Спазм

— Хорошие новости? — Плохие новости? Гарри с Роном переглянулись, спросив в одно и то же время. По реакции Гермионы ничего нельзя было понять. Они молча наблюдали за тем, как на стол приземлилась сова в зеленом чепчике и передала ей письмо. Несколько минут она читала послание с каменным лицом, на котором не проскользнуло ни одной эмоции. Ребята не выдержали и спросили… Гермиона моргнула и подняла глаза с желанием улыбнуться, но, встретившись с ними взглядом, случайно задела соседний стол и не смогла изобразить на лице радость. Гарри с удивлением качнул головой, немым жестом спрашивая, в чем дело. Гермиона просто передала ему письмо от ирландского колдомедика. Пока Рон тоже читал строчки, наклонившись через плечо друга, Гермиона опустила веки и приложила пальцы к переносице. На волю вышел вздох раздражения вперемешку с безнадежностью, а виной всему… — У тебя самый высокий балл по нумерологии! — звонкий голос Астории сопровождался гулом слизеринцев. — Просто у меня был хороший учитель! — её сестра, довольная и гордая отличной оценкой, завела светлый локон за ухо и подмигнула соседу. Гермиона хмурилась всё больше, желая кинуть в них графин, а сосед скромно пожал плечами, даже не посмотрев на Дафну, но довольно громко ответил: — Я ничего не сделал, это твоя заслуга. Дафна рассмеялась и покраснела ещё больше, а Тео подлил ей чая. Сама галантность! Да если бы Нотт не валял дурака на уроках, то Дафне не удалось бы… Гермиона не сразу заметила две пары обеспокоенных глаз напротив себя. — Это же замечательно! — Гарри помахал пергаментом и вернул его Гермионе. — Да, — вымолвила очень тихо, засмотревшись на самый прекрасный и интересный узор хогвартского фарфора. Будто бы пребывая в облаках, а точнее в серых, мрачных тучах, она устало подложила ладонь под подбородок и вздохнула. — Что тебя беспокоит? — Рон наклонился к ней через стол, намереваясь убрать прядь волос за плечо. Гермиона инстинктивно вздрогнула и слегка дернулась в сторону от прикосновения. Ребята успели привыкнуть к подобным постоянным маневрам, поэтому Рон терпеливо оставил ладонь в воздухе и посмотрел в её глаза открытым, теплым взглядом. Гермиона выдохнула, ругая себя за демонстрацию слабости и боязни телесного контакта. Аккуратно вернулась на место, позволив Рону погладить плечо. — Ты не веришь, что зелье поможет родителям? — спросил, кивнув на письмо. — Верю, это моя последняя надежда. С легкой улыбкой поджав губы, Рон сел ровно и, по-видимому, размышлял, почему Гермиона отреагировала на послание колдомедика так безразлично. Ей сообщили, что последние ингредиенты созрели, и скоро зелье будет отправлено в Хогвартс. Пожалуй, по мнению ребят, это самая лучшая новость за последние месяцы. Сами они облегченно старались забыть сложные экзамены и готовились завтра провожать Джинни на поезд. Молли с неодобрением отнеслась к желанию Гермионы остаться в школе, но когда узнала, что Джинни отпразднует Рождество в Норе, то обрадовалась хотя бы одному вернувшемуся члену семьи. — Что с тобой происходит, Гермиона? — спросил Гарри и стушевался, заставив себя понизить голос и добавить. — Если тебе по-прежнему тяжело из-за того, что было… — Не говори так! — прервала, чуть ли не вскрикнув. Они думали про последствия похищения, но Гермиона знала, что происходило с ней. Бессонные ночи после встречи с мистером Ноттом расставили все точки в её понимании окружающей действительности. Как бы сильно ей ни хотелось поговорить с друзьями, она знала, что Гарри и Рон не поймут! Она и сама не могла понять, просто… — Я очень рада, что ты остался в Хогвартсе на Рождество, ведь это наш последний учебный год, — Дафна оставила на лице очаровательную улыбку, а Теодор на мгновение продемонстрировал недовольство, точно не разделяя счастья по этому поводу, и медленно поднял глаза, выгнув бровь на моменте, когда поймал на себе взгляд Гермионы. Повернувшись к Дафне, не оставив от хмурого взгляда и морщинки, он расплылся в улыбке и приятным, неспешным тоном ответил: — Я тоже очень рад! Ха-ха — Гермионе хотелось бы тоже порадоваться, но… если