Спазм

Едва не кончил. Мог бы на всю жизнь запомнить этот момент, и запомнил. Мог бы остановиться, но… Тео прижался лбом к её плечу, ощутив сильнейший спазм. Чувство за гранью похоти и сексуальности, это чистейший порок. Блаженство души и экзальтация тела. Тугой проход не принимал. Теодор представлял этот момент по-разному, но не ожидал, что собственная давящая, тупая боль окажется такой правильной и… безупречной. Толкнулся до крайней плоти и едва не кончил. Оглох от её визга, задрожал от всасывающих тисков вожделенной киски, и чуть не кончил. На грани между реальностью и блаженством он понимал, что всё дело в том, что он никогда ни с кем не трахался по любви. Однажды под маггловскими таблетками он почти заплакал в порыве оргазма с поддельной Грейнджер и про себя клялся в любви, прекрасно зная, что никогда не прикоснется к настоящей, родной, любимой и единственной. Он так часто представлял её, что, почувствовав, не смог сдержать тормозов. Край был достигнут слишком быстро. На организм сработала страдающая психика, и он задрожал, в ужасе надеясь предотвратить быструю эякуляцию. Не порвал, не вставил до середины, а уже готов был спустить, как мелкий недотёпа, впервые помявший девчачью грудь. Гермиона вжималась в стеллаж, скуля на весь мир, а он ухватился за её хрупкое тело, как за якорь, не задумываясь о причиняемом дискомфорте и страдании. Скользнул пальцами по члену, зажал мошонку и слегка толкнулся бедрами. — Нет! — забившись всем телом, Гермиона разбила губу о полку. Мышцы — единые натянутые струны, в которых невозможно найти мягкость, лишь напряжение и боль. Она не чувствовала рук, шея ныла от давления, живот покалывало из-за ноющих колик, а ниже… Она совершила ошибку, когда насильник подался вперед, коснувшись её щеки своей. Она инстинктивно позвала на помощь: — Рон! — вырвалось случайно из недр безысходности. Тео остановился и зажмурился. Нет! Не надо Уизли. Только не его! Не надо никого! Сделал резкий, удушливый вдох и скрутил её волосы, намотав хвост на руку. — Рона здесь нет, милая! — зашептал со злостью и подвел ладонь к внутренней стороне бедра, до синяков сдавил кожу, приподняв её колено на полку. — Только я! Толчок. Через усилие, совместную боль и тонкую преграду. — Сука! — скрипнул зубами, погрузившись в тесноту сокращающихся мышечных волокон. — Господи! — всхлипнула от острой, щиплющей боли. Гермиона прижалась рассеченным лбом к полке, до царапин прикусив губу. От промежности по бедру потекла кровь. В голове не осталось мыслей, существовало лишь пылающее отчаяние. Болезненное ощущение, будто от раны отлепляют засохший пластырь, увеличилось в несколько раз. Тео шумно выдохнул ей на ухо. Пульсирующие мышцы тесно обволакивали возбужденную плоть. В этот момент он представил, как бы это смотрелось со стороны. Это она! Она! Которую он одержимо и давно желал… Тео хотел бы увидеть и потрогать без перчатки. Не вставив до конца, придержал основание члена и выскользнул. Наклонил голову, уперевшись макушкой в её затылок. Он почувствовал. Почувствовал слабый запах крови и забил на конспирацию. Отпустил ногу Гермионы и стянул зубами перчатку. Бросил куда-то ей за плечо вместе со сгустком слюны. Провел пальцами по члену, ощутив остатки крови, и размазал их по влагалищу, надавив на половые губы и клитор. Она хныкала, боясь пошевелиться и ухудшить состояние. Сознание уплывало под действием зелья и душевных мучений. Тео отпустил её волосы, крепко ухватившись за плечо. Большим пальцем интуитивно поглаживал затылок. Сплюнул на головку члена, хотел бы задержать дыхание и промолчать, но… «Я люблю тебя, Гермиона» Голос из недавнего прошлого. Улыбка рыжего идиота и ответ счастливого ангелочка… «Я тоже» А сейчас в темноте он слышал её тихий, сбивчивый шёпот сквозь сжатые зубы, умоляющий спасти. — Рон, — Гермиона и вправду шептала его имя, даже не осознавая, что портила ситуацию, — Рон! Умоляющий спасти от Теодора. От него, того, кто считал свою любовь самым простым оправданием для принуждения. Он не выдержал и прошептал первое, что