не результат каких-то манипуляций Злой Королевы. Он мог понять любовь Белль к Эмме, которая росла на ее глазах, мог понять ее желание защищать ее и присматривать за ней, как за собственным ребенком. Поверить же в искренность, а главное взаимность тех уз, которые установились между Темной и ее поработительницей, ему просто не позволял жизненный опыт. Однако, стоило ему заговорить о своих сомнениях на этот счет с Белль, как она тут же обрывала его, ничего, впрочем, не объясняя. Эта сторона их восстанавливающихся отношений беспокоила Румпельштильцхена больше всего. Они много разговаривали, работая в лавке бок о бок, но никогда о чем-то по-настоящему личном. Их разговор в отеле тем памятным утром, когда Белль наконец все вспомнила, был первой и последней вспышкой подлинной близости между ними. Белль избегала говорить обо всем, что осталось в Зачарованном лесу, обо всем, что происходило с ней в те последние месяцы перед проклятием, когда он покинул ее. В такие моменты между ними словно вырастала стена молчания, и Румпельштильцхен не смел давить на Белль, боясь причинить ей боль своими вопросами и оттолкнуть ее вовсе. Их отношения балансировали между страхом новой боли и неистребимым желанием быть рядом. Белль нужно было время, чтобы начать вновь доверять ему, а Румпелю чтобы научиться понимать ее. Но пока они оба стояли на своем, боясь нарушить это шаткое равновесие, ничего между ними не менялось. Танец закончился, и пары остановились, чтобы поаплодировать оркестру и самим себе. Бейлфаер что-то шепнул Эмме на ухо. Она резко обернулась, и на ее лице появилось затравленное выражение, словно она готовилась в любой момент убежать. Румпельштильцхен проследил за ее взглядом и увидел прибывших на бал Регину и Белль. Они обе были облачены в черные вечерние платья. Регина выбрала достаточно сдержанный фасон, который соответствовал ее должности мэра города, а вот Белль была просто неотразима в длинном обтягивающем платье с декольте и полупрозрачными рукавами из сетки, на которых были вышиты маленькие черные розы. Ее светлые волосы были завиты и уложены в художественном беспорядке, оставляя более короткие пряди у висков обрамлять ее лицо упругими локонами. Румпельштильцхен завороженно наблюдал за Белль, любуясь ее красотой, грацией движений. Сейчас от той девочки в золотистом платье, которая упрашивала взять ее на бал и жутко волновалась, что не умеет танцевать, не осталось и следа. Перед Румпельштильцхеном была молодая женщина, способная покорить любого мужчину одним лишь взглядом. И сейчас она смотрела прямо на него. Видимо, захватившие Румпеля эмоции отражались на его лице, потому что Белль послала ему кокетливую самодовольную усмешку и танцующей походкой направилась в его сторону. — Что ж, я пожалуй, пойду, — со вздохом сказала Белоснежка, мрачно глядя на Регину, которая довольно улыбалась, позируя Сидни Глассу для нового выпуска газеты. После такого успеха обложка ей была обеспечена. — Будь осторожна, Белоснежка, — серьезно повторил Румпель, понимая, что этот совет был совершенно бесполезен для нее в сложившейся ситуации. Она молча кивнула, опустив глаза, и направилась к тропинке, ведущей к выходу из парка. Белль подлетела к нему, буквально лучась от удовольствия. Ее улыбка была до того заразительной, что зеркально отразилась и на лице Румпельштильцхена. — Привет, красавица! — Привет! — она игриво покружилась перед ним, демонстрируя свой наряд, и испытывающе взглянула на него: — Ну, что скажешь? Регина помогла мне с платьем и прической. — Тебе очень идет, — искренне ответил Румпель, зная, что его восхищенный взгляд был красноречивее всяких слов. — Однако, ты всегда ослепительна, дорогая. — Что ж, спасибо, ты тоже хорошо выглядишь! — Белль встряхнула волосами, и на ее щеках появился едва заметный румянец в ответ на его комплимент. Она казалась неестественно оживленной, словно играла роль на сцене, и Румпельштильцхену нестерпимо захотелось увидеть ее настоящую, поэтому он предложил: — Могу я пригласить тебя на танец? — Конечно, но… Я думала, ты не танцуешь, — с неловкостью произнесла она, неуверенно переводя взгляд на его трость. А затем приподняла засиявшую магией ладонь: — Но если хочешь, я могу… — Не надо никакой магии, — он легко отмахнулся от ее предложения и протянул руку. — С медленным танцем я вполне справлюсь и сам. Музыканты как раз начали играть «Unchained Melody», но вместо того, чтобы направиться к танцполу, Румпель потянул Белль в сторону одной из пустующих беседок, изящные решетки которой были увиты поздними цветами, создавая иллюзию уединения. Там было не так уж много места для танцев, всего несколько шагов свободного