уж даже обнадеживающее сообщение колдомедика не перечеркнуло собой мрачную тоску и боль в душе, то вовсе не было смысла задумываться об улучшении настроения. Она часто заморгала, надеясь не расплакаться на глазах у всего зала. Пока не поздно, спрятала письмо в сумку и, поднявшись, сказала ребятам пару слов: — Мне нужно в библиотеку! Не дождавшись ответа или дождавшись, но не услышав, Гермиона неторопливо направилась к выходу. На каждый шаг сердце отзывалось острым покалыванием. В чём же дело? В решении остаться в Хогвартсе! Самом глупом решении на свете. За каким-то драклом Тео тоже решил остаться в школе, хотя Гермиона молилась всем богам, чтобы его облик исчез на все каникулы и дал ей передышку… Гермиона засопела носом и сморгнула слезы. У выхода столкнулась с Луной, посмотревшей на неё с жалостью, а возле лестницы её окинули странными, любопытными взглядами Малфой и Забини. Что же происходит? Гермиона хотела бы усмехнуться, но тоже не смогла. Ещё вчера её вызвала к себе мадам Помфри и долго расспрашивала про самочувствие, но не достигла успехов, получив лишь краткие ответы: «все хорошо», «беспокоюсь за экзамены», «большая нагрузка», «уныние в холодный сезон». Было что-то ещё — Помфри спросила про питание, а Гермиона не смогла вспомнить, что ела на завтрак, а потом, когда вернулась в спальню, пустым, стеклянным взглядом смотрела на отвратительное отражение. Она заметно похудела, кожа потеряла упругость, тусклые коричневые зрачки были обрамлены краснотой глазных яблок, губы приобрели синеватый оттенок и прочее… от недосыпа её мучила мигрень, от каждодневной напряженности под глазом часто бил нервный тик. Если бы Гермиона попалась маггловскому доктору, то ей бы выписали лекарства, направленные на подавление негативных эмоций. Гермиона страдала, страдала и страдала от душевной болезни. Сама поставила себе диагноз, прокляла палача за распространение заразы и истошно мучилась от безответных, неразделенных чувств, пылающих настолько ярко, что Гермиона готовилась заменить миру звезды… Снова ха! Он ещё и звездочет! Какая ирония! Гермиона очень надеялась, что это связано с интересом к числовым матрицам, а не с тайным увлечением прорицаниями. Теодору не подходила подобная чепуха, ему вообще ничего не подходило, в особенности Дафна. Она не спустилась в гриффиндорскую гостиную. Не было ни сил, ни желания объясняться с Гарри и Роном. Спальня стала защитной крепостью, закрывающей её от постороннего мира… как и подвал когда-то. Только раньше Гермиона сходила с ума от одиночества, страха и ненависти к палачу, а сейчас… Она села на подоконник. За окном медленно кружили снежинки, такие же белоснежные и красивые, как и в заколдованном Большом зале, только праздничная обстановка не спасала от проблем. Слова мистера Нотта въелись под кожу. У Гермионы не было надежды на взаимность, даже мыслей таких не возникало, поскольку Гермиона знала степень подобного абсурда, но отец Теодора добил её психику пренебрежением к одному лишь домыслу о связи магглорожденной с чистокровным. Тео не показал ни отрицания, ни согласия с оскорблением её происхождения, но Гермиона догадывалась, что он никогда не станет противоречить старшему Нотту. По всей видимости, он соглашался с положением магглов в обществе. Необъяснимым, мучительным образом Гермиона боролась с целым миром за свои чувства. Никто их не разделял и не понял бы, а что наиболее важно и горько — даже поняв, смысла говорить о них не было, потому что Тео никогда не ответит взаимностью. Гермиона представила такой поворот событий и залилась краской — он ошеломленно сложил бы ладошки на груди и опустил бы взгляд, мол давай решим, что я этого не слышал. Собственно, что бы он услышал? Гермиона облокотилась затылком на стену и закрыла глаза. Чувства обладали плохим оттенком маниакальности. Она не могла нормально спать, перестала различать вкусовые качества пищи, апатично реагировала на превосходные оценки по экзаменам, перестала улыбаться, плакала каждый день и отчаянно боролась с возбуждением, как только задумывалась о мягкости