Волей Пророка

      Родничок оказался именно таким, каким я его себе представлял — с тихим, мелодичным журчанием выбивающимся из-под груды темно-серых, почти черных камней прозрачным ручейком с заросшими зеленой, сочной травкой бережками. Вдоволь напившись, мы наполнили бурдюки, с наслаждением умылись, а вода все текла, текла и текла, убегала в песок, неиссякаемая. От такого богатства ужасно не хотелось уходить куда-то дальше.       Если набрать ее в ведра, — у нас их целых два, — и поставить на солнышко на пару часиков, некоторым грязным, сплошь покрытым липким потом омегам можно не только умыться, но и помыться целиком. Почему именно омегам? Очень просто. Первое — я в тягостях и мне положено следить за личной гигиеной ради будущего ребеночка, второе — меня, вонючего, нюхает вонючий Вася, которого взаимно нюхаю я. Значит, Васю тоже помою. Решено, и Пророк мне в помощь. Потому что вода в ручье холоднющая, мне, брюхатому, воняет не один Вася, а ведер — всего лишь два. Вывод — остальным придется мыться не нагретой водой.       Альфы встретили мое безаппеляционное заявление удивленными почесываниями в разных местах. Очевидно, размышляли, как бы поаккуратней отмазаться от навязываемой помывки, чтобы не обидеть.       — У нас нет мыла, — наконец изрек Кохва после весьма продолжительного молчания. — От воды без мыла толку не будет.       Парень еще не подозревал — ошибается, и у нас, точнее, у меня, припрятан в седельной сумке здоровый кусок мыла. Самого обычного, для стирки, не ароматного, сваренного на травах, которое используют при мытье. Зачем я его сунул в вещи, собираясь в поход на холмы? Так, на всякий случай, вдруг да пригодится.       Вот, пригодилось.       — У нас есть мыло, — я гордо подбоченился. — Набирайте ведра, парни.       Лица у альф вытянулись, и отнюдь не радостно. Не жаждали мои спутники мыться ледяной водой, но и спорить с омегами не привыкли. Омегархат в действии!       — И стираться заставишь, литая? — мрачновато буркнул Нэр. — У нас сменной одежды по одному комплекту.       Честно? Я ожидал отпора и, не дождавшись, растерялся, заморгал и жгуче покраснел. Меня слушаются альфы, ва-а-а… Какое непривычно вкусное ощущение!       Подбородок выпятился без участия разума.       — Вам нравится вонять? — упрекнул я близнецов напряженным тоном.       Вася держался за спинами братьев, лукаво кривил губы и в разговор не лез, наблюдал бесплатное представление укрощения строптивых. Амид вякать не осмелился — парень до сих пор считал себя рабом.       Не то чтобы Кохве с Нэром нравилось вонять — лишенные постоянного свободного доступа к воде, караванщики вообще мылись редко, от города до города, от деревни до деревни и привыкли ходить вонючими и потными. Чтобы совсем не запаршиветь, они натирались различными растительными маслами и имели много сменных вещей. В отличие от пастухов, строящих поселения вблизи речек и больших прудов, необходимых тем, кто держит скот, ополаскивавших тело с мылом ежедневно и устраивавших стирки дважды в неделю.       — Ну и Пророк с вами, — фыркнул зарвавшийся, потерявший горизонты я, презрительно задирая нос. — Мерзкие вонючки. Я — помоюсь и постираюсь.       И опять мне никто не приперечил. Хихикающий, по-прежнему хранящий молчание Вася наклонился к источнику, подставил под его струйку ведро. Нэр и Кохва с ворчанием развернулись и полезли потрошить седельные сумки — искали складные шесты, растянуть навес от зноя. Амид кинулся отвязывать от седла огромный квадратный кусок плотного льна — непосредственно навес. Ой-ва-вой. У нас, кажется, нагрянули стихийный привал и банный день, и их инициатором являюсь я.       Не кажется. Действительно нагрянули.       Пока Вася наполнял ведра, не затыкающиеся ни на миг, бурчащие витиеватые ругательства близнецы вместе с Амидом шустро установили тент, потом — распотрошили поклажу и нашли чистую одежду. Эм-м, и мне нашли. Как попало свалили тряпье на расстеленное под тентом, в образовавшейся тени, одеяло в кучу, и Нэр, ткнув в ворох рубах и портков пальцем, трагически вздохнул:       — Простынем до воспаления легких — ты, Оди, нас будешь выхаживать. Йода в караване, помнишь?       Мдя. Наверно, со стиркой я, все же, погорячился. Да и время на стирку терять жалко, мы сюда не стираться приехали — искать сокровища предтечь. Но отказываться поздно. Горе мне, горе — как я, безмозглый, возмечтавший о всеобщей гигиене просватанный, благочестивый, честный омега, разденусь донага при аж трех чужих альфах и сниму погрив?!       Допрыгался, ой-ва-вой. Сам себя загнал в ловушку.       — Вася, Васёка… — я зажмурился, утыкаясь пунцовой мордахой в плечо принесшего к моим ногам первое наполненное водой ведро жениха, готовый разреветься. — Я — идиот… Простишь?       Заинтересовавшийся Вася обнял меня крепко-накрепко и спросил шепотом на ушко:       — Почему идиот, любимый? Мыться необходимо, а то завшивеем. А тут — такая замечательная возможность. Наоборот, ты умница-разумница. Правильно гоняешь этих грязнуль. Так держать.       О-о-о, мой альфа одобрял помывку! Ободренный его словами, я частично воспрянул духом и объяснил, не поднимая головы:       — Я идиот, Васёка, потому что, чтобы помыться, надо раздеться. А как? Спрятаться-то негде… Оголяться перед альфами… Позор — запялятся!       Вася погладил меня по спине.       — Я им запялюсь, — хмыкнул мужчина с угрозой. — Уложу, пока ты моешься, на животы рядком и прослежу. Хоть один скосится в твою сторону — оторву яйца.       Пророк, Пророк. У торговцев нагота постыдной не считалась. Сложно стыдиться обнаженного тела, если все живут скученно в тесных домиках-фургонах. То здесь, то там невольно, да наткнешься на переодевающегося или засевшего по нужде со спущенными портками в высокой траве человека. И на меня натыкались, факт, и я натыкался. На Кохву, например, с неделю назад вечерком — парень мирно примостился опорожнить кишечник под кустиком саксула, никого не трогал, и я его изрядно напугал, вывалившись из темноты со свеженадоенным кувшином козьего молока. А на следующее утро, под тем же саксулом, меня похоже напугали Васины сыновья — мальчишки хотели наломать веток для костра…       Сколько лет я проживу среди караванщиков прежде, чем до конца приму их обычаи?!       — Меньше, чем ты мнишь, савион, — Вася чмокнул меня в лоб. — К хорошему привыкают быстро.       Я посмотрел на альфу с сомнением. Подобное всасывают с молоком пе-па. Оно в сердце.       Возразил, вздергивая брови:       — По-твоему, голый зад — хорошо?       Вася вместо ответа смял мое левое полупопие широкой ладонью и похабно заржал. Бесспорно, мужчина считал: голый зад любимого омеги — это замечательно. Я смутился, но отпихивать жениха не стал, поплыл от грубоватых ласк альфы.       — Вернись на землю, литая, — отстранился Вася. — Давай-ка я пристрою воду на солнышко, и пора завтракать. Сытым мыться приятнее, чем голодным, согласен?       Спустя примерно час я, отгороженный от валяющихся в тени тента близнецов и Амида одеялом, которое Вася заботливо держал растянутым в поднятых руках наподобие ширмы, мыл голову.       О Пророк, какое невероятное наслаждение. И плевать, что вода едва теплая, мыло злобно ест зажмуренные глаза, а ведро приходится искать наощупь. Я мылся, и этим все сказано. Не просто мылся — мылся под охраной истинной, обожаемой пары. Домоюсь — переоденусь в чистое, просушу волосы на солнце, чтобы чуть выгорели и приобрели рыжинку, и тщательно расчешу гребешком. Гриву мне Пророк подарил — грех жаловаться. Не чета некрасивому лицу и корявому телу — густые, шелковистые, блестящие и длинные, до попы. Подлинное богатство и предмет зависти многих омег в родной, пастушьей деревне.       Я, кстати, почти их не распускаю, даже наедине с Васей — то некогда возиться расплетать косы, то слишком устал за день и неохота утром разбирать спутавшиеся за ночь в колтуны пряди, то сальные и грязные — фу, гадость. У торговцев омеги редко отращивают такие длинные волосы — замаешься ухаживать в походах. С косами ходят только Оли, хозяин каравана, и Сати, остальные — коротко стриженные, от альф не отличишь. Эппэлу по статусу тоже положена коса, но супруг Нэра весь в книгах и изобретениях, ему не до ерунды.       — Васёка, — я опрокинул на макушку заключительную кружку воды, отжал тщательно выполосканную в ведре гриву и, выпрямившись, скрутил ее в толстый мокрый жгут, замотал в узел на затылке. — Я хочу обстричься, как все ваши омеги. Разрешишь?       Альфа грустно смотрел поверх края одеяла, беззвучно шевелил губами — похоже, был против, но не смел указывать даруну. Омегархат — странная штука, ой-ва-вой. Недоступная моему скудному разумению.       И я вдруг резко расхотел состригать косы. У пастухов принято после свадьбы соединять их в одну и обворачивать вокруг головы короной, обвязав алыми лентами.       Мечтать о единственной косе-короне лет с четырех-пяти, и лишить себя этого счастья на пороге замужества?       — Скажи — не разрешаю, и не остригусь, — я светло улыбнулся любимому. — Альфа — ты. Подчинюсь любому твоему приговору.       Взгляд Васи стал в сто крат печальнее.       — Ты не моя собственность, литая, я не в праве тебе приказывать, — прорычал мужчина и обиженно отвернулся. — Усвой уже это, а? Твои волосы