Решено
27 июля 2018 г. в 13:04
Я блаженствовал, одурманенный успокоительным отваром и качкой движущегося фургона, на уложенном в углу соломенном тюфяке, удобно умостив голову на колени Оли, и сквозь дрему слушал препирательства Оли и Сати, мужа Кохвы. Омеги битый час высчитывали что-то в книге приходов-расходов, и у них не сходились суммы.
— Вот, моей рукой записано девять, откуда вдруг здесь прибавилось три медяшки? — тихо, чтобы не побеспокоить меня, напирал поглаживающий выпирающее под рубахой пузико Сати. — Оли, сосредоточься, пожалуйста! У тебя голова болит, что ли?
Отрицающий головную боль Оли фырчал, пытаясь сообразить, откуда три медяшки, и не понимал. Это злило мальчишку.
— Лучше бы я родился альфой, — ругался он сквозь зубы. — Сейчас бы спокойно занимался лошадками. Ненавижу бухгалтерию.
Кто такая бухгалтерия, я не знал, наверно какой-нибудь загадочный бог караванщиков типа Гермеса и Геры, проснулся и заинтересованно завозился.
— Ненавидишь бога? — удивился, садясь. — С ума сошел? Боги — ужасно мстительные существа, быстро помолись, прося прощения!
Оли и Сати уставились на меня с недоумением.
— Какого еще бога? — вопросил Оли. — Мы о звонах говорим, не о богах.
Я зевнул в ладонь, — лекарство Йоды продолжало туманить мозги, — и неуверенно возразил:
— Говорили, только что. Про какого-то бога буха-тра-та-та. Он — бог вина, да? Ну, судя по имечку…
Оли с Сати дружно сморгнули, а потом… Шыт. Как же они принялись хохотать! Звонко и тоже дружно. На два голоса залились. Чего я смешного сказал, о Пророк? Надуюсь-ка, пусть видят — обиделся!
Придерживающий трясущийся пузик ладонью Сати ткнул в меня пальцем, захлебываясь новым приступом веселья, Оли уронил счетную книгу и поддержал.
— Бух… галте… рия… — с трудом выдавил мальчишка по слогам, — это… не бог, Шати… Это наука… Мате… матика такая торговая…
Я смутился и закрыл лицо рукавом. Сам и дурак, пенять не на кого. Если омеги толковали о цифрах, то откуда в их разговор должен был влезть бог вина? Именно — неоткуда. Логика, Шати, всегда была твоей сильной стороной, течное ты позорище.
Кстати, о течке — она, кажется, заканчивается, внизу живота почти не тянет, между ягодиц значительно суше. Плохо дело, очень-очень плохо, я раньше стабильно тек по четверо суток. Пора готовить пеленки-распашонки, ой-ва-вой. Или «последнее» покрывало, на посмертие — могу и не разродиться с узким-то тазом. Пророк, сохрани…
Первым, как я резко изменился в лице, заметил Сати и насторожился, перестав хихикать.
— Шати? — брюхатый приподнялся. — Тебе плохо? Сильно крутит, да? Еще кружку отварчика?
Я помотал головой, отказываясь от дополнительной порции приглушающего симптомы течки отвара, и поморщился. Мне бы плодогонного сбора, но не дадут, сколько ни умоляй. Не хочу носить дядиного выплевка, не хочу! И умереть, его рожая, не хочу. Я только-только, кажется, жить по-настоящему начал, впереди замаячила надежда на счастье… Ох, Пророк, ты жесток к своему покорному рабу…
В общем, непривычный говорить вслух о мучающих меня проблемах, я уткнулся мордахой в колени и заскулил от отчаяния, заранее прощаясь с миром и солнцем. Оли обнял слева, Сати справа, затормошили, затрясли за плечи. Я отпихивался локтями, молчал, сколько омеги не пытали. Их мои беды не касаются, кто меньше знает, тот лучше спит.
И опять первым догадался Сати, старше и опытнее Оли дождей на пять.
— Оли, принюхайся-ка, — предложил он, затрепетав тонко вырезанными ноздрями. — Мне кажется или Шати запах слабее? Вроде, оттекает? Здорово, течка без альфы — сущее издевательство!
Честно? Я бы обругал брюхатого разными грубыми словами, но язык словно прилип к небу, не повиновался.
Оли восторга Сати не разделил, нахмурился.
— Значит, ребенок, — мальчишка ободряюще погладил меня по плечу. — Нужно тебя Йоде показать, Шати, прямо сегодня. Пусть пощупает, измерения сделает разные, — я горестно всхлипнул, и он продолжил с мечтательной интонацией: — Ну ты и рева, Шати. Так нельзя. Ребенок — это замечательно. Вася любит детишек, сделаешь своему альфе подарок.
Я вскинул голову и выпялился, позабыв про слезы, ошарашенный словами дарунчика. Оли спятил, несет бред. Мы с Васей едва успели пяток раз перемигнуться, а нас уже, оказывается, в караване окрестили парой. Больные люди торговцы, ненормальные.
— Ни один альфа не возьмет замуж не невинного, брюхатого омегу, — меня аж заколотило. — Опплюет, швырнет в лицо ком грязи и прогонит прочь. Я — порченый, пор-че-ный. Понимаете?