его губ. Последний пункт особенно нервировал, потому что возникал в соавторстве с шумом в ушах и манией преследования. Она как прежде оборачивалась на звук, ожидая темноты и крепкого тела, желающего затащить её во мрак, но палач не приходил, хотя однажды на один ужасающий миг Гермиона так сильно загрузилась душевными невзгодами, что пожелала прокричать об этом единственному монстру, кто знал о них. Палач мог бы её понять, но от такого осознания ей стало ещё хуже. Время тикало без промедления, а слезы капали. Навязанная палачом, запретная влюбленность быстро сжигала её дотла. Гермиона боролась с искушением, чтобы не броситься с астрономической башни, но вот нелепость — испугалась ночного зрителя, который как ни в чем не бывало считал по ночам треклятые звездочки. *** На старшекурсниках сработала ностальгия. Наибольшее количество учеников, оставшихся в Хогвартсе, носило статус выпускников. Они не желали покидать стены из-за последних месяцев пребывания. Тео ходил кругами вокруг замка, укутавшись с головой в длинный черный шарф. Невзирая на вполне благоприятную, теплую погоду, из-под шарфа сверкали лишь прищуренные, зеленые глазенки. Он думал… Когда Тео думал, то он занимал тело активной деятельностью. Из-за того, что сегодняшний поезд забрал с собой целые курсы, его странная манера заботиться о ровных диагоналях картин слишком сильно бросалась в глаза, поэтому он скрылся от лишнего внимания на улице. Разум трещал от переизбытка эмоций, он видел ангелочка и ужаснулся собственному желанию добавить ей страданий. В особенности это сработало на ревности. Ещё в аудитории, когда профессор Вектор объявляла результаты экзамена, Тео заметил, как побледнела Грейнджер, и шепнул Дафне комплимент, какая она молодец, что сдала лучше всех. Шепнул так, что его услышали аж в коридоре, а Грейнджер в тот момент судорожно сжимала и разжимала кулачки, и быстро отвела взгляд. Естественно, сама малышка тоже получила «превосходно», а баллы выставлялись преподавателями, чтобы лучше понять таланты выпускников. Фактически, оценки не значили ничего, но для Тео сыграли отличную службу и напомнили Грейнджер, что его окружали привлекательные, умные девушки… Тео поблагодарил сам себя за своевременную помощь Дафне на экзамене, а потом и вовсе проявил к ней интерес, который очень не понравился Грейнджер. Несмотря на довольно-таки унизительный способ лести по отношению к Гринграсс, Тео добился безупречного в своем мучении отклика ангелочка. Он остановился у Визжащей хижины. Осмотрелся. Никого. И упал на спину, распластав руки и ноги. Накрыл глаза шарфом и застыл на снегу темным комком. Словно высасывающий положительные эмоции дементор, он питался её новой жизнью, которую с горем пополам проживал сам на протяжении семи лет. Однако Теодор заметил четкие различия — от удавки и физического недомогания, которыми сейчас тяготела Гермиона, он спасался сексом с её копиями. Частые, но быстро проходящие вспышки страсти помогали держать психику под контролем, здоровье под устойчивой нормой, а мысли под глыбой терпения. Любая интерпретация интимного опыта с фантазиями выводила его из состояния депрессии, оставив только побочные факторы — спазмы. Рукам требовалось её тело, поэтому он постоянно дрожал и дергался, как нервный фрик, но в полной мере компенсировал это активным и частым онанизмом. Судя по внешнему состоянию Грейнджер, она по-прежнему относилась к таким вещам, как монашка к оргиям, а значит, быстро угасала, не справляясь с чувствами. Стало жарко. Он откинул шарф с лица и всмотрелся в светлое, безоблачное небо, место рождения его ангелочка. Теодор любил небо, из всех стихий воздушная являлась его любимой. Легкая, безграничная, удивляющая своей чистотой и свободой, невесомая, наделяющая его способностью дышать. Да, без Гермионы он не дышал бы… Обдумав своё поведение, Теодор с негодованием понял, что нарушил границу дозволенного. Грейнджер в его глазах всегда была сильной, а себя он считал слабым только в её присутствии, однако когда речь шла про интеллектуальную хитрость, то Тео логично присуждал