пришло в голову, с намерением перевести её внимание подальше от всех: — Не плачь, детка, — с придыханием толкнулся бедрами и вошел, шлёпнув мошонкой по ягодицам, сдавил её горло двумя руками и наклонился к уху, — я щедро заплачу тебе! Пальцы заскользили по влажной коже, спустившись к ключицам. Гермиона завыла, вжимаясь в стеллаж. Страдание от дефлорации исчезло, заменив жжение на тупую, ноющую боль от тугой резорбции. Внутренняя полость сокращалась так плотно, что любое движение причиняло боль. На периферии здравого рассудка она поняла актуальность его раннего предупреждения. Размер сыграл свою роль, дополнив психологическую нестабильность и физическое отторжение лишним мучительным спазмом. Она не услышала слов, забившись в себя. Несколько раз Тео медленно двинулся, перед тем как резко подогнуть колени и грубо толкнуться до упора. — Больно, — внезапная пробежавшая судорога заставила Гермиону запрокинуть голову, ударившись о лоб незнакомца. Да, знаю. Больно, разумеется! Ангелочек наконец обратил на него внимание. Этого хватило. Он был достаточно опытен в любых сексуальных утехах, как и в половых извращениях, но всегда существовала проблема — никто не был Грейнджер. Сейчас его губило чувство вседозволенности. Максимальное возбуждение не отпускало преждевременным семяизвержением только по одной причине. Он хотел, чтобы она помнила, знала, ощущала и думала только о нём. Даже не о нём, а о том, что он с ней делал… и сделает в будущем. — Отпуст… — он зажал ей рот ладонью в перчатке и повторил резкий, упорный толчок, на окончании двинув бедрами вправо-влево. Надавил лбом на затылок, прижимая лицо Гермионы к полке, и внезапным, сильным движением подхватил её под коленной чашечкой, высоко подняв ногу. Она прокусила перчатку, клацнув зубами по среднему пальцу. Теодор подался назад, оставив головку члена у отверстия, и прошептал: — Сколько ты хочешь, Грейнджер? Быстрый толчок с влажным, хлюпающим щелчком и медленное возвращение, скользящее и мокрое. Она вскрикнула, прикусив перчатку. Мотала головой и дрожала от омерзения. — Обычно я плачу больше, чем просят. Глухой шёпот. Глубокий выпад по сводчатым углублениям до шейки. Он не позволил ей ответить, вставив пальцы в рот, а большим и безымянным сдавил уголки губ. Трение тел усилилось, когда Тео ощутил судорожные всхлипы. Её грудь поднималась без выраженного интервала. Легкие не справлялись с нагрузкой и вибрировали при каждом удушливом вдохе. Гермиона захлебывалась слезами, и он вытащил подрагивающую плоть, но затем… — Не плачь, Грейнджер, я утешу тебя! — сам не ожидал такой теплой интонации, поскольку в голове творилось безумие. Больше он не тормозил. Вцепился в её колено и, отпустив щеки, подхватил под грудью. Прижался и медленно вставил головку члена. — Вот так, — выдохнул в затылок, ртом зажав кожу у основания волос. Вобрал в себя втягивающим движением губ, всосал, заскользив языком, и выпустил со слышным чмоком. Зализал, неторопливо толкнувшись бедрами. Перед глазами крутился её образ. Он завороженно наблюдал за улыбкой, ясным взглядом, волнистыми волосами и самым лучшим телом на свете. Слышал голос, вечно болтающий на всех занятиях. Живая, теплая, умная и красивая. Его хватка ослабла, он выпустил коленку, обняв её за талию двумя руками. Заглушил реальные болезненные стоны и плач подсознательным голоском Грейнджер, и плавно нарастил размеренный темп, покачивая её перед собой. Достал до середины, чтобы не спеша толкнуться до конца, врезавшись в мышечные волокна, и застонал: — Мой сладкий и любимый ангелочек! В этот момент Гермиону словно облили кипятком, потому что она вдруг четко осознала, что попала в руки ненормального. Он почти пропел эту фразу, будто погладив словами кошку. Всё тело содрогнулось, сдавив каждый мускул. Это не случайное изнасилование первой попавшейся ученицы, это подготовленное преступление, основанное на личном! Тео начал поглаживать её бедра, увеличив темп фрикций. Закрыл глаза. Плыл по течению нарастающей кульминации и старался глубоко дышать. Нарисовал