Волей Пророка

      Про сверточек, который дал Омир, я вспомнил лишь поздно вечером, уже лежа в постели. Вставать за ним, оставшимся в кармане портков, было ужасно лень, но, раз — любопытство у омеги, как известно, вперед него родилось, два — я за день основательно выспался и чувствовал себя бодрым, как никогда. Потому, покрутившись с боку на бок, все же откинул одеяло, стараясь не шуметь, перелез через ровно сопящего Оли, потом через его младшего братишку, альфенка девяти дождей, и на четвереньках пополз в тот угол фургона, где, раздевшись, сложил одежду.       Сверточек я нашел в темноте ощупью, сжал в кулаке и, поднявшись на ноги, устремился вон из фургона, к ближайшему источнику света — костру сторожей. Как был, почти голым, да, лишь в развязавшемся погриве, противно влажноватой сзади набедренной повязке и двух свисающих с шеи на потертых кожаных ремешках амулетах. А кого стесняться-то, все караванщики ночью так шарились, если погода позволяла. Смысл упаковываться в портки с рубахами, коли выскочил только отлить и сразу обратно спать завалишься?       Целомудренно оправляя на ходу погрив и посмеиваясь над явным идиотизмом Священной Книги, запрещающей омегам непокрытую голову, но негласно разрешающей наготу, я быстренько обогнул фургон, собираясь направить босые стопы до костра, и вдруг резко тормознул, осененный внезапно рухнувшей с высокого звездного неба мыслью.       «Если я брюхат, — о Пророк, без если, факт, брюхат, — и умру в родах, — как пить дать умру, — то умру, так и не узнав, что есть настоящая, добровольная близость с альфой?»       Получалось — да. И сей расклад мне весьма не понравился. Иметь вокруг столько альф и в результате уйти к Пророку практически невинным, изнасилование не в счет — обидно. Не испытав наслаждения от глубокого проникновения в тело альфячьей гордости, не слившись c альфой в единое-стонущее, не умоляя «еще» и не крича в его иссупленные, высасывающие душу поцелуи выплеск семени.       Ну нет, Пророк обойдется. Я в любом случае уже не невинен, терять мне нечего, спасибо дяде. Да и течка моя, хоть и притихла, еще не совсем закончилась, между ягодиц маленько мокнет, низ живота периодами томно потягивает. Была не была. Ну не убьют же за самоуправство.       Решившись, я напряг мозг, вспоминая, где стоит Васин фургон, отмер и бодро затопал к любви, игнорируя попадающиеся под твердые, привычные к ходьбе без обуви пятки колючки, чтобы успеть сделать буквально десятка полтора шагов.       — Шати, — окликнул из мрака низкий, с завораживающей хрипотцой голос. — Ты далеко собрался? Можно туда с тобой? Вместе прогуляемся.       Я не испугался, учуял сено чуть раньше, чем услышал голос, и счастливо разулыбался, невидимый для Васи, но, несомненно, остро пахнущий ему скошенной травой. М-м-м, Вася. Я, значит, к нему иду отдаваться, а он — ко мне навстречу, брать. Ладно, попытаться взять, имею право не дать. Угу, право-то имею, желания не имею, и дам непременно. Назло Пророку, ради жизни.       — Недалеко, — я вслепую протянул руки, нащупал аналогично протянутые в поисках меня, обжегшие огнем ладони мужчины и, коротко простонав в предвкушении, решительно уничтожил разделяющее нас расстояние, прижался к его крепкому торсу торсом, прилипая — не оторвешь. — Я к тебе шел. Вот, пришел, кажется. Прогонишь?       Вася мурлыкнул нечто нечленораздельно-ласковое и нежно, не спеша валить и вязать, обнял крепко-крепко.       — Я похож на сумасшедшего? — спросил он опасливым шепотом, как человек, боящийся спугнуть удачу, и сбивчиво продолжил, по-прежнему шепотом: — Один ты в голове, ни делать ничего, ни кусок в горло, ни спать. Наваждение.       