Волей Пророка

      — Парни, вы сдурели? — Оли, уперев в бока кулачки, наблюдал, как Нэр с Кохвой устанавливают сундучок с моим жалким барахлишком в самом дальнем углу его фургона поверх какого-то тяжелого деревянного короба. — Другого места не нашли? И как я теперь должен доставать посуду? Там кружки, ложки и миски сложены. Еще запас соли, пшено…       Юный владелец каравана не гневался, скорее, недоумевал, его хорошенькое, недавно умытое личико выражало презрение к тупым альфам.       Я невольно залюбовался омежкой, не без зависти, вздыхая — ну почему Пророк не дал мне таких же точеных черт, темно-карих глазищ с влажной поволокой, прямого носика и губок розовым сочным бутоном, и вздрогнул, получив тычок локтем под ребра.       — Шати, не лови мух, — Оли смотрел вопросительно. — Я тебя уже в третий раз спрашиваю!       Он-то спрашивал, а я благополучно пропустил мимо ушей и смог только виновато поморгать.       — Нужно что-то сделать? — мяукнул, пугаясь — ой-ва-вой, не уважил хозяина!       Оли нахмурился.       — Нужно, — подтвердил омежка весьма строго. — Взять мозги в руки и включить внимание. Вася никуда не убежит.       Шыт, мальчик решил — я потерялся в любовных мечтах. Он ошибся, я вовсе не о Васе задумался, ненадолго утонул в чернейшей зависти к чужой красоте. Прости меня Пророк, утверждающий, что зависть — один из главных грехов человека. Стыдно ужасно, ведь Оли чудесный омежка, щедрый, веселый и добрый сердцем.       — При чем здесь Вася? — буркнул я, потупившись, чувствуя — к щекам приливает кровь.       За моей спиной хором фыркнули Нэр с Кохвой, парни явно одобряли наш с Васей взаимный интерес.       — Зря стыдишься, щенушка, молодому, здоровому омеге в течку естественно постоянно думать об альфах, — негромко высказался Кохва. — Пахнешь тут, в портках тесно.       Ноздри и у него, и у Нэра были заткнуты свернутыми в шарики клочками овечьей шерсти. Я невольно попятился от парней, те светло, дружески улыбались и не собирались на меня нападать.       — Сундучок Шати с короба снимите, — Оли щелкнул пальчиками, — и поставьте просто рядышком. Позже определимся, где его место. Не мешает и не мешает.       Старшие братья подчеркнуто неохотно подчинились указанию младшего и с грохотом шмякнули мой сундучок о днище фургона.       — Омегархат — страшная штука, — ни к кому конкретно не обращаясь, вздохнул Кохва, отряхивая ладони. — Шати, не бери примера с Оли, оставайся робким пастухом.       Оли шутливо пихнул балабола локтем, и братья, все трое, весело захихикали.       — Кохва трепло, — Нэр обнял Кохву за плечи. — Не слушай, что он несет, научит тебя плохому. Омегархат — замечательная штука, справедливая.       Я смутился, затеребил ворот рубахи. Слово-то какое мудреное — омегархат. Молла подобные любил. Вычитывал в умных книжках и употреблял в речи, не объясняя значения. Бессмысленный, немузыкальный набор звуков, похожий на кашель подавившейся репьем овцы.       Фе.       Кохва легонько щелкнул меня по носу.       — Ты хоть знаешь, что такое омегархат, необразованная бестолочь? — парень более не улыбался, посерьезнел. — Полагаю, нет, оттого и кривишься. Ладно, разберешься потихоньку, еще во вкус войдешь, начнешь нами, альфами, командовать направо и налево без зазрения совести.       Я заморгал, потрясенный до самых глубин души, махом отрывая от рубахи завязки. Ко… Что?! О Пророк, командовать альфами?! Я, омега? Да ни в жизнь, невозможно, невероятно, неохватно… И — сказочно заманчиво. Смутно представилось — я стою, гордо вскинувший голову, прям как сейчас Оли, сверкая белыми зубками, кулаки в бока, и велю Васе: «Вася, почеши-ка мне между лопатками», и тот чешет, а не отвешивает за наглость затрещину. Заметьте, чешет с лыбой от уха до уха, счастливый моим вниманием.       