Волей Пророка

      Своих я нашел быстро, по костру. Вошел в отбрасываемый огнем круг света скромником, ведя Рыжего под уздцы, укрытая погривом голова опущена, глазки долу, и замер в ожидании соответствующего проступку наказания, хворостина мне в помощь. Заголят зад и отхлещут, как пить дать. Сдаваться ужасно не хотелось, но злодейка-судьба не оставила выбора. Пророк, коснись душ собравшихся ужинать альф смягчающим поцелуем?       Альф?       — Шати! — единственный колдующий над побулькивающим доваривающейся кашей котелком подросток, беточка по имени Мотя, вскинулся и возбужденно замахал руками. — Тебя где носит, ефеня?! Тут караван, торговцы! Самое интересное пропускаешь!       Я неуверенно пепеступил с ноги на ногу, огляделся исподлобья — действительно, кроме Моти, никого. Пастухи гостюют у торговцев? Походу, да. Отару бросили на собак и на младшего. Умора. А если шакалы нападут на овец? А если другой караван, менее дружелюбный, решит поживиться за наш счет свежим мясцом? Бесхозяйственные любопытные бестолочи. Чужаки, ежели при мечах, порубят собак в куски, и меня с Мотей за компанию. Убереги, Пророк, жить пусть и не для чего, но хочется.       — Мотя! — я бросил поводья Рыжего, все равно верный конь от меня далеко не убежит, и сдернул с головы доставший до печенок погрив, беточка — родной племяш, при нем можно. — Ты, значит, утверждаешь, меня не искали?!       Пастушок кивнул: «Ага, не искали, кому ты нужен, вонючая уродина» и вспомнил за кашу.       — Подгорела, — запричитал по-омежьи, — ой-ва-вой! От отца влетит!       Я зашипел по-змеиному, вспыхивая злостью. Даже беты плюются в мою сторону, что уж про альф говорить. Не обидно — бесит. Подросток четырнадцать дождей разменял, и туда же, а ведь должен уважать старших, Пророк завещал. Ладно…       Получивший увесистую затрещину Мотя вякнул и уронил мешальную ложку в котелок. Та утонула с бульком. Ха! Будет знать, как рот разевать, молоко на губах не обсохло!       — Теперь доставай, — велел я с нескрываемым ехидством.       Беточка злобно зазыркал, а как не зазыркать — утопленная в кипятке ложка такая длинная одна.       — Ты! — залопотал, сжимая кулаки. — Ты! Ты что натворил?! Палку какую-нибудь, скорее, сгублю кашу — отец с меня шкуру спустит!       Я с противным смешочком наступил босой ступней на валяющуюся передо мной на земле подходящую ветку, поразмыслил мгновение, передумал и убрал ногу. Еще связываться, после дороже вылезет — Мотя нажалуется отцу, и к моему исчезновению добавится вины. Опытный уже, спасибо, попу очень жалко.       — Вот годная ветка, — фыркнул милостиво. — Бери.       Мотя схватил указанную ветку и заковырял ею в каше. Подцепить ложку пастушок сумел с четвертой попытки и облегченно разулыбался.       — Я не ругаюсь, ты нечаянно, — он смотрел в котелок. — Простишь?       Прощу, не прощу… Выбора в любом случае нет, Мотя не первый и не последний, меня обидевший. На всех обижаться щеки лопнут.       — Дядя тебя продать собирается, — пастушок кривил губы. — Ты не слышал, я не проболтался. Исчезай, ты же не возвращался, верно?       О, шыт. Предчувствия не обманули. Не зря на сердце камень ворочается. Побледневший, я попятился, скрипнув в отчаянии зубами.       — Благодарю, — только и сумел выдавить, захлебнувшись стоном. — По случаю сочтемся.       Рыжий вопрошающе фыркнул в затылок, в ладонь утешающе ткнулась носом Зверька. Мои бессловесные друзья со мной, кнут со мной, нож и огниво лежат, надежно спрятанные в седельной сумке. Справлюсь в холмах пару-тройку суток, ни с голоду не помру, ни шакалы не задерут. Я — не раб, ошейника не ношу и свободен по праву рождения. Кому не нравится — удавитесь.       — Ши! — я взлетел в седло невесомым духом, не коснувшись стремян. — Помолись за меня Пророку, Мотя!       