себе первенство, называя слизеринский склад ума врожденной привычкой и расчетом. Гермиону нужно как-то успокоить, но он не знал как, поскольку боялся встретиться с ней лицом к лицу. Память разговора после урока по защите закрепила в нём уверенность быстрой потери контроля, если бы она ещё хоть раз подошла бы к нему так близко. Он ещё не готов. — Я ещё не готов снять маску, — выдохнул, а на губах растаяла снежинка. Он закрыл глаза, думал. Думал до вечера. И ничего не придумал, поэтому со злостью хлопнул дверью слизеринской гостиной, случайно придавив забининские пальцы, выходящие навстречу. — Нотт! — Раз, два, три, другу пальцы придави! Только в момент столкновения чужого кулака с его лицом внезапно над головой зажегся невидимый Люмос. Действительно, почему он раньше не подумал о том, что настала пора вернуть Гермионе её прежнего, подвального собеседника. *** Гарри и Рон как никогда вели себя мило, заботливо и, что особо тронуло Гермиону — вели себя правильно под стать настоящим, преданным друзьям. В день празднества они постучали в дверь спальни и осторожно спросили, пойдет ли она на рождественский ужин. Минерва сохранила традиции Хогвартса, украсив зал и подготовив соответствующую речь, но не просила учеников присутствовать на ужине, рассудив, что старшекурсникам будет полезно отдохнуть без лишних глаз преподавателей. — Я не голодна, — вышла в халате и с полотенцем на плечах. — Вот, — Гарри показал ей свое приглашение на вечеринку Слагхорна, — он просил, чтобы я привел с собой всех участников войны, если встречу их на пути в Большой зал. Рон усмехнулся и, сложив руки на груди, обратился к Гермионе: — Мы же не оставим Гарри одного?! В течение нескольких секунд она переводила усталый взгляд с одного на второго. Слагхорн собрал свою собственную свору на праздник, как и раньше во времена их обучения. Поджав губы, она кивнула и произнесла: — Через двадцать минут. *** Что же, Гермиона нарекла эту затею ошибкой сразу же, как только вошла в просторный зал подземелий. Крепче сжав ладонь Рона, она отвела взгляд от широкого, круглого стола, где восседали слизеринцы. В их числе были Забини, Пьюси, Паркинсон, Гринграссы и Нотт. Украшенное рождественскими символами, помещение отнюдь не проигрывало Большому залу в изяществе и изобретательности. Посередине дивно парила над полом высокая, пушистая ель, а потолок был украшен остролистными венками, атласными лентами факультетских оттенков и витыми свечами с голубыми огоньками, создавшими в таинственном полумраке эффект разноцветных жемчужин. Пространство, зачарованное под праздничную атмосферу, совмещало в себе запах пряностей и хвои, а изобилие блюд добавляло в аромат манящие, аппетитные ноты, однако в противоположность окружающей обстановке Гермиона ощутила горечь во рту и неосознанно пригладила выходную мантию на груди, спрятав под ней скромное черное платье, удлиняющееся в пол, закрыв лодыжки. Прическа уподобилась привычным распущенным волосам и спадала на плечи густыми волнами. — Гарри! — с другого края стола их окликнул бледный Невилл, явно чувствующий себя здесь не в своей тарелке. Слизеринцы не удостоили их долгим вниманием, только взгляд Тео задержался на сплетенных руках гриффиндорцев, но он спешно отвел глаза, вернувшись к беседе с Эдрианом. — Пойдем, — тихо шепнул Рон. Гермиона поздоровалась с Луной и Невиллом, стараясь изобразить бодрое настроение, но когда обходила занятые места, почувствовала неприятный дискомфорт от вынужденного соседства. Усердно смотря перед собой, она устроилась между Гарри и Роном, а затем раздался голос Слагхорна: — Великолепно! Я благодарен за такую потрясающую компанию, в особенности хочу подчеркнуть, что сегодня за одним столом собрались не только герои войны, но и будущие главы министерств, — он поднял бокал, улыбнувшись слизеринцам, потом отвлекся на вновь прибывших Терри Бута и Эрни Макмиллана, — прошу к столу, господа! Час длился томительно долго. Единственным заводилой совместных бесед между гриффиндорцами и слизеринцами стал сам Слагхорн. Гарри отвечал на его вопросы и оказался