Волей Пророка

      После завершения церемонии прощания со Зверькой Оли, — вот ведь шустрый, приметливый нахаленок, — знаком подозвал околачивающегося в некотором удалении от нашей группки Васю и мурлыкнул, невинно заглядывая снизу альфе в лицо: «Покажи Шати особых лошадок, итая?» Вася, ставший из красного пунцовым, понимающе хмыкнул, мигом цапнул меня под локоть и куда-то повлек.       Шли мы совсем недолго, спустились по склону холма десятка на три шагов, обогнули преградивший путь фургон, и я замер соляным столбом, роняя челюсть.       Вы видели когда-нибудь заветную пастушечью мечту? Представших моему жадно вспыхнувшему взору красавцев ни один пастух не назвал бы лошадками. Благородных животных было четыре. Три гнедые кобылки и жеребец, все, как на подбор, мощногрудые и тонконогие, выгибали изящные шеи, рассматривая нас с Васей без страха. Точнее, меня, незнакомца. Их роскошные, заплетенные в тонкие косички хвосты и гривы блестели шелком, тщательно вычищенные бока и спины лоснились.       — Ва-а-а! — только и сумел протянуть восхищенный я, и Вася повторно хмыкнул моей реакции, на этот раз довольно.       — Ведем в Шах-Град, падишаху, — альфа белозубо оскалился. — Падишах — большой любитель породы.       В бедро ткнулось что-то теплое, я, не соображая, отстранил помеху, и меня тут же чувствительно боднули в ладонь. Буро-серая, на удивление ухоженная коза коротко мекнула, тряся бородой.       Ваня светло улыбнулся скотине.       — Ревнует, — объяснил мужчина, трепеща раздувающимися ноздрями. — Внимания требует. Знакомься, Шати — Муха, кормилица моего младшенького, Боси. Замечательная коза, умная и верная, не хуже собаки.       В сипловатом, низком голосе альфы прозвучало столько нежности, что я пораженно заморгал. Вася же, тем временем, опустился на корточки, и Муха немедленно облизала ему подбородок.       — Хорошая, — зашептал альфа, почесывая скотину по выпуклому лбу. — Хорошая Муха.       Коза сладко жмурила карие глаза с поволокой, молчала, подставляя голову под ласку, косилась на меня с недоверием. У ее вымени крутился беленький козленок, теребил материнский сосок, пристраиваясь к молоку. Так мирно, так… по-домашнему. Я-течный с трудом сдержался, чтобы не наклониться и не обнять Васю вместе с козой, и альфа словно почуял мой душевный порыв, смутился.       — Неужели нравлюсь? — он, вкусно благоухающий сеном, отвернул пылающее лицо. — Ты мне тоже, у тебя запах приятный. Хочешь, покажу мой фургон? Там сейчас никого нет, Кохва с Сати у Нэра, лепешки пекут, дети с овцами.       Я выпучился, пугаясь и заранее оскорбляясь, и мужчина продолжил:        — Только покажу, приставать не буду, обещаю. Рано пока приставать-то. Не бойся, литая, твоей чести нет угрозы.       Шыт. Я растерянно затеребил сзади, на шее, завязки погрива, попятился. Соглашаться или отказать? Течным незамужним омегам не следует шляться в компании чужих альф, им полагается в подобном состоянии отсиживаться дома, под защитой отцов, старших братьев и дядьев. Которые продали меня в рабство. Шыт, шыт, шыт!       — Идем уже! — Вася выпрямился, предлагая руку. — Знаешь, как у нас в караванах поступают с насильниками свободных омег, Шати? Даже течных? Им отпиливают причиндалы тупыми ножами. А лично мне мои причиндалы дороги, — альфа рассмеялся, весело и заразительно, и я невольно хихикнул в ответ, поддаваясь магии очарования его смеха.       Что-то в груди зазвенело, задрожало и отпустило, стало легко и радостно, попа, течная похабщица, чпокнула выделившейся смазкой, в паху напряженно заныло.       — Идем. — Я более не колебался. — Интересно узнать, как ты с сынишками живешь.       Аромат сена затуманил мозг, да-да. Плюс Васе дороги его альфячьи причиндалы. О Пророк, вразуми, не ошибиться бы…       Принадлежащий семье Васи напополам с семьей Кохвы фургон, крепкое сооружение из колесной платформы и обтянутых выскобленными овечьими шкурами жердей, стоял чуть удаленно от остальных фургонов и действительно оказался пуст. Полог задка у него был откинут.       