О Пророк. Просто стоять, окруженным сладковатым ароматом сена, подставляя лицо под сухие горячечные поцелуи моего альфы, просто обнимать его в ответ, просто растворяться. Чудесно, ощущение излучаемой Васей незыблемой надежности топило шипучим игривыми волнами. Более не затерявшаяся в мире крохотная пылинка, Вася не позволит упасть. Не мешают мой нерожденный, встрявший между нами ребенок, мой размытый пока статус полуневольника без определенных обязанностей в караване и отсутствие у меня невинности. Полная гармония.       Вася оторвался от моих губ со смущенным смешком и слегка отстранился.       — Тебе хорошо? — я без страха погладил мужчину по плечу. — Мне — да. Хочу, чтобы так было вечность.       Альфа коротко вздохнул.       — Почему ты шел ко мне? — он мялся, замалчивал нечто важное. — Надеюсь, не поблагодарить за красивую тряпку телом?       Шыт. Замечательно настроение перекосилось и мгновенно прокисло, веки защипало подступившими разочарованием и огромной, жгучей обидой. Вася заподозрил во мне «веселого» омегу, отдающегося за звоны, украшения и вещи. Не больно — наотмашь. И абсолютно несправедливо. Не торгую собой, это мной торговали, отец с дядей — продали в рабство.       — Дурак ты! — вскипая яростью, гордый я оттолкнул нравящегося до бабочек в животе альфу обеими вскинутыми ладонями в грудь прочь. Вася попятился, заполошенно бормоча извинения вперемешку с протестами. — Я не блудник, честный омега! Пузо мне насильник вдул! Убирайся к Гере! И погрив забирай, завтра на рассвете принесу! Подавись им, сволочь!       Выкрикнув это, я стремительно развернулся и бросился к фургону Оли, и, подсвечивай с неба луна, непременно добежал бы до цели, но в темноте наперегонки с альфой разве побегаешь? Вася настиг меня, улепетывающего без оглядки и плачущего, в три-четыре мощных прыжка, сгреб в охапку, сминая сопротивление, и левую ключицу пронзило болью.       — А-а-а!!! Пожар! — заверещал я, жутко пугаясь происходящего непонятного, и мой раззявленный рот заткнули поцелуем.       Впрочем, совсем ненадолго, и почти сразу отпустили. Я набрал в легкие воздуха, заорать повторно, Вася сцапал меня за плечи и встряхнул.       — Не шуми, глупый! — рявкнул. — Какой пожар?! Я тебя пометил! Ты теперь мой!       Ва-а-а… Готовящийся вопль застрял в горле колючим ежом, подыхая под напором пробудившейся логики.       Вася, простите, что?! Меня? Поме… А я разве соглашался на его метку? М-м-м. Не соглашался.       Опять насилие получается.       — А я тебя не пометил, — о Пророк, откуда из меня вдруг поперла воистину альфячья несгибаемая наглость огрызаться? — И в ближайшее время не собираюсь. Взаимную метку еще заслужить требуется, от свободного-то омеги. Я не раб, на мне клейма выжигать вдоль и поперек.       Вася охнул, попытался поймать мои пальцы в замок, я предостерегающе зашипел змеей и отскочил назад. Умру в родах, не познав любви? Плевать, зато — непокоренным. Не позволю никому больше себя втаптывать в грязь. Я не раб, на моей шее нет ошейника с кольцом для цепи. И набычиться поупрямей, и зазыркать в ночь исподлобья…       — Сам дурак, — показалось, или Вася тоже набычился и зазыркал, толком не видимый? Лишь высокий черный силуэт на фоне черноты. Голос мужчины жалко дрожал. — Я тебя замуж позвать хочу, не в наложники. Лежал, лежал, не спалось, и вдруг крапивой хлестнуло — если ты умрешь в родах из-за узкого таза, я тебя никогда по-настоящему не обниму, как альфа омегу обнимает. Потеряю, не обретя, не приласкав и не понежив. Горько.       Уф-ф-ф. Кажется, мы с Васей шли навстречу друг другу, одержимые одной и той же идеей. И куда, в результате, пришли? К ссоре и почти драке. Забавно, но грустно — замечательное начало семейной жизни.       — Я к тебе поэтому же шел, — я сдулся, поник повинной головой, признавая поражение. — Вдруг умру в родах, а ты был рядом-рядом, но моим так и не стал. Миримся?       Ыыы, ой. Вася снова сгреб меня в охапку, я от неожиданности прикусил язык и поплыл, поплыл, зацеловываемый. И меня куда-то понесли, продолжая целовать. А я — не возражал. Несут, целуют, обволакивая запахом сена. Дальше холмов не унесут, у Васи в лагере дети. Отлюбят и вернут обратно.