пространства, но больше им было и не нужно. Румпельштильцхен положил ладонь на талию Белль, притягивая ее чуть ближе, а она скользнула пальцами по лацканам его пиджака, словно не могла решить держать ей дистанцию или притянуть Румпеля ближе. Они начали медленно кружиться в подобии вальса, и постепенно Белль начала расслабляться. Ее пальцы уже не сжимали ткань на груди Румпеля, а скользнули ему за плечи, легкими прикосновениями перебирая волосы на его затылке. Она то и дело бросала на него то смущенные, то кокетливые взгляды, и Румпельштильцхен поймал себя на том, что все чаще останавливает взгляд на ее губах, размышляя, каково было бы ощутить вкус ее поцелуя. И это внезапное желание напугало его. Он любил Белль. И хотя это вовсе не было для него открытием, ведь даже магия успела вознести это чувство до высот абсолютной истины, но никогда прежде Румпельштильцхен не воспринимал его, как романтическое чувство. Насколько же проще ему было любить Белль раньше, когда она была все лишь ребенком. Их отношения были прозрачными и понятными, и Румпельштильцхен всегда мог оттолкнуться от своего опыта отцовства, чтобы быть для нее тем, кто ей нужен: учителем, защитником, советчиком или другом. Да, он не всегда справлялся, а порой и вовсе подводил ее в любом из этих качеств, но хотя бы понимал, где именно та твердая почва, на которой они могут стоять вместе. А теперь все было иначе. Земля плыла под ногами, а в сердце вместе с давно позабытыми с юношеских лет чувствами начала подниматься гораздо более знакомая и привычная тоска. Если бы только он повстречал Белль много-много лет назад, еще до Милы, когда сам он был молод, также, как Белль сейчас, а его сердце было открытым и чистым, не омраченным ни магией, ни годами тьмы, то их любовь могла бы вырасти в нечто прекрасное. И, возможно, они могли бы подарить друг другу то счастье, какое им обоим так и не довелось испытать. Но здесь и сейчас эта истинная любовь казалось издевкой над сотней лет одиночества Румпельштильцхена, когда не было ни одной живой души, способной разглядеть под маской чудовища человека. Издевкой над болью и страданиями, что выпали на долю Белль из-за него и этой проклятой истинной любви. Белль заслуживала лучшего, большего, и Румпельштильцхен прекрасно понимал, что он этим лучшим вовсе не является, что бы там ни говорила Белоснежка. И уж, конечно, Белль не может рассматривать его в качестве своего возлюбленного. Он был для нее другом, возможно, частью семьи, которую она так стремилась обрести, но было бы глупо допускать даже мысли о том, что между ними может быть нечто большее. От всех этих размышлений его настроение начало стремительно портиться, и, не желая поддаваться меланхолии, Румпель решил вернуться с небес на землю и перейти к насущным делам. — Бей звонил днем. Рассказал, что Эмма все узнала про свою настоящую мать, про тебя с Региной… — Да… — ответила Белль и, бросив на Румпельштильцхена многозначительный взгляд, спросила: — А больше он ни про что не рассказал тебе? — Сказал, что у нее твой кинжал. — И ты уже забрал его? — тон Белль казался безразличным, но в ее взгляде было слишком много напряжения, чтобы обмануть Румпельштильцхена. — Нет, — просто ответил он. — Нет? Почему нет? — Потому что успел поразмышлять об этом. Кинжал у Эммы явно не вдруг появился. Он ведь был у нее все это время? И ты знала об этом. Если бы ты хотела, то сама бы давно забрала его, — в голосе Румпельштильцхена не было ни капли обвинения, лишь сухая констатация факта. Белль могла водить за нос Регину, утверждая, что она «не чувствует» связи с кинжалом, но Румпель- то знал, как мощно ощущается эта связь. И чем сильнее пробуждалась магия Темной, тем сильнее эта связь становилась. Румпельштильцхен был готов отдать Белль должное, она очень умно поступила, спрятав кинжал на самом видном месте и одновременно сыграв на единственном слепом пятне в Сторибруке — Эмме. Регина не стала бы подозревать дочь в похищении кинжала Темной и Румпеля бы ни за что и близко не подпустила к ней. Впрочем, он и сам не мог и помыслить о том, чтобы Белль сама отдала кому-то кинжал, но как только прозвучало имя Эммы, все мгновенно обрело смысл. — Верно, — не стала отпираться Белль. Музыка закончилась, и она неохотно отступила на шаг назад. — Но это не ответ на мой вопрос. — А какого ответа ты ожидаешь, Белль? Если ты сама выбрала оставить кинжал у Эммы, то я не стану вмешиваться, пока ты не попросишь меня об этом. После всех бед, что я доставил тебе, я больше не доверяю себе единолично решать, что для тебя будет лучше. — Спасибо… — удивленная улыбка осветила ее лицо, и у Румпельштильцхена перехватило дыхание. — Кажется, теперь