вовлеченным в короткий разговор с Блейзом, который спросил его про желание получить аврорскую должность. Гермиона догадалась, что Забини интересовался этой информацией в личных целях, потому что собирался работать в административной службе Визенгамота. Она боялась смотреть на гостей по левую сторону. Каждый взгляд на Теодора, сидящего между Эдрианом и Дафной, подгонял её к истерике, но Слагхорн занял местечко рядом со своим факультетом, поэтому Гермионе пришлось поднять на него измученные глаза, когда в одной из бесед он обратился к ней: — Мисс Грейнджер, какие у вас планы после выпуска? Болтавшие рядом Терри и Рон замолчали, Луна перевела на неё любопытный взгляд. Гермиона держала зрительный контакт с профессором, но краем глаза заметила, как Тео повернулся в её сторону. Это невыносимо! Лучше не смотри! Ржавый, свинцовый наконечник слишком сильно пронзил слабое сердечко. Чем больше внимания Нотта, тем хуже. Ей одновременно хотелось задохнуться от его переизбытка и терзаться от нехватки, поскольку ни одно количество взглядов не заглушило бы бешеного бунта в душе, желавшей жадно заполучить ещё больше — слов, отклика и чувственного доказательства его интереса. Но подобное она назвала мифическим воображением, в реальности он снова отвернулся, уставившись на стакан с сидром. Вместо достойного ответа Слагхорну Гермиона вдруг ощутила острую необходимость также распробовать напиток. Взяла бокал и, направив взгляд на тонкий, стеклянный край, ровно ответила: — У меня нет планов на будущее. За столом возникла неловкая тишина. Раньше Гермиона часто упоминала про Министерство, отдел регулирования магических популяций, институты правопорядка, управление по связям с исчезающими волшебными существами, а теперь приняла решение вернуться в маггловский мир, но об этом никто не должен был знать. Она даже Рону не успела сообщить. Подняла взгляд на слизеринцев и… Внезапно её бокал хрустнул от сильного сжатия стеклянной ножки по причине нескрываемого ноттовского удивления. Гермиона быстренько перевела взор на Слагхорна, неодобрительно качающего головой. — Очень жаль, мисс Грейнджер, я уверен, что ваши таланты послужат на благо магического сообщества, — Слагхорн вновь поднял бокал, — но вы должны в скором времени решить, какую профессию украсить своей персоной, — его выражение изменилось на участливо-вежливое, затем он издал мягкий смешок и посмотрел на Рона, — а вы, мистер Уизли? Гермиона вздохнула и вернула внимание своему бокалу, как вдруг рядом с профессором раздался тихий голос Панси: — У всех должны быть планы… Что-что? Гермиона по привычке ожидала от Паркинсон издёвку и насмешку, но, взглянув на неё, распознала странную искорку во взгляде, больше укоризненную и грустную, чем презрительную. Слагхорн прочистил горло и переспросил, не поняв её слов: — Мисс Паркинсон? Учитывая риск быть пойманным, Тео все равно не отвёл глаз от Гермионы. Сегодня она была другой — отчаявшейся. В мозгу не осталось мыслей про ещё несформированный план встречи палача с Грейнджер. Бубнёж Панси про то, что у всех должны быть амбиции, исчез в дурмане собственных размышлений. Он прищурился, подперев пальцами висок, и скользил взглядом по Гермионе, которая, по всей видимости, так же как и он, не находила словечки Паркинсон утешительными. — Можно пережить любое несчастье и… — Панси остановилась из-за тихой усмешки Астории, но закончила, — и не потерять себя. Его глаза удивленно раскрылись шире, вынудив Теодора наклонить голову вниз, поскольку после слов Панси Гермиона крепко зажмурилась и залпом выпила содержимое бокала. Плохо. Ей стало плохо из-за давления обстановки. Стало быть и ему. Бедная малышка! Открыв глаза, она побледнела и плотно свела губы, сдерживая кашель. Тео наблюдал за подрагивающей, худой ручонкой, которая взмахнула палочкой, чтобы добавить в бокал ещё сидра. Грейнджер определенно решила напиться и совершенно точно не знала, каким ехидным напитком являлся яблочный сидр. Сладким, легким, но сильно влекущим под разрушительный градус… или знала? Тео откинулся на спинку стула и