Я с опаской заглянул внутрь и одобрительно присвистнул: чистенько, уютно, вещи не разбросаны. Пол, точнее, днище, выстлано узорчатым, чуть потертым длинноворсным ковром, в углах тяжелые кожаные расписные коробы, по стенам на натянутых веревках развешены какие-то яркие одежды, у порога квадратная корзина с… игрушками? Милый передвижной тесноватый домик аккуратных, не бедствующих вечных кочевников.       Вася, не спрашивая разрешения, ухватил меня подмышки, поднял в фургон и без усилий запрыгнул следом.       — Здесь есть перегородка, дарун, — альфа быстрым движением промокнул со лба рукавом испарину. — Ровно посередине. Могу опустить, хочешь?       Я не слушал, закрутился на месте, щупая ткани чужих одежд, потом зацепился взглядом за стоящие на одном из коробов остроносые, расшитые золотистым бисером сапожки зеленой замши и прикусил губу. Ва-а-а, какая роскошь, ва-а-а, кроме свадьбы да праздников, никуда и не наденешь.       Примерить бы…       Вася заметил мой интерес и взял сапожки в руки:       — Нравятся? На продажу шью. А ты вышивать умеешь, Шати?       Я рвано кивнул, сглатывая. Да, конечно, я умел и шить, и вышивать, работать с тканями, замшей, кожей и шерстью, я же омега. Любой омега в наших краях умеет.       — Хочешь, дам материал? Будет чем заниматься в дороге. До Шах-Града доедем — продадим, если успеешь закончить, а звоны поделим? Вернешь мне за кожу, нитки и бисер, остальное оставишь себе?       «Шы… — я подпрыгнул. — Ва, что?!»       Вася издевается, да? Ой… Он меня, раба, нанимает, вроде бы, в мастеровые работники, как свободного. Трудиться по собственной воле за честную плату. Непривычно, странно, дико. И я, конечно же, безусловно, согласен, потому что — не раб. Пора привыкать.       Миг, и Вася, придвинувшись вплотную, коснулся моих губ своими. Невесомо, робко, почти целомудренно, обволакивая насыщенным ароматом сена. Одновременно за моей спиной упал уроненный альфой полог задка.       — Шати, — страстный шепот мужчины осел в ушах вязкой патокой, завораживая. — Славный…       Я, одурманенный течкой, позволил ему меня обнять и поцеловать уже не целомудренно, влажно и куда глубже, поплыл, отключаясь от реальности. Конец, сейчас разложит на ковре, а сопротивляться нет сил.       Не разложил. Сжимая в объятиях и продолжая целовать, приспустил мне портки спереди, взял в кулак моего давно готового к бою младшого братишку, и понеслось — туда-сюда-обратно…       Пророк, Пророк, Пророк. Вы когда-нибудь проваливались в ослепительный звездный водоворот? Так вот, о Пророке я в этот миг не вспомнил вообще. Рухнул, захлебнулся, утонул, отвечал на поцелуи, стонал и кричал в иссуплении, не понимая, что стону и кричу, не понимая, где я и что творю.       Лишь губы Васи, руки Васи, запах сена Васи, грозящий испепелить жар и вспышки наслаждения. Ни сомнений, ни страхов, ни каких-либо боли или неудобства. Ничем не замутненный экстаз.       А потом вдруг все закончилось. Я, извергший в ладонь Вани пустое омежье семя, вынырнул и захватал ртом воздух, потрясенный, в ужасе от совершенного. Забился, отталкивая Васю, отчаянно вскрикнул: «Отпусти!», судорожно проверяя, не съехал ли с волос погрив. Не съехал, на месте, уф-ф, счастье.       Пророк погрива не простит.       Вася придержал под локоть, не позволил упасть.       — Ты — смешной, Шати, — мурлыкнул он ласково-ласково. — Причиндалы наружу, а щупаешь платок на голове. Все вы, пастушьи омеги, смешные.       Смешные?! Дурак Вася, и необразованный иноверец. Пророк целой главой завещал омегам в Священной Книге прятать волосы от посторонних взоров, а про причиндалы — не чиркнул ни строчки. Судя по Книге, омега ходи хоть абсолютным нагишом, главное — голову покрой.       «Эм… Святотатство и еретичество. Надеюсь, Пророк сейчас спит и меня, скудоумного грешника, не слышал!» Пока я пугался гнева Пророка, Вася привел в порядок мою одежду.       — Ты голодный? — улыбнулся напряженно, чмокнув в кончик носа, поглаживающий себя по вздыбленному паху. — Если да, подожди снаружи у колеса, я скоро.       Я, толчком сообразивший, чем он жаждет заняться, вспыхнул смущением и шуранулся из фургона прочь. Папочка, стыдобища, мне только что гонял шкурку чужой альфач! Пророк, спаси и сохрани…