Волей Пророка

      Утром мне показалось очень странным проснуться полностью обнаженным в Васином фургоне, головой на Васином плече. Вокруг стояли тишина и полумрак, дети альфы куда-то исчезли.       Как попал в фургон, я помнил — мой мужчина принес меня, задремывающего, сюда на руках, как он же, поцеловывая, укладывал в кем-то предусмотрительно приготовленную постель, тоже. А дальше — провал. Мертво вырубился, счастливый-счастливый, накрепко обняв Васю и уткнувшись мордахой в его подмышку.       О, Пророк. Что я наделал…       Да ничего особенного, в принципе. Нашел себе мужа, ну, и отца моему будущему ребенку. Хорошего, щедрого на ласку, надежного мужа и отца. Выкуси, Пророк, ты, и твоя Священная Книга, блудом здесь и не пахнет, обычное выживание опозоренного злым человеком брюхатого омеги в новых, благоприятных условиях, щедро приправленное… м-м-м… любовью? Ага, ею. И мне не стыдно — спокойно и радостно, сердце поет.       Спящий на спине Вася солнечно улыбался уголками губ. Я немного полюбовался им, соскучился валяться без дела и уже собрался ненавязчиво разбудить, как вдруг вспомнил про сверточек Омира и испуганно дернулся. Посеял. Посеял ночью где-то в траве, когда отдавался Васе, выронил и забыл напрочь. Кусок идиота, ни за что теперь не найду. Ой-ва-вой, горе, бестолочь я…       Реагируя на мою возню, альфа приоткрыл один мутноватый голубой глаз.       — Савион, — протянул, засветившись внутренним довольством и приоткрывая второй голубой глаз. — С добрым утром. Как спалось? Кошмары не мучили?       О-о-о… В тихом голосе обращающегося ко мне мужчины прозвучало столько нежности, что я тут же опять напрочь забыл про данный братом сверточек. Я одуванчик, ва-а-а. Приятно!       — Ложись-ка обратно, савион, — велел мягко. — Распрыгался.       Я послушался с короткой заминкой и переплел пальцы с Васиными. О, Пророк, сладко до слез…       — А почему савион? — спросил, заробев.       Альфа придвинулся вплотную и чмокнул меня в губы.       — Попробуй отгадай, — он фыркнул, хитро прищуриваясь.       Я чуток поразмыслил, представляя себя со стороны, и кивнул, сообразив. Погрив, ну конечно — желтый погрив немужнего пастуха-омеги, а остальная одежда — травянисто-зеленая, и портки, и рубаха, такую подарил Сати.       — Савион, — пахнущее весенней равниной медовое имя скользнуло в душу шелком. — Красиво, гораздо красивей Шати. Называй меня теперь так всегда?       Вася сморгнул, потом понимающе осклабился.       — Новое имя — новая судьба, — подтвердил альфа спокойно. — Принято, будешь Йони, договорились. А Шати закопаем в песок, пусть сгниет. Хочешь прямо сейчас?       Да, я хотел, вроде, но…       — Тогда — подъем? Покончим с этой твоей омежьей причудой, и во всеуслышание объявим народу о нашей помолвке?       Я не спешил вставать, задумался, почесывая под одеялом зад. Йони, сокращение от Савиона — немузыкально, да и желтый погрив мне носить недолго осталось. Может, ну его?       Пророк, подскажи!       — Йони, — Вася по-прежнему лыбился, посмеивался в ладонь. — Плюнь на ерунду и не заморачивайся. Давай я тебя лучше поцелую, и вылупляемся — кажется, свежими лепешками пахнет.       Я принюхался — действительно, пахло свежими, горячими лепешками. Пока мы спали, кто-то трудолюбивый замесил тесто и готовит завтрак. Рот моментально наполнился слюной. Нужно выяснить, какие травы караванщики добавляют в тесто, запах замечательный.       Я откинул одеяло прочь и замер, спохватываясь, смущенный. О Пророк, одежда! Ни набедренной повязки, спрятать чресла, ни погрива на волосы. Лишь амулеты на груди.       Вася подцепил пальцем желтый костяной амулет, лицо альфы выражало любопытство.       — Занятные штучки, — мужчина разглядывал фигурку. — Что означают, расскажешь?       Ужасно стесняющийся собственной наготы, я поежился.       — Жинь, — накрыл желтый амулет ладонью. — Жинь моллы вешают каждому новорожденному, чтобы охранял его от ефеней, злых духов пустыни, и кикимор, злых духов воды. Носится до момента смерти. Второй, каменный, называется иньян, надевается в знак половой зрелости. Мой иньян — омежий, кружочек бирюзы с дырочкой, у альф — крохотный яшмовый меч. Утративший плодородие обязан иньян снять.       