Шыт, шыт, шыт, да никогда я Васе не велю мне между лопаток чесать. Я не идиот понапрасну испытывать терпение пары. Васину силу можно потратить на иное, куда более полезное, например, укачать нашего капризничающего общего ребенка…       Шыт. Если я приму ухаживания Васи и не брюхатый от дяди, у нас с Васей возможны общие дети, невзирая на мой узкий таз. М-м-м, откровение. О Пророк, соверши чудо, пусть семя дяди канет втуне! Брюхатым меня Вася пинками погонит прочь! И другие альфы каравана непременно погонят, кому нужен порченый уродливый омега с младенцем-выродком?!       Пока я молча страстно молился, ломая руки, братья торговцы пялились на меня с недоумением.       — Ты плачешь, мне не кажется? — опомнившийся первым Оли сдвинул бровки. — О, Гера! Почему, вроде все хорошо?       Хорошо, мальчик, хорошо, но плохо. В моем теле с вероятностью девяносто девять из ста уже развивается не желанный мной плод, вытравить бы, только соответствующего ягодно-травяного сбора нет, да и запретен этот сбор для омег, нельзя его применять без разрешения мужа.       Которого у меня тоже нет. Тупик. Руки на себя наложу, если пойму — брюхат, решено. Спасусь от позора. Или лучше отдаться Васе скорой ночью и после выдать ребенка дяди за Васиного? Вполне вариант, но подлый. До тошноты противно обманывать приютивших меня, щедро одаривших, зовущих щенушкой людей, не по заветам Пророка.       Смириться и плыть по течению? Видимо, да. Ох, страшно ждать неминуемой смерти и ничегошеньки не предпринимать.       — Шати! — не понимающий причины моих слез Оли участливо заглядывал в лицо, дергал сразу за оба рукава. — Шати, я могу помочь?       Нэр и Кохва куда-то исчезли, мы остались с омежкой один на один. Я подавился всхлипом и опустился перед юным хозяином на колени.       — Мне нужен сбор, изгоняющий из чрева плод, — прошептал. — Пожалуйста.       Признался, и, странно, вдруг полегчало, будто тяжеленный камень с сердца свалился.       Оли смотрел сверху, пораженно округлив по-детски пухловатый, нежный ротик. Внезапно оглох? Я слишком тихо высказался?       — Мне нужен сбор, изгоняющий из чрева плод, — обреченно повторил я погромче и почетче. — Не гневайтесь, хозяин. Так получилось.       Оли смотрел, смотрел, смотрел, стремительно бледнея, у омежки даже губы посерели. Вот-вот хлопнется в обморок! Не глухой, факт.       — Мне нужен сбор, изгоняющий из чрева плод, — тупо повторил я в третий раз, зациклившись на фразе, и он отмер, судорожно затер виски.       — Я слышал, Шати, спасибо, — вымолвил сдавленным писклявым голоском. — Мой ответ — нет. У нас не принято убивать детей. Дети — огромная ценность, их Олимп посылает. Носи, рожай, в мире прибавится свободным торговцем.       Я, не соображая, рвано закивал, соглашаясь с тем, что не воспринял ни разумом, ни душой. Зачатые вне брака дети — не ценность, выплевки, противные Пророку, и достойны выгребной ямы вместе с понесшим омегой. Так написано в Священной Книге: «Развратникам и их грязному потомству — смерть». И не суть важно, что именно я понес вовсе не от разврата, а изнасилован. Пророк не разбирается в отдельных, исключительных случаях, нас, омег, по земле копошится слишком много, полчища, замаешься вникать.       Оли присел рядом со мной на ковер, наблюдал исподлобья, грызя губку.       — Волей Пророка, ага, — мурлыкнул он вдруг, расслабляясь. — Как же я забыл, вы, пастухи, все помешаны на Пророке. Готовы ради него головы о камни острые разбить. Ладно, — дарун просветлел глазами. — Разберемся. Но плодогонной отравы ты здесь не выклянчаешь ни у кого, Шати. Йода прознает, еще и вожжами выпорет за глупость, а мой отец добавит, не скупясь.       Кто есть Йода, я не имел понятия и совсем потерялся. Очевидно, знахарь торговцев. О Пророк, я боюсь порок до икоты!       — Молодец, — Оли протянул раскрытую ладошку. — Проревелся, теперь пойдем раздобудем тебе у Йоды кружку успокоительного омежьего отвара, пока ты всех альф в караване течным запахом не довел до белого каления. Силой не завалят, удержатся, но мучить их напрасно зачем?       Ох, Пророк, незачем, правда на стороне хозяина. Я покорно позволил вскочившему Оли меня поднять и поплелся, запутываясь в ногах, за волокущим куда-то мальчишкой, на ходу неосознанно-привычно поправляя сбившийся погрив.