Оли и Сати смотрели с сочувствием, словно пастухи на сломавшего ногу коня. Сати придерживал пузик, Оли кусал губы. Не понимали, о Пророк. Я высказался на неведомом им наречии?
— С какой вдруг стати Вася совершит все тобой перечисленные ужасы? — наконец нарушил изрядно затянувшееся предгрозовое молчание Сати. — Он — вменяемый, непьющий альфа, уважаемый торговец и замечательный отец. Ты обалдел?
Похоже, омега рассердился. Ой-ва-вой. Сбежать бы временно куда-нибудь, переждать готовую разразиться бурю, но из фургона на ходу прыгать чревато, за фургоном-то рысит табунчик лошадей, стопчут в лепешку. Пришлось остаться на месте, дрожать и бояться.
— Беточка Васи — приемыш, — Оли грустно прижмурился. — Сын его младшего, незамужнего, умершего родами брата-оми. У нас не раскидываются детьми, Шати. Никакими, тем более детьми от истинных пар, пусть и не кровными.
И вот тут я поверил. Сразу, толчком. И мне стало… Хорошо? Нет, не то. Тепло. Изнутри обласкало волной уверенности в завтрашнем дне, остатки слез высохли, исчезло отвращение к малышу, движения которого я не скоро почувствую в утробе.
Я выношу моего ребенка, — не дядиного, именно моего, — и рожу благополучно. Я выйду замуж за Васю и рожу еще детей. Я буду счастливым семейным омегой. Решено.
— Мдя, — пока я подвязывал портки обратно, Йода тщательно отмывал в медном тазу руки с мылом. — Таз у тебя узковат, мальчик.
Я совершенно не боялся этого старого седого бету, уж больно у него глаза были добрые, мягкие, окруженные сеточкой морщин, но молчал из глубокого уважения к старшему, образованному человеку. Просто внимательно слушал, кивая. Сам расскажет, что дальше, незачем подгонять.
— Но не настолько прям узкий, чтобы вообще ставить крест на детях, — лекарь не обманул моих ожиданий, улыбался со скрытой печалью. — Авось, пронесет и справишься. Может, заварить тебе плодогонного сбора и не заморачиваться? Хочешь? Риск-то большой.
Я не хотел, точнее, не знал. Вроде, решился рожать, представил себя папой, и малыша своего представил. Как укачиваю его на руках, как кормлю титей. Кроха будет похож на дядю, кареглазый альфенок. Убить его, едва зачав? Ни за что. Рискну, и храни меня, идиота, Пророк.
— Так я и думал, — домывший руки Йода улыбнулся гораздо увереннее. — Забирайте парня, ребята, — обратился старик к сидящим у входа Нэру с Оли, — и хорошенько за ним следите, пусть не перенапрягается и ест три раза в день, лучше четыре. Затошнит — я здесь, найдете как-нибудь, выдам соответствующих травок. А… — он отмахнулся полотенцем. — Кому я рассказываю. Брысь отседова!
Мы не заставили бету повторять дважды и шустро выметнулись на воздух. Разумеется, на землю я спрыгнул сам, не позволил Нэру помочь. Омежья тягость — не болезнь, естественное состояние, нечего нюни разводить, да и до истинной тягости мне еще лун пять. Живот плоский, не тошнит, не мутит.
У колеса фургона лекаря обнаружился Вася, пунцовый и взъерошенный. Альфа явно ждал лишь меня и, завидев, шагнул навстречу.
— Ну? — вопросил он взволнованно. — Ты оставляешь ребеночка?
В пальцах мужчина мял кусок матово поблескивающей светло-желтой ткани, подозрительно напоминающий погрив.
Я мысленно проклял чьи-то болтливые языки, в считанные полдня распространившие новость о моем щекотливом положении по каравану, опять-таки мысленно воззвал к Пророку послать мне капельку терпения, густо покраснел до кончиков ушей и неохотно буркнул:
— Да, о сплетники. Но тебе-то что за дело?
Вася переступил с ноги на ногу, изучал стенку фургона.
— Вот, тебе подарок, — он мучительно смутился. — Примешь? — и сунул мне под нос тканный обрезок.
Я, заробев и смутившись ничуть не меньше, попятился, одновременно жадно сцапав вещичку. Действительно погрив, глаза не обманывают, но не простой хлопковый, о Пророк — шелковый. Клянусь, шелковый! Невероятная, изысканная роскошь богачей!
Теперь мое. Ва-а-а.
— Спасибо, — я, практически онемев от восторга, растерянно замер столбиком, не соображая, оглушенный щедростью альфы, заморгал и напрочь пропустил момент, когда внезапно подшагнувший вплотную Вася быстро чмокнул меня в щеку и отскочил назад.
— Носи на здоровье, — мужчина с условно безопасного расстояния выпятил подбородок. — Ты достоин.
Миг, он развернулся на пятках и ушел, подозрительно лыбясь. Понял, благоухающий сеном гад — угодил.
О, великий Пророк. Это уже не условно тайные заигрывающие перемигивания, ибо в караване ничего не утаишь. Это… Брачные ухаживания. Подарок-то преподнесен при свидетелях, а я… ага, взял, разрешая дальнейшее окучивание. Ой-ва-вой. Порченый и брюхатый. Ни стыда у меня, ни совести.