пальцами окружности и очертил низ её живота, уловив нервные подергивания от частого дыхания. Тео улетел в собственный мир, забывшись в фантазиях, где Грейнджер отвечала на каждую ласку своей собственной. Привык всё озвучивать и прошептал ей на ухо: — Поцелуй, детка. Нежно провел ладонью от живота до горла и указательным пальцем повернул её голову к себе. Он прижался носом к носу, ощутив мокрые следы от слез, и выдохнул в губы: — Поцелуй меня! Гермиону чуть не вывернуло от одной только мысли. Она плотно свела губы, спрятав их во рту, как в детстве, когда не хотела есть кашу, но его неожиданное прикосновение к локтю и невесомое скольжение до запястья сработали в качестве искорки надежды. Если он снимет ремешок, то появится шанс сбежать. Гермиона сглотнула, подавив приступ тошноты. От макушки до пят Теодора пронзила теплая дрожь, а губы вкусили запретного. Прилив быстрого жара не заставил ждать, когда Гермиона прижалась к его рту плотно сомкнутыми губами. Потерялось всё. Остались лишь желанные губы и тьма вокруг. Это не поцелуй, а глоток священного источника. Гермиона широко открыла глаза, надеясь хоть что-нибудь разглядеть. Отстранилась, но он не позволил. Разомкнул уста и начал ласкать. Неторопливо и нежно. Без языка, без ответа от Грейнджер. Она зажмурилась, замычав в его рот с намерением отвернуться, но вдруг… ремешок ослабел, упав с крючка. Он вытянул её ладонь из тисков. Онемевшая рука упала вдоль тела. Тео сдавил её щеки, углубив поцелуй. Гермиона замерла на мгновение — одно мгновение, когда почувствовала щекочущее мокрое скольжение по щеке. По его щеке. Но это было лишь мгновение, потому что в ней сработал инстинкт к самозащите. Жестким, глубоким толчком он прижал её к полкам, крепко обняв за талию. Гермиона с ужасом вытаращилась во мрак от нестерпимой, щемящей потуги в половых органах. Защипало и заныло, а затем она ощутила горячую пульсацию предельно напрягшегося члена и чужую дрожь. Теодор кончил, крепко присосавшись к её рту. Кое-как сжав пальцы в кулак, она яростно замотала головой и вложила всю свою силу на давление каблука. Наступила на ногу, забилась, отталкивая его от себя, и закричала: — Помогите! — дернула второй рукой, сорвав ремешок с крючка, и двинула локтем назад. — Ты чудовище! — как только он сделал шаг назад, она сразу же потеряла равновесие и грохнулась на пол, прижав руки к промежности. — Ты… ты… почему?! — заунывный всхлип и слезы. Теодору пришлось облокотиться на полку, чтобы не наступить на трепещущий комочек под ногами. Запрокинул голову и натянул штаны. Каморка пропиталась кровью и спермой. Перед тем как кончить, он заметил её реакцию и влажность внутри… Один. Он дышал. Два. Она крутилась на полу, испытывая муки от кровотечения. Три. Он улыбнулся… Этот неуклюжий и небрежный секс стал самым лучшим трахом в его жизни. Он испил, попробовал и захотел ещё. Детку было жаль только в физическом плане, но он готовился к такому повороту заранее. Мерлин, да её вагина была изучена вдоль и поперек! Однажды он измерял одной широкой палочкой… после которой девица с Мозамбика оказалась в больнице. Тео до сих пор смеялся от реакции колдомедика, когда действие оборотного зелья прекратилось, и соответствующие размеры вернулись в норму. Грейнджер хрупкая и мелкая, как хрустальная ваза. Теодор не раз задавался вопросом — не подложить ли свою шишку под топор, чтоб уж наверняка подстроиться под Грейнджер?! За этим интересным и глупым занятием его очень некстати застала любимая бабуля, которую отец пригласил в гости. В итоге, вместо болта, Теодор лишился бабушки, упавшей в свой последний обморок, а потом отхватил ещё одну шишку от отцовского подзатыльника. Она поползла. Теодор сделал ещё шаг назад, уступив ей место, и глубоко дышал, чтобы накачаться до следующего раза. Наклонился, неслышно поискав брошенную перчатку. Присутствие душегуба тонуло в болезненных спазмах. Гермиона не смогла преодолеть и метра, рухнув в позу эмбриона. Впервые после пытки Круциатусом она возненавидела кого-то настолько сильно. Злоба