Волей Пророка

      Тихий скулеж и потявкивание. Шорохи. Возня.       — …что ты творишь, глупая щенуха? Так нельзя! Наш хозяин спит, видишь? Перестань шуметь!       М-м-м… Настойчивый ласковый шепчущий голос был мне незнаком, как и упорно лезущий в ноздри хвойный запах с ноткой жаркой сластинки. Будто парИт на солнцепеке большая охапка пихтовых свежих веток. Выговор у чужака… не караванный, родной, картавый. Торговцы звук «эр» произносят намного четче. Или мерещится, от тоски по дому…       Насторожившись, лежащий на животе я навострил уши и одновременно слегка приоткрыл правый глаз — чтобы увидеть внутреннюю стену фургона. Выдать движением — бодрствую, прикинуться спящим дальше и послушать еще?       Чужой человек был совсем рядом, где-то в районе моих раскинутых стоп и, похоже, играл с моей щеной. Он почему-то сказал щене — «наш» хозяин. Занятно, с каких пор я заделался рабовладельцем.       — Кусаешься, — шептал неведомо когда обретенный мной раб. — Плохая песя. Вот поймаю тебя за морду…       Щена в ответ довольно повизгивала, клацала зубешками. Этим двоим явно весело…       Заинтригованный, я открыл второй глаз, собираясь приподняться, и тут мне на голую спину прыгнула увесистая тушечка, затопталась на крепких лапах, немилосердно царапая кожу когтями. Шыт, больно!       Я подорвался с возмущенным, адресованным щене воплем «Кэтэм*, кыш!», стряхивая со спины пеську, и оказался на четвереньках, лицом к лицу с молодым, смуглым-пресмуглым черноволосым альфой примерно моих лет. Одетый в драную на пузе, линялую рубаху парень взирал испуганно, пятился из положения «сидя на попе», широко расставив колени. Его вихрастую голову «украшала» грубая, с коричневыми пятнами, повязка, правый глаз заплыл синевой, нижняя челюсть слева пугала здоровенным синячищем, губы были рассечены и опухли. Обнаженную сильную шею охватывала широкая полоса кожаного ошейника с железным кольцом для цепи. Ну, чучело, к тому же — кем-то основательно приколоченное чучело!       Ночь, чад пылающего в руке факела. Громкий лай собак, крики, плач детей, лязг стали. Мечущиеся с блеянием овцы. Жалобные, полные муки вскрики сжавшегося на земле в комок черноволосого человека. Человек корчится, пытается закрыть макушку ладонями, спасаясь от обрушивающихся со свистом сверху ударов сыромятного ремня с узлом. Моего кнута. О Пророк.       Нападение бандитов, бой в свете факелов. Я ночью взял в плен чужака, обезоружил его, взмахом кнута выбив из руки меч, и, впавший в исступление, исхлестал до полусмерти, сдавшегося на милость победителя. По законам торговцев, военнопленный теперь — мой раб: я добыл, мне и владеть. У-у-у…пып. Такое сразу не осознаешь.       Убедившись — я, вроде, не проявляю агрессии, мой раб, — о шыт, мой, да, уму непостижимо, — прекратил отступление, робко изучал меня с расстояния шагов в пять. Альфа смотрел искоса здоровым глазом, защитным жестом прижимая к груди извивающуюся, размахивающую лапами щенуху. Он же первым и прервал затянувшееся между нами молчание, прошептал, заалев скулами:       — Доброго утречка, хозяин. Морду умывать изволите, горячую воду нести? Я сейчас, я мигом, только прикажите, организую ведро!       Откуда парень собрался взять мне посреди сухой равнины воду в количестве аж целого ведра, интересно, людей с животными напоить едва хватает. И что он сделает, если я, — спятив, не иначе, — действительно прикажу вдруг ее добыть? Из бурдюков украдет? Так сторожевые не позволят, бдят ценную поклажу, как зеницу ока. Словят дурака на воровстве — приколотят без жалости. Кхм.       — Отставить умывание, обойдусь, — я наконец сообразил — нахожусь перед чужаком-альфой в одной набедренной повязке, и чудовищно смутился. — Скажи лучше, где моя одежда.       Раб заморгал. Он, похоже, не знал, где моя одежда, но жаждал выяснить немедленно. Быстро встать бедолаге мешали Кэтэм и боль в исполосованной спине. Вдоволь поряхтев и наморщившись, альфа кое-как поднялся на ноги и, перекосив плечищи, с щеной в охапке бочком попятился к выходу из фургона. Я остановил свое чудное новоприобретение жестом.       — Погоди, — велел, усаживаясь и целомудренно натягивая на обнаженное тело, до подбородка, край одеяла. — Одежда потом. Лучше скажи, как тебя зовут и кто напялил на тебя этот отвратительный ошейник.       Лицо у раба стало странное-странное, задумчивое. Потрогав знак неволи подушечками пальцев, парень слегка набычился и буркнул уже не шепотом, в голос:       — Лютик. Ошейник от предыдущего хозяина.       Лютик? От изумления я выпустил одеяло. Передо мной переминался более чем детинушка абсолютно альфячьего вида, воин и бандит, какой, к Пророку, лютик, весенний желтенький хрупкий цветочек?! Хотя, с Кэтэм сей детинушка играл весьма бережно. Типа, страшные снаружи, нежные внутри? Возможно, грозная внешность парня — сплошной обман, пока не узнаю поближе, не разберусь.       — Лютик, — я с трудом сдержал готовый вырваться глупый смешок. — Хочешь, дам тебе другое имя, помужественней? На правах нового хозяина, ага.       Альфа с энтузиазмом кивнул, зазыркал менее пламенно и гораздо доверчивей. Пожалуй, он мне нравился, забавный. Выпростав из-под одеяла руку, я почесал под подбородком, поразмыслил пару мгновений и выдал, умудрившись не заржать:       — Бычья лепешка?       Ух, как меня засверлили взглядом, прямо насквозь. Спрятав довольную лыбу в ладонь, я вскинул брови извиняющимся домиком, пощелкал в воздухе пальцами второй руки и огласил следующее имя:       — Шельоди*. Докажешь со временем достойными поступками, что не раб — сниму с тебя ошейник и дашь себе имя сам.       Ой-ва-вой. На вас кто-нибудь когда-нибудь выпучивался, как на бога? Именно так выпучился альфа, едва я договорил. Парень даже пошатнулся от потрясения.       — А? — мяукнул сдавленно, серея и бухаясь на колени. — Сни… О-о-о, хозяин… Благодарю… Можно поцеловать тебе ноги?       Я замер опомнившимся идиотом. Шыт, забыл напрочь и вспомнил с опозданием, толчком под дых — по законам торговцев хозяин, давший рабу новое имя, собирается оставить этого раба в собственность надолго и не продаст его на первом же рынке. О Пророк. Вася, помоги, я нечаянно навесил нам с тобой на шеи крупный, весомый, лизучий подарочек…       — Хозяин!       Ступни от лобызаний я спас, подобрав под задницу и плотно укутав в одеяло, без борьбы, да не опрокинув меня на спину, не доберешься.       — Хозяин, — ой-ва-вой, сколько энтуазизма сразу, захлебнуться и не выплыть, омут энтуазизма. — Твой раб будет служить тебе верой и правдой, не щадя живота! Раб клянется! Твой раб докажет — он достоин свободы! Твой раб…       Мой раб… Опухаю я.       — Хозяин, энтузиазм! Не энтуазизм! Ты неправильно произносишь слово!       О, шыт. Я, кажется, выражаю мысли вслух, а Лютик — грамотен… Грамотный раб, опухаю, опухаю…       Хватит опухать. Пора принять очевидный факт, я — рабовладелец, и вести себя соответственно. Медленный, глубокий вдох через нос. Выдох через рот. Повторить. Еще повторить. Р-р-р…       Нехилое напряжение воли, и я таки собрался. Вернул одеяло к подбородку и вымолвил с напряжением, но относительно ровным, не срывающимся на истеричного, визгливого петуха голосом:       — Оставь в покое мои ноги, пожалуйста, и отвечай: ты умеешь писать и читать? Кем был до того, как попал в рабство к предыдущему хозяину?       Альфа снизу преданно заел меня вылезающим из орбиты здоровым карим глазом.       — Раб умеет бойко и читать, и писать, хозяин. Раб был учеником знахаря, — прошептал обреченно. — Но отец раба не хотел, чтобы его бхор учился далее, требовал пасти отару. Дождь назад раб, отправленный отцом пасти отару, присел под куст и ухнул, зачитался данной учителем умной книгой предков. Раб зачитался, овцы разбежались без пригляда, раб не сумел их собрать. Отец разозлился и продал раба проезжающему торговцу, как бесполезного роду. Ты убил купившего меня человека прошлой ночью кнутом, хозяин, в бою.       Значит, Шельоди из пастухов, как и я, и знакомый выговор парня мне не примерещился. Земляк с похожей на мою поломанной властным отцом судьбой.       А поломанной ли? Ой-вэй, скорее, наоборот.       — Как тебя звали дома, опора*? — я, теплея душой, тронул пластающегося альфу по плечу и заробел — эх, привычка подчиняться альфам, всосанная с молоком пе-па, неискоренима. — Не верю, что Лютиком. По-другому. Скажи, как.       Услыхавший типичное пастушечье словечко вздрогнул, приподнимаясь на локтях.       — Амидом, Лютик — прозвище, — парень засмущался. — Но я — не истинный Амид, не опора роду. Много мечтаю слишком. Мне следовало родиться бетой, тогда отец отпустил бы на все четыре стороны, к знахарю. Знахарь брал, утверждал — я способный.       О крылатые сандалии Гермеса. Не зря караванщики обзывают пастухов дикими идиотами. Не пустить способного сына к знахарю, потому что тот — альфа?! Заставить пасти овец?! Похоже, отец Амида — конченая бычья лепешка, лишенная мозгов. Оли бы грохнулся в обморок. И Сати. И Эппэл. И Нэр с Кохвой. И Вася. Все торговцы бы грохнулись скопом, в кучу. Йо-о-о, наш караван, кажется, нежданно разбогател!       «Ой-ва-вой, — я, опухающий, частично опомнился от шока, схватился за горло. — Я начинаю думать, как свободный караванщик»…       Открытие не огорчило — обрадовало.       — Будешь учить меня читать и писать, Амид, — уверенно сказал вслух. — Каждый день по часу. Я пишу как кура лапой и читаю по складам. Научишь — сниму с тебя ошейник. Имя ты уже вернул. А теперь иди, найди Васю. Срочно найди. Вася — альфа, у которого волосы белые.       Раб икнул, сунул мне на колени скулящую Кэтэм и исчез. У, ефеня. Щенуха-то обмочилась, пузик мокрый. И ковер обмочила, завоняется. Ладно, не беда, доберемся до какой-нибудь речушки — отмою.