я должна перед тобой извиниться. Я не до конца доверяла тебе… — Да нет, все правильно, я понимаю, — он поспешно отвел глаза, пытаясь вновь сфокусироваться на разговоре, а не изгибе ее губ. — Но, знаешь, я бы все-таки посоветовал тебе забрать кинжал у Эммы. Это слишком опасно. И для нее, и для тебя. — Да я уже и сама так считаю, — чуть нахмурилась Белль. — Но мне бы не хотелось обманывать Эмму или опускаться до кражи, если можно вернуть его миром. Я надеюсь поговорить с ней сегодня после бала и убедить отдать мне кинжал добровольно. Она должна понять. — А если она скажет нет? — Тогда я смогу рассчитывать на твою помощь? — Белль наклонила голову на бок, словно любопытная кошка наблюдая за Румпельштильцхеном. — Все, что пожелаешь, дорогая. Я всегда поддержу тебя, — серьезно ответил он, мысленно выжигая это обещание на своем сердце. — Как насчет еще одного танца? — игриво предложила она, когда звуки медленного вальса достигли беседки. Румпельштильцхен перевел взгляд в сторону праздника, где было светло и шумно, где люди смеялись и танцевали, пока их маленькая беседка утопала в полумраке, словно пряталась от чужих глаз. — Разве ты не хочешь вернуться к друзьям, Белль? — мягко спросил он. — Я и так украл тебя слишком надолго… — Глупости, — отмахнулась Белль, подходя ближе. Ее ладони дразняще скользнули по рукам Румпеля от запястий к плечам. — Если хочешь, давай вернемся на праздник, но я бы лучше осталась здесь, с тобой… Вдруг лицо Белль оказалось совсем близко, и Румпельштильцхен завороженно уставился в ее нечеловеческие глаза цвета топаза, в которых горела такая нежность, что он невольно застыл, опьяненный игрой света на ее коже, шелковистостью волос, скользнувших по его щеке, ароматом ее духом с примесью чего-то темного и манящего — магия, узнал он. В ответ на эмоции Темной, магия кружила вокруг них, словно ураган, эпицентром которого они стали. И когда губы Белль наконец прижались к его губам, Румпельштильцхену показалось, будто время вокруг них застыло, разлетелось на осколки, и не было вокруг больше ничего и никого — только они двое, две души, навсегда соединенные между собой чем-то намного более великим и непостижимым, чем жизнь или смерть, чем вся магия мира. Ничто не имело значения, кроме этого мгновения. И тогда он поцеловал ее в ответ. Жадно. Отчаянно. Понимая, что этот поцелуй не должен повториться, но не в силах оттолкнуть ее. Еще нет. Еще хотя бы секунда… — Белль… — наконец прошептал Румпель, обхватив лицо Белль ладонями с такой осторожностью, словно в его руках был бутон розы. — Что ты делаешь? — Я люблю тебя, — с неуверенным смешком ответила она, и ее дыхание опалило его кожу, заставив дрожь пробежать по позвоночнику. Румпельштильцхену казалось, что он видит сон или находится под какими-то чарами, что ему грезится все это. Белль не может желать его поцелуев, не может любить его, как мужчину. Никто никогда не любил его так. Что он вообще знает об этом? — Белль, я… Я не могу… — слова давались ему с трудом. Пытаясь совладать со своими чувствами, Румпель сделал шаг назад, закрыл глаза и с силой провел ладонями по лицу, пытаясь избавиться от этого наваждения, поэтому он не заметил, как резко побледнела Белль, как ее губы сжались в тонкую полосу. — Извини, — сказала она, и интонация ее голоса заставила Румпельштильцхена резко поднять на нее взгляд. Ее поза была неестественно прямой и застывшей, словно у статуи, глаза потемнели от разочарования. И Румпельштильцхен вдруг с ужасом осознал, что натворил. Все мысли и страхи, которые заставили его прервать их поцелуй, не имели для Белль никакого смысла. Она поняла лишь одно — он отказал ей. — Мне и правда… лучше уйти. — Нет, Белль, постой, — он тут же метнулся к ней, игнорируя острую боль в ноге от слишком поспешного движения, и схватил ее за запястье. — Позволь мне объяснить. — Почему ты вернулся за мной? Из чувства вины? — с горечью спросила она, выдергивая свою руку из его. Белль была на грани, и Румпельштильцхен не посмел вновь коснуться ее, ощущая волны магии, взволнованно клубящиеся вокруг нее. — Нет! — Тогда почему? — такой простой вопрос и такой простой ответ, который, тем не менее, усложнял абсолютно все. — Потому что я люблю тебя. Ты и Бей — мои самые близкие люди, моя семья. Я не мог бы спокойно жить, не зная, что с тобой, счастлива ли ты… — Ты всегда относился ко мне, как к своему ребенку, — едва слышно отозвалась Белль, делая шаг назад. — А я любила тебя также, как люблю и сейчас. Жаль, что тебе этого не нужно… И прежде чем он успел опомниться, она уже стремительно выбежала из беседки, оставив Румпельштильцхена, растерянного и потрясенного, молча смотреть ей вслед.