Опять скачка, но уже не по речному берегу, к холмам, и без погони на хвосте. Ветер свистел в ушах, Рыжий храпел, усталый и недавно основательно напившийся воды, отяжелевший. Сгублю коня — кончено, по колючкам босым далеко не утопаю. Собаки быстро возьмут след. Вычислят и за косы отволокут торговцам…       Дикий, почти человеческий крик Рыжего резанул по ушам, и мы грохнулись, таки грохнулись — жеребец обо что-то споткнулся, то ли о не вовремя сунувшуюся поперек дороги овцу, то ли о крупный камень. Завалившись набок, он забился, не переставая пронзительно верещать, и я с ним — не успел среагировать, и Рыжий придавил мне ногу. Судя по ощущениям, кости голени и колено целы, но больно — искры из глаз.       — Шыт! — взвыл я, дергаясь в тщетных попытках освободиться, а откуда-то из темноты явственно послышался стук многих подкованных копыт.       Вот вам и нет погони. Папочка…       Оказалось — просто группка пастушечьих лошадей понесла, испугались чего-то. Уф-ф-ф, не всадники по мою шею. Счастье неописуемое.       После довольно долгих мытарств мне удалось немного успокоить Рыжего и вытащить из-под него помятую, изрядно зашибленную ногу, и я лег на землю плашмя, расплакался от шока. Паника схлынула, оставив сосущую пустоту под ребрами, тело колотило мелкой дрожью отката.       Вокруг холмы, кишащие шакальем, иногда, впрочем, редко, сюда забредают с запада львы. И я, еле дышащий и охромевший, таки сгубивший коня. Похоже, бедный более не встанет, загнал я его до смерти.       Дурак, дурак, дурак. И нет мне спасения. Попробовать поймать какую-нибудь лошадь из тех, которые промчались мимо? Не догоню. Ох, Пророк, и ой-ва-вой, что-то мутит. Накатила вязкая слабость, внизу живота затянуло, нахлынула волна жара. Проклятье, а симптомы-то знакомые. Течка, сейчас? Да я отмаялся две луны назад! Рано!       — Ой-ой, — я мгновенно оборвал скулеж и сел, принялся себя ощупывать в интимных местах. Так и есть, между полупопий влажно, младшой братишка в паху откликнулся на прикосновения пальцев, приподнявшись, налился некой толикой крови.       Но, странность, запах выделившейся смазки иной, скорее, похожий на какую-то размятую в кашицу сочную траву с едва уловимыми нотками гниения. Что способно спровоцировать внеплановую течку и изменение запаха? То ли появление поблизости истинной пары, то ли душевная встряска. Последнее вероятней, Нэр же не мой истинный.       Шыт, шыт, шыт. Течки у меня всегда проходят весьма слабо, мозги не отрубаются, я не начинаю, как иные омеги, буянить и требовать от любого находящегося поблизости альфы случки. Но запах выдаст даже спрятавшегося. Разнесет ветерком по округе — вопи «караул».       Додумать не получилось — сверху со свистом опустился прицельно брошенный кем-то аркан, и я захрипел, выгибаясь — веревочная петля, затянувшись, сдавила кадык, лишая дыхания.       Чужой запах чужого альфы нахлынул, заполняя ноздри, хотя… никакой не чужой. Йак.       — И погривок снял, — дядя хлестнул меня наотмашь по лицу. — Я те побегаю от отцов, я те побегаю!       И вдруг он заткнулся, унюхал мое состояние.       — Свежая мокрая дырка! — рыкнул, сгребая мои полураспустившиеся косы в кулак. Из темноты бросилась с рычанием Зверька, альфа взмахнул ножом, и песя укатилась, оборвав лай. — А ну проверю!       Сопротивляться не имело смысла. Альфа, намного сильнее и ловчее меня, натренированный в драках — не соперник омеге.       О том, что произошло дальше, я предпочел бы не вспоминать. Клочья моей одежды, мои мольбы «не надо», его вскрики, возня, и вот побежденный, раздетый ниже пояса, я уже перевернут кверху попой, распластан, с заломленной за спину рукой, и…       Дядя не утруждался подготовкой и терзал мое застывшее от отвращения, не реагирующее на грубое вторжение тело, пока сознание не погасло. Говорят — течный омега готов подставиться любому. Ложь. Или это я — неправильный омега. Грязь, боль, унижение, желание попросту исчезнуть, растворившись туманом, и полный рот комьев земли.       Мой отчаянный шепот, прерываемый рыданиями:        — Дядя, дядя, узел… Не вяжи… — И тошнотворный провал.