Волей Пророка

      Когда Вася меня растолкал, было уже темным-темно.       — Оди, — шептал альфа, — Оди, подъем… Наша очередь караулить…       Он держал в руках небольшой круторогий лук, такие я видел у многих омег-караванщиков, например, у Оли.       — Возьми, — предложил, протягивая оружие. — Умеешь пользоваться, литая?       Я резко сел, в мутной власти сна, и отрицательно мотнул головой, нечаянно стряхивая на колени распустившийся погрив.       — Не умею, — ответил тоже шепотом, испытав нечто, похожее на чувство вины и невольно напрягаясь в ожидании упреков в бесполезности. — Прости, меня никто не учил стрелять из лука…       «Ой-ва-вой, лгать — нехорошо»! — взвыл мысленно в ужасе.       Вася фыркнул, черный, пахнущий сеном силуэт во мраке, прянул вперед и, — я не успел отшатнуться, хоть и попытался, — клюнул меня в губы сухими, горячими губами. Неуклюже, смущенно, скованно, но чрезвычайно любяще и мило, и нехотя отстранился.       — Никто-никто? — уточнил мужчина с лукавинкой. — Даже тот твой старший брат-альфа, по мишеням?       Он явно не собирался сердиться, и я невольно расслабил закаменевшие плечи.       — Даже по мишеням, — подтвердил куда уверенней — совесть, шыт, заткнись. — У нас омегам запрещено прикасаться к лукам.       Вася повторно фыркнул, гораздо громче, миг, и его шершавая ладонь скользнула по моей перехваченной потертыми ремешками ножен метательного ножа, едва прикрытой тонкой тканью портков икре.       — Оди, — альфа хихикнул и тут же оборвал смех. — Я не по наслышке знаком с обычаями пастухов. Не стесняйся, сейчас не время стесняться, бери лук, вставай и пойдем. Здесь никто не заругает тебя за неомежьи умения. Или я — круглый дурак, на сандалиях Гермеса нет крылышек, а к ноге у тебя прикреплена ложка.       Торговец нащупал мое запястье, огладил подушечками пальцев по внутренней стороне, и я малость поплыл от этой простенькой, искренней ласки, сдаваясь и окончательно успокаиваясь. Действительно, нашел время изображать воспитанного омегу на выданье — вокруг-то где-то враги шарятся. Вот подстрелят Васю, небось, тогда сразу же озверею и превращусь в разящий направо и налево смерч! Сохрани от беды, о Пророк! Если Вася погибнет, не жить и мне, лягу рядом с его остывающим, бездыханным телом и, не дрогнув, перережу себе горло.       Хотя… Нет, не лягу и не перережу. Сначала отомщу убийцам любимого, доношу и рожу ребеночка, а потом некогда станет думать о самоубийстве — засосет паперинство.       Шыт. Шыт-шыт-шыт, получается, моя жизнь опять — не моя вовсе… Впрочем, она и не была моей никогда, всегда принадлежала кому-то.       — Чего ты бормочешь, молишься, что ли, Пророку? — Вася вскочил. — Хорошее дело, но бесполезное, боги в острые моменты опасности — глухие существа, — мужчина нагнулся и таки всучил мне лук и колчан со стрелами, — объявляются по случившемуся факту и требуют мзду за якобы оказанную помощь.       Я позволил ему поднять меня за руку, согласный и не согласный одновременно, изрядно шокированный небрежно высказанным альфой богохульством. Как, о Пророк, Вася осмеливается хаять богов, в том числе — Великого Пророка? Не боится гнева с небес? Боги мстительны, это известно всем! Грохнут молнией и испепелят, землетрясение устроят, отгонят в сезон ливней дожди, нашлют пожар, падеж скота, какую-нибудь детскую тяжелую хворь…       Пока я, трясясь в ожидании божьей кары, нервно грыз костяшки, Вася накинул мне на плечи плащ и велел:       — Закутайся, литая, прохладно.       Я подчинился, перехватил у горла завязки, но выронил колчан и, опустившись на корточки, заискал потерю на ощупь, зажимая подмышкой лук. Неуклюжая неуклюжесть, позор, а еще в воины собрался. Омега омегой, фе.       Свистнуло, всколыхнув воздух прямо над макушкой, едва коснувшись волос, стукнуло о находящуюся за моей спиной стенку фургона и зажужжало. Заполошенно охнул Вася, толкая меня на только-только оставленное смятое одеяло, и смолкло.       «Кара небес, — заледенел оказавшийся вдруг на пузе я, ощущая под щекой покалывание жесткой овечьей шерсти».       — Стрела, — альфа закопошился, ткнул меня под ребра то ли колчаном, то ли луком. — Кто-то из бандитиков решил на пробу покидать через фургоны, пугают. Ты цел? Мякни, во имя Геры — да!       Эм-м-м… Судя по ощущениям, при падении я крепко ударился обоими локтями, возможно, ободрал с них шкурку. Ссадины жгло, но к стреле эти пустячные повреждения не имели отношения, другое ничего не болело. Миновала летучая погибель, спасибо Пророку.       Я хрипнул горлом «цел», оттолкнул пытающегося обнять жениха и перекатился на четвереньки, готовый в бой. Страх испарился без следа, сердце азартно заколотилось в груди, норовя подпрыгнуть к кадыку. Враги, покусай вас скопом за намозоленные седлами зады бешеная псина, вылезайте, жажду драки!       — Оди, родной, щенушка, — остерег из темноты Вася, цепляя меня за подол задравшейся к пояснице рубахи, — мы их не видим. Побереги стрелы, пригодятся еще.       Ой-ва-вой, опытный мужчина-походник глаголил истину, и я сник. Невозможно воевать со скрытым в ночи противником, пока тот не выдал своего присутствия воплем или проблеском света. И луна за облаками, как на зло. Мрак — глаз выколи. Р-р-р!       — Они слепы, как и мы, — Вася прочитал мои мысли? М-м-м. — Главное — не выпрямляться в полный рост, передвигайся внаклонку. Вот твой колчан, потопали — парни смены ждут.       Я цапнул предложенное и мы потопали — согнувшись, Вася — впереди, я за ним, стараясь ступать бесшумно, вдоль раненого стрелой врага фургона. Добрались до стыка нашего фургона с соседним, просочились в узкую щель между фургонными задками и очутились на незащищенной равнине.       — На землю, ползком, — шепнул Вася. — Прямо и отклоняясь к восходу на два шага — десять шагов.       Ум-м, альфа помнил, где в сухотравье залегли наши караулы при натянутых в круг лагеря сигнальных веревках, пошагово? Подлинный вождь, не мне, беспамятному, чета. И Оли наверняка помнил, и любой караванщик. Не задеть бы случайно веревку-то, устрою напрастный переполох, плюс истрачу ценные, хитро прикрепленные к веревке петарды-огневухи. Торговцы хранят сии штуки как зеницу ока в специальных коробах и изготавливают по тайной формуле сгинувших в веках предков сами в своих загадочных поселениях далеко у Пресного Моря. И меня научат, обещали, Вася и Оли, хором, и близнецы Нэр с Кохвой к ним присоединились, гулко колотя в кулаками в мощные грудные клетки. О Пророк, я стану повелителем огня и взрывов…       …Ползти полуголому пустыннику по буйному, взрослому по пояс, сухотравью — гадость гадостей. В тело нещадно вонзаются разнообразнейшие колючки, рукой подарочком попадаешь в кипучий муравейник, и потревоженные мураши, крупные злобные твари, нападают на тебя и кусают за незащищенные тканью участки кожи, сверху сыпятся колючие семена растений, впутываясь в волосы. Вскрикнуть от боли, застонать или зашипеть строго воспрещено — враг на страже, наверняка его снайперы способны прицельно пальнуть на звук. Я же могу на звук хлестнуть кнутом?       — Вася! — окликнул я уходящего в отрыв мужчину истерическим шепотом, мой несчастный локоть погрузился в третий по счету муравейник, ой-ва-вой, я, кажется, собрал половину здешних муравьев. — Притормози, я не успеваю!       О шыт, шыт, муравьи забрались под рубашку и в портки, жрали буквально повсюду — пытка пыток. Вася пер вперед танком, не расслышал? Я открыл рот, позвать чуть громче, и тут… Тут нечто мягко, но настойчиво взяло меня за левую щиколотку. Стиснуло и — рвануло назад, поволокло куда-то. О, Пророк. Я настоял сопровождать Васю в карауле, — тот долго отговаривал и не преуспел, мол, омегам в тягости в караулах не место, — героически-упрямо терпел колючки и муравьев: да, не желая расставаться с любимым женихом. Но терпение человеческое, тем более — брюхатое омежье, имеет пределы…       Короче…       А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!!!!!!!!! Убивают!!!!!!!!!!!!!!!!!!!