уставился в пустоту перед собой. Забавный контраст смены ролей — Грейнджер потеряла стремления и втихую искала спасения в алкоголе, а паркинсонская овечка трещала про силу духа, пытаясь вернуть ей смысл жизни. Очень смешно, так смешно, что Тео едва не пустил слезу. Он оглядел собравшихся, задавшись вопросом, понимали ли они искренность Панси. Забини — возможно, Дафна — вряд ли, Астория — точно нет, Поттер и Уизли слушали её с недоверчивыми мордами, Лавгуд с мечтательно-отстраненным видом, а Грейнджер нервозно теребила застежку мантии, делая крупные глотки, будто страдала от жажды и удушья. Неведомая сила больно задела в нём самую слабую и тонкую струну характера. Зачем-то он согласился со словами Панси: — Ты права, — Паркинсон с удивлением посмотрела на Тео, а Слагхорн повернулся на голос, — мы обязаны справиться со всеми несчастьями. Гермиона выгнула бровь и упрямо не моргая буравила глазами стол. Из пепла поднимались гневные эмоции в адрес Теодора, которые она усердно подавляла раньше и не желала вновь ощущать их внутри себя, но его слова, сказанные таким теплым, чутким, откровенным тоном, достигли рассудка через тени отрицания. Почему «мы» и с какой радости «обязаны»?! Мы ни черта не обязаны… В этом-то и проблема, глупый, я хочу тебя до безумия, но не обязана требовать этого, а ты в свою очередь не обязан отвечать мне без искреннего на то желания! На краю здравомыслия она знала, что под фразой он имел в виду группу людей, а в масштабе сказал — гордые человечки должны оставаться сильными и не падать духом из-за гнёта бед, но Гермиона специально восприняла его выпад, как личный упрек за её апатичное поведение и неожиданно для себя вымолвила почти по слогам со смесью угнетенного раздражения: — Мы ничего никому не обязаны! — повернула голову влево, посмотрев на него открыто и смело. — Каждый человек формирует цели самостоятельно. Исчезновение амбиций не является доказательством его ущербности. Слагхорн открыл рот, чтобы ответить, но Тео успел раньше. Глазел на неё исподлобья, приподняв уголок губ, и спокойно произнес: — Смотря что ты подразумеваешь под амбициями, — он наклонил голову к плечу, а Гермиона напряглась из-за его резкого перехода на личное «ты», — если в результате трагедии ты лишилась тщеславия и наивности, то я не вижу повода для грусти, — Гермиона задышала чаще и плотно сжала в пальцах салфетку, — но если потерянные амбиции включали в себя гордость и выносливость, ты обязана вернуть их обратно. — Обязана кому? Мне. Тео ответил, повысив голос до стойкого убеждения: — Себе. Мутные очертания зрителей затерялись в её глазах окончательно, только Теодор с прямой осанкой сиял в идеальной зрительной фокусировке. Гермиона больше никого не видела, не слышала перешёптывания Рона с Невиллом и грустного вздоха Гарри. — Зачем? — поднесла к губам бокал и, не прерывая зрительный контакт с Тео, бесстрастно спросила, хотя внутри бушевал сердечный эмоциональный смерч. — Потеря гордости сделает тебя ущербной. Гермиона вздрогнула и чуть не подавилась напитком, вспомнив сходство с характером палача, часто демонстрирующего ей унижение и подтверждая свою слабость словами про «ущербную любовь». Тео не отреагировал на пинок Блейза по голени и трепетно ждал её ответа, однако, к его неудовольствию, Гермиона опустила взгляд и иронично хмыкнула, удивив этим пренебрежительным жестом всех присутствующих, а затем вовсе произнесла фразу, которая растеклась на лице Теодора изумлением и неверием: — Нет, только любовь способна сделать меня ущербной. Рон уронил ложку. Металлический звон оглушил Гермиону, как удар гонга. На неё вдруг снизошло озарение, как глупо прозвучали эти слова из уст вечно благоразумной и рассудительной Гермионы Грейнджер. Слизеринцы не поверили своим ушам, Пьюси вовсе открыл рот, а Рон ударился темечком, подбирая ложку с пола. Тео резко отвернулся и скрыл жар на щеках за бокалом сидра, по примеру ангелочка выпив всё до дна. Потянулся к вороту, но галстук совсем некстати отсутствовал, заменившись обычными пуговицами темно-синей рубашки, застегнутыми высоко под