Вася слушал, кивал, поглаживая оба амулета, потом вдруг будто вспомнил нечто, встрепенулся и потянулся к своим, брошенным возле постели комом, порткам.       — Поглянь, — предложил мужчина, порывшись по карманам и вытащив знакомый мне тканный сверточек. — Это ты потерял, кажется.       Я взял сверточек и благодарно разохался. Тот самый, от Омира! И разворачивать его уже можно — караван удалился от моей родной деревни на дневной переход!       Что внутри? Миг, и на ладонь выскользнул крохотный холодный, выточенный из мелко-пятнистой зеленоватой яшмы меч, за ним — изящная чеканная серебряная тяжелая серьга. Испачканная чем-то бурым, напоминающим засохшую кровь. Точно такая, завиток к завитку, оттягивала левое ухо дяди Йака.       О Пророк.       Я потрясенно икнул, затыкая рот кулаком, чтобы не закричать в грозящей затопить мозг истерике. Иньян есть, жиня нет. Если посыл истолкован верно, ты, Омир, отомстил за мою поруганную честь по обычаю торговцев, лишив насильника дядю Йака альфячьей гордости, переставшей быть гордостью. А отомстив, сохранил альфе жизнь. Шыт! Прознай в деревне, кто оскопил дядю Йака, тебя без жалости посадят на кол!       Я жалобно заскулил от отчаяния, грызя костяшки, теряясь во времени и пространстве. Беспомощно закачал в горсти свидетельства преступления Омира, душой и сердцем метнувшись обратно в родную деревню. Братик, что ты натворил… И ведь не вмешаться, не спасти — разделяющее нас расстояние слишком велико. Не докричусь, лишь охрипну, сорвав голосовые связки. Молиться, молиться Пророку о милости!       Вася молча обнял, поцеловал в висок, я мучительно всхлипнул и разревелся, ощущая полное бессилие перед небесами. Пророк, как же страшно плыть, покоряясь чужой воле, чувствовать себя уносимой ветром перемен пылинкой мироздания. Наверно, подобное ощущение испытывали предки, когда вокруг них падали умершие среди облаков огромные железные птицы. Хотя, нет, им было в сто крат хуже — ведь этих птиц создали сами они.       Шыт, шыт, шыт, люди — ничтожества!       Истерика захлебнулась, едва начавшись, и я, оттолкнув Васю, резко сел. Зашарил руками вдоль тюфяка в поисках чего-нибудь подходящего одеться. Нащупал подушку, одеяло, зашипел и зло шмыгнул носом — не то!       Вася взирал с недоумением, сдвинув брови. Я зарычал на мужчину, в соплях и слезах, грозный: «Я голый! Голый! Портки, рубаху, погрив! Срочно!», и альфа, вздрогнув, отшатнулся.       — Ты куда-то собрался, Йони? — осведомился он, садясь следом за мной.       Я мрачно буркнул «да, завтракать, я голодный» и отвернулся, свихивающийся от беспокойства за Омира. Просто смириться и принять все, как есть. Мне не изменить установленного на земле порядка, плачь-не плачь, вой-не вой. Прощай повторно, брат, свидимся наверху. И спасибо, я никогда тебя не забуду, отомщенный по справедливости.       Вскочивший Вася подал мне руку и вздернул на ноги. Мужчина светло улыбался.       — Не рычи, Йони, тебе не идет, — он поскреб ногтями колющийся отросшей за ночь щетиной подбородок. — Сейчас будет одежда. И погрив будет. В коробах пороюсь…       Ва-а-а… Альфа на меня не рассердился за недостойное, не омежье поведение. Невероятно. Рожу благополучно — сразу же выхожу за него замуж. Еще бы родить…       — Поройся, — разрешил я, толчком прекратив реветь, под ребрами потеплело. — Оденусь — и объявим о нашей помолвке, любимый.       Выговорил заветное, крутящееся на языке слово «любимый», и вздохнул, счастливый. Жизнь пока продолжается, до родов семь лун. Не хочу хоронить себя заранее и возьму, что дарит Пророк.       — Зови меня Сави, — попросил я несмело. — Йони мне не нравится совсем. Или, стой, вот, придумал — Оди. Оди — одуванчик. Хорошо?       Как раз открывающий ближайший короб с лыбой от уха до уха Вася покивал, соглашаясь: Оди так Оди. Умный, с брюхатыми омегами спорить — нервы напрасно трепать. Главное он услышал, остальное притрется.