Волей Пророка

/Через полторы луны/       Караван ползком двигался по старой, то тут, то там разрушенной временем дороге предков. Я сидел на козлах рядом с погоняющим неторопливо переставляющих ноги упряжных быков Оли и вместе с Оли шипел, когда фургон наезжал колесом на кочку или выбоину, подпрыгивая. Пытаясь не уколоться, потихоньку шил на продажу омежий изящный сапожок из выданных Васей материалов. Странно, замша почти не пачкала пальцев, мягкая, ровно окрашенная в насыщенный синий цвет. Роскошная получится обувка, когда закончу, для богачей, ва-а-а…       По правую руку улыбался с седла Вася. Расслабивший поводья своего гнедого, Шыта, альфа, как, впрочем, и все караванщики, и я теперь, спасался от летнего, палящего солнца белой просторной льняной одеждой и белым платом, похожим на погрив, накинув его на волосы расправленным и закрепив поверху, в круг головы, завязанной на затылке веревкой. Непривычно, зато шею не печет. Умные люди торговцы, уважуха.       — Не тошнит? — домогался до меня Вася. — Не укачивает? Может, переберешься в фургон, под навес? Там тень…       Меня не тошнило и не укачивало, я глуповато-счастливо улыбался заботливому, обожаемому до остановки дыхания мужчине и упрямо продолжал ввинчивать иглу в замшу стежок за стежком, голенище почти готово, уже второе, завтра можно притачивать подошвы, после — начинать расшивать сапожки по очереди причудливым узором из разноцветного стеклянного бисера. Я молодец, работаю весьма споро, успею к Шах-Граду, обязан.       Продам там обувку на рынке и заработаю звонов, прибавлю к подарку Омира, пятнадцати лайкам, некую, пока неизвестную, обещающую порадовать сумму и куплю хорошую лошадь с упряжью и седлом. Ну какой я свободный караванщик и погонщик скота без собственной лошади, а? Правильно, никакой.       Еще бы сейчас винограда для поднятия настроения, очень винограда хочется, аж рот слюной переполнен, замаялся сглатывать. Сочного, кисло-сладкого, и чтобы непременно в грозди. Но винограда нет, есть только курага и изюм. Фе, гадость сморщенная, к ефеням.       Напрягать Васю, да и любого из каравана, мучающим меня виноградным голодом было бессмысленно, ближайшая деревня ожидалась лишь к вечеру, и я терпел, отвлекаясь рукоделием. Может, все же попробовать пожевать пару изюмин, и отпустит?       Попытка не пытка…       Воткнув иглу с вставленной в нее крепкой вощеной ниткой в кожаную стенку возка, я вытащил из-под деревянной скамеечки козел полотняный, плотно набитый изюмом мешочек, развязал, уцепил щепотку сушеных ягод, три или четыре, закинул на язык и засосал, задумался. Не то, но терпимо, авось выживу, сладенько. И упорно не тошнит, хотя, вроде, должно. Вообще никаких неприятных ощущений от тягости, кроме беспрерывных, с завидным постоянством сменяющих друг друга пищевых заскоков и слегка набухших, потемневших ореолов вокруг сосков. Странно, ведь я понес не от истинного, но здорово и радует. До родов бы так же приятно носить, а относив, благополучно родить и жить в любви дальше. При муже, малыше и с лошадкой, ага.       Разжеванный в кашицу, размокающий изюм показался приторным, я скривился и выплюнул его, запил протянутой Оли теплой водой из прозрачной, с полторы мерки, фляжки предков. Интересно, из чего эта фляжка, не из стекла точно, и не из металла, металл не бывает прозрачным и гибко-упругим.       — Из пластика, — Оли выбирал вожжи, направляя упряжку быков в обход пересекающей дорогу трещины по буйнотравью. — Дальше не отвечу, потому что не знаю. Многое кануло в века вместе с наукой предков.       В века? Я фыркнул с налетом презрения, распрямляя затекающую спину. Предки массово вымерли от глобальной эпидемии пять поколений назад, нет, шесть поколений. И никто не виноват, что пришедшие им на смену, нежданно отрехполевшие потомки оказались безмозглыми идиотами и почти ничего не сумели сберечь из оставшихся бесхозными знаний. Даже книги, и те, основной частью, покидали в костры, лишь некоторые сохранились у молл и знахарей. Впрочем, эти знания были тогда бесполезны, новые люди занимались выживанием в условиях катастрофически меняющегося климата и обрушившихся на землю природных катаклизмов. И выжили, я тому доказательство, и активно размножаются, опять я, брюхатый, доказательство, и верхий Сати, прямо в седле накормивший титей, укачивающий сытого сынишку-омежку, и юный, успевший впервые оттечь неделю назад Оли.       Вода протухает, мерзопакостная, тьфу, о Пророк!       Я подпрыгнул на козлах, с брезгливой гримаской, зацепился взглядом за колеблющийся маревом раскаленного воздуха горизонт и забыл про воду — далеко впереди, как раз там, куда мы с караваном направлялись, что-то пылило, кажется. Ой. Ой-ва-вой.       В памяти мгновенно всплыли рассказы торговцев о промышляющих на торговых путях шайках бандитов, по совместительству работорговцев, заныло в груди плохим предчувствием. Боюсь, о Пророк, боюсь-боюсь-боюсь! Не хочу в неволю, обслуживать надсмотрщиков каменоломен! Хочу дошить сапожки, купить лошадку, родить и замуж за Васю!       Баба яга против рабского ошейника всеми фибрами успевшей вкусить свободы души!       О Пророк, да, баба яга. Понятия не имею, кто такой, но мусс-папа этим бабой постоянно пугал нас, детей, наравне с хворостиной, когда баловались и не слушались. Наверняка очередной злой дух пустыни, ефеня.       — Вася! — вскрикнул я, возбужденно тыча пальцем в возможную опасность. — Вася, смотри!       Не Оли, заметьте, привычку кидаться за защитой к альфам полутора лунами жизни в омегархате не вытравишь.       Вася посмотрел и приоткрыл рот.       — Уть, твою налево, — выругался он, мгновенно серьезнея. — Таки не повезло, нарвались.       Миг, и дремоту каравана взбодрил пронзительный свист. Засвистел отнюдь не зашаривший по луке седла, нащупывающий притороченный меч в ножнах Вася, Оли, сунув в рот свисающий с шеи, на кожаном, потертом шнурочке, медный свисточек-птичку.       Ой-ва-вой, а я пребывал в твердой уверенности — у него такой странный амулет… Ошибся, не амулет, громкое и эффективное средство связи.       Оли свистнул еще дважды, длинно и коротко, и поспешно стопорящийся караван словно взорвался, обретая новое, непонятное мне движение. Из почему-то разворачивающихся боками, в смыкающуюся концами дугу фургонов посыпались, побросав все дела, взрослые, без разбору. Альфы, беты и омеги. Верхие погонщики отчаянно, с криками, замахали кнутами, сгоняя блеющих овец и продажную четверку лошадей в образовавшийся огороженный круг, за овцами сигали подростки, оберегая в охапках маленьких детей. Караванщики действовали четко, слаженно и явно не впервые.       — Жить надоело? — встроивший свой фургон в общую цепь Оли толкнул меня локтем, спихивая с козел на спины сгрудившимся в кучу овцам. В руках у омежки откуда-то образовался небольшой легкий лук. — Брюхатым в бою не место, ховайся!       Я послушался с похвальной поспешностью, растолкал овец и по указке Оли сел на попу ровно, прячась за овечьими шерстяными кущами. Кнутовище, с которым расставался только в постели, как и с погривом, удобно легло в ладонь, придавая уверенности, на икры давили ремешки, удерживающие в досягаемости пару метательных ножей.       Кидать ножики по мишеням научил еще в детстве Омир, втайне от пе-па, отца, дядек и прочей родни, просто так, без определенной цели. Считал — когда-нибудь пригодится, того же мужа припугнуть. Я не верил, пожимал плечами, посмеивался и ужасался — ну, брат гонит, пугать мужа… Я омега, не альфа, должен мужу носить сапоги и угождать по-разному, а не ножиками угрожать.       Кто мог тогда предположить, что меня занесет к торговцам? Я точно не мог.       Пока я ощупывал кнутовище с рукоятками ножей и икал от страха, пылевое облако преизрядно приблизилось, стали различимы его детали — скачущие к нам вооруженные всадники. Чужаки размахивали поднятыми над головами, посверкивающими в лучах солнца то ли недлинными мечами, то ли саблями. Примерно с два десятка. О Пророк, в нашем караване около сорока способных сражаться взрослых, они разум в песках посеяли, да? Плюс подростки, уже навострившие из-за прикрытия фургонов луки с наложенными на тетивы стрелами. Даже приблизиться толком не сумеют, поснимает с седел оперенная погибель…       Чужаки дружно, красиво остановили храпящих, взмыленных лошадей чуть дальше расстояния перелета стрелы и неуверенно затоптались, сообразив — противник многочисленен, кусач, готов к бою — легкой победы нахрапом не получится. Красномордые, как Вася, вроде, светлоглазые, крупные, одетые в точности как мы, в светлые, запыленные, развеваюшиеся по ветру одежды, и лошади у них крупные, злющие, скалили желтые зубы, недовольно ржали.       Потоптались, потоптались, переговариваясь, позырили на фургоны, на упавшую в нескольких шагах от выдвинувшегося на полкорпуса вперед остальных всадника предупредительную стрелу, дозрели и, соорудив невинные лица, резво развернулись и унеслись обратно.       Не полезли, умные. Не пожелали бесславно гибнуть под роем стрел. Впору вознести Пророку благодарные молитвы, но…       На сердце не отпустило, давило.       — Они непременно вернутся ночью, — поднявшийся с колен Оли опустил не пригодившийся лук, озабоченно хмурил черные бровки. — Зуб даю, теперь заколупают. Стервятники. Эх, кончился мир, принимай в гости Ареса.       Рядом не менее озабоченно закивал обнявший мальчишку за плечи супруг Нэра, не по-омежьи высокий, крепкий Эппэл, недобро щурил пустынничьи, слегка раскосые темно-карие глаза. Имя даруна происходило от имени Аполлона, красавца, бога искусств. Парень пах яблоками, был ровесником Нэра, за его спиной спал, надежно примотанный хлопковым белым платом, рожденный в прошлый сезон дождей сын-альфенок. Эппэл упирал в землю внушительных размеров и веса копье, ой-ва-вой.       — Почему ребенка не отдал в круг, кусок болвана? — Оли смотрел на омегу сердито, исподлобья. — Расскажу Нэру — вожжами выпорет, и чтобы не пикнул, приказ. Совсем кукарИку, вояка с младенцем. Ты — мадон, ты сына беречь должен, как зеницу ока…       Вот вам и омегархат. Я, до сих пор сидящий, вернул кнут за пояс, поправил перекосившийся набок погрив и потихонечку принялся отползать, прикидываясь овцой. Не стал слушать ответа Эппэла. Владелец каравана — Оли, через него, управляющими, Нэр и Кохва. Перечить хозяевам чревато, ой-ва-вой. Смоюсь тенью с глаз долой, попаду еще под горячую раздачу, без вины виноватый.       Грядущая ночка ожидалась проблемная, суетная, лишние переживания обойдутся.