на Беллу канула в лету, сменившись новым неизведанным чувством. Сломленная в хлам гордость и разбитые осколки веры сдавили душу больнее, чем война. Попыталась повернуться на спину, но локоть соскользнул с мокрого пола. Она задела ведро и вымазалась в какой-то вонючей жиже. Закрыла лицо руками и застонала. Память последних минут заживо сжигала рассудок. Тео поджал губы и слушал кряхтение у своих ног. Поправил одежду и зачесал назад волосы. Ты этого хотел? Я был первым. Уизли не тронул. Ты этого хотел? Трахнул и кончил в неё. Ты. Этого. Хотел? Не совсем! Остались штрихи. Малышка отмоет и залатает дырку, а вот мозги почистить не удастся. Гермиона не знала, сколько прошло времени. Минута, час, месяц. Она мертвая? Она не заметила, ушел ли… он. Только открыла рот, чтобы позвать на помощь, как вдруг… Стук. По воде. Стук. Медленно и плавно. Стук ботинок. Шлепки по воде. — Детка, — прошептал, вытянув первый слог чуть дольше второго. — Н-нет, — затряслась, прижав колени к груди, и перекатилась на другой бок, — не трогай, — заныла, когда шаги остановились, — не подходи. Теодор боялся споткнуться об неё, поэтому осторожно опустился на колени. Задел малышкину руку. Гермиона откатилась, по новой шепча мольбы и спасительную чушь. Мямлила и звала на помощь. — Тсс! — наклонился, нащупав влажные кудри. — Не реви, — сглотнул и погладил по голове, улыбнувшись её попытке отвернуться, — я же обещал, что щедро заплачу за твою деликатную плёнку. Гермиона прижала подбородок к коленям, не понимая ни слова, а Тео гладил и гладил. Гладил до момента, пока не сдавил её волосы в кулак и потянулся к карману. Она дернулась, когда через мгновение на тело посыпались тяжелые монеты, которые отлетели в разные стороны, погружая каморку в шумные звоны. — Куколка, если вдруг от тебя это ускользнуло в порыве страсти, то напомню, что я кончил внутрь, — Тео постарался издевательски ухмыльнуться, но шепот свел насмешку до хмыканья, — ты так глубоко всосала в себя, что могла залететь. У него забился сосуд возле века, поскольку идея обрюхатить малышку показалась вполне приемлемой. Он подумает об этом чуть позже. Склонился к её лицу, крепко придержав за волосы. Вдохнул и закатил глаза, нутром почувствовав оцепенение и ужас. Да-да, милашечка! Всё так! Ты часто будешь слышать полезные советы. — Показать? — спросил и, не дав ответить, вжался в губы жестоким и крепким поцелуем, всосав её язык в себя. Гермиона всхлипнула из-за боли от натянутой уздечки, а Тео вертел головой, жадно вылизывая её рот. Посасывал язык и втянул верхнюю губу. Отпустив, причмокнул и облизнул подбородок. Она слабо ударила его в плечо, но Тео прижался к её лбу своим, придавив к полу. Он хотел, чтобы она боялась каждого угла и коридора, поэтому прямо сказал: — Если Уизли до тебя дотронется, то будь умницей и не играй с огнем, — чмокнув в носик, он отстранился и направился к двери, — иначе я вернусь раньше, чем ты успеешь измазаться целительной настойкой. Гермиона слушала краем уха, поскольку тело отвлекало её сильнейшим недомоганием. Она хотела, чтобы он ушел и сдох где-нибудь под лестницами, сломав себе шею. — Кто ты? — еле слышно. Но слух его не подвел. Хлопнула дверная задвижка. Тео открыл дверь и задумался. Любовь всей твоей жизни? Наблюдатель? Раб твоих ног? Поклонник? Воздыхатель? Издал немой вздох, вышел за порог и прошептал: — Твой палач. Закрыл дверь, услышав в ответ слезы. Тео достал палочку. — Люмос! — свет озарил на полу пергамент с отчетом. Он прихватил его в качестве сувенира. А может, трофея?! Прошел туда-сюда по коридору и… — Совершенство! — поднял светлую виноградную лозу. Выпрямился и дернул плечом, прогнав мелькнувший озноб. Провел палочкой под носом, вдохнув древесный запах. Крепко обхватил двумя руками, выгнул палочку, и… Треск. В тиши коридора особенно четкий и звонкий. Две половинки сломанной виноградной лозы упали на пол, а Тео развернулся в сторону лестницы и сделал лишь одну остановку. Возле чуланной двери, чтобы напоследок послушать её голос. Теперь уже затихший.