горло. В мыслях он отправил на группу дотошных лиц залп Импедименты и повалил разглагольствующую о любви Грейнджер под ёлку, предварительно обмотав её запястья атласными лентами исключительно слизеринских цветов, но реальность была безрадостной. Как и прежде, при разговоре возле кабинета Роя, он сходил с ума от взаимодействия с малышкой и рефлексивно задергал ногой, отбивая неслышный, быстрый ритм по полу. К счастью, Тео не заметил, каким исступленным, нежным взглядом Гермиона глянула на его обескураженную мордашку, закономерно предположив, что упоминание любви, аки глубокого чувства привязанности, вызвало у учёного-педанта застенчивую реакцию. Ситуацию двух идиотов спасла Луна: — Потрясающий горячительный ликер, — протянула слова и улыбнулась Слагхорну, указав пальцем на графины, — лучше пить только в двух случаях: когда есть несчастная любовь и когда её нет совсем, в результате она либо удачно исчезнет, либо успешно появится. Влюбленные Теодор и Гермиона не поняли эту чушь и смотрели на пустые, изысканные стекляшки в своих руках. Взмахнули палочками. Сидр, на этот раз грушевый, наполнил бокальчики до краев. Ни один из них не захотел поправлять неправильное название алкоголя, произнесенное Луной… *** — Я волнуюсь за неё, — спустя несколько часов обстановка изменилась с напряженной на более-менее дружелюбную, только Гарри гудел под правым ухом. — Нотт довел её до слез, — а Рон бормотал под левым. — Я не плачу, — Гермиона попыталась встать, но голова кружилась в такт языку, вправо-влево, вверх-вниз, по нёбу язычком, извилинкой по черепушке. Гарри с угрюмым выражением зыркнул на толпу слизеринцев, танцующих на созданной Слагхорном площадке. Нотта не нашел, хотя очень хотел высказать всё, что думал про манеру его речи. Уже более десяти минут троица скрывалась в дальнем углу зала за полупрозрачной гардиной, точнее Гарри и Рон скрывали Гермиону от Слагхорна. Она всхлипнула и засопела. Без слез, но с тяжелой ношей внутри. Вокруг громко играл хит Селестины Уорлок, ученики перекрикивали друг друга, к Слагхорну зашли коротышки Флитвик и Уитник, наградив декана Слизерина сувениром в виде севильского хереса, поэтому Гермиона могла вдоволь нарыдаться, но слез не было. Не могло быть. Ребята стояли над ней, Рон поглаживал по голове, а она сидела за мелким столиком, положив на него руки и уткнувшись в них лбом. Не проходило ни дня, чтобы она не спрашивала себя, почему общение с Тео вызывало такие разнообразные эмоции. В первую минуту она сердилась, во вторую таяла, будто льдинка на жаре, в третью хотела утопиться в Темзе, в четвертую улыбалась, ощущая порхающую стайку мурашек на коже, но затем все эти эмоции закрывались глубоко внутри в маленькой ячейке, а сверху на неё стекало вязкое месиво из огорчения, сожаления и боли. Терзало до колик, разрывая на куски початки счастья. Больно, потому что хотелось ещё… Разговор закончился, Тео вернулся к слизеринцам, она к гриффиндорцам. Где-то там в зале, сейчас он скорее всего веселился в обществе чистокровных сестричек, особо уделив внимание Дафне, и не знал, насколько сильно Гермионе хотелось спросить — какие жизненные цели он считал приоритетными, кем видел себя в будущем, в чем разница между стремлениями и амбициями, почему он убеждал её вернуть достоинство и какое значение вкладывал в понятие выносливости. Она подняла голову и потянулась к бокалу, но Гарри выхватил его из руки и тревожно подметил: — Ты слишком увлеклась… Теодором. Вновь ха! Она прыснула в кулак, в мыслях повторяя его имя. Обиженно надула губы, уткнувшись ладонями в бока, и застыла, когда почувствовала в кармане мантии платиновый ободок. О нет! Ещё причина для угрызения совести! Кольцо! Чужое, но такое прекрасное и любимое. Из-за которого Теодора, между прочим, ждал Круциатус! Нет! Нет! — Гермиона, нам пора возвращаться! — Рон отвел её ладони от головы и потянул за локоть к выходу. Посмотри на Тео… Она прикусила язык, чтобы отвлечь себя от желания найти взглядом того, кого бедственно хотела приковать к себе крепкими путами. Посмотри же… ты же слышишь? Слышу смех Забини и Гринграсс, голос Пьюси и… Посмотри! Гарри вышел за дверь, так и не найдя в толпе Слагхорна, чтобы попрощаться. Рон тянул за собой Гермиону, а она горько смеялась в душе, когда обратила внимание на потолок и заметила одинокую омелу. Очень жаль… глупо. Нарастала жалкая необходимость на мгновение прижаться к его губам. Как же сильно кружилась голова. Во рту ощущался сладкий привкус сидра. На нетрезвую голову навалились различные идеи насчет будущего, к которому подзывала её Панси. Кстати… На них обратили взоры, когда Гермиона не заметила остановки Рона и врезалась в него, невольно толкнув к ёлке. — Гермиона! — он не удержал равновесие и завалился на дерево, отпустив её руку, а сама виновница сделала шаг вправо, схватившись за голову от помутнения в глазах. — Мистер Уизли! — Слагхорн пошатнулся, случайно оказавшись с другой стороны ёлки, и, по инерции схватив ветки, полетел вместе с деревом на рождественский стол, за которым Уитник вел занимательную беседу с Невиллом. Упавшая ель нарушила связующие чары, с потолка начали падать венки, распустившаяся омела захлопнула ловушку для Луны и Эрни, половина свечей потухла, а другая замерцала тусклыми огнями. Не иначе как по волшебству зачарованный патефон громко запел колоратурным сопрано, заставив толпу зажмуриться и прикрыть уши от самой высокой ноты надрывающейся певички. Гермиона тоже приложила ладони к ушам, развернулась спиной к Рону, запутавшемуся в хвойных украшениях, и выдернула палочку из кармана с желанием уменьшить громкость патефона, но случайно наступила на скользкую мишуру и… Вот и смерть. Сидр говорил за неё и желал смерти, советуя Гермионе удариться виском об острый край рождественской звезды, свалившейся с ёлки. Она подавила крик, отправившись в полет. Закрыла глаза и смиренно ждала отвратительного поцелуя с полом, вместо сладкого поцелуя с Тео, как вдруг… Массовый шум. Вой патефона, крики и смех вокруг… Больше нет! Её так легко и мягко встретили теплые объятия, что все посторонние звуки застыли в одном тихом шорохе. В стуке, а не в шорохе! В медленном ударе сердца — едином для двоих. Слух уловил её фамилию в его устах. Гермиона крепче зажмурилась и задержала дыхание, боясь что он поймет срыв лёгких… Висок и вправду врезался в звезду, которая в глазах Гермионы достигла размеров гигантского солнца. Она уткнулась лицом в его плечо. — Грейнджер, — повторил Тео, — ты… Он сглотнул, когда она сместила голову, прижавшись лбом к его шее. Гермиона ощутила мимолетное движение кадыка и открыла глаза. Теодор придерживал её за талию, но как только она подняла лицо, вперив в него пристальный взгляд, то сразу же опустил руки. Вопрос, в порядке ли она, пропал под карими глазами, препарирующими его душу. Тео остро ощущал на своем лице нервный импульс, пустивший веко в пляс, затем дернулась скула… Бегло посмотрев на его щеку, Гермиона вновь зажмурилась, изобразив мученическую мину, а Тео впитывал в себя её эмоции и не хотел останавливаться. — Тебе противно? — выдохнула и в ту же секунду широко открыла глаза, запаниковав от своего случайного изречения, а Тео картинно изогнул брови, ни слова не проронив. Боже мой! Нет, только не это! Гермиона рассеянно открыла рот и закашлялась в ладонь, поперхнувшись от слюны. Теодор медленно опустил глаза на её поникшие плечи. Лицо стало непроницаемым, когда он в безысходности запрокинул голову, впившись взглядом в потолок. Сложил руки за спиной, чтобы не трогать Грейнджер. Ни выдержка, ни желание держать ситуацию под контролем не помогли. Он сделал шаг назад, а затем вовсе отступил подальше, потому что Уизли успел привести себя в порядок, звал Гермиону и помогал Слагхорну выбраться из-под ёлки. Один. Беги, малышка! Два. Уизли еще раз окликнул Гермиону, но она замотала головой и бросилась к дверям, схватив возле выхода полный сосуд с сидром. Три. Тео усмехнулся и, внимательно оглядев суетливых однокурсников, направился следом. Четыре. Как только он вышел за дверь, то прошептал заклинание трансфигурации, заменив мантию на более просторную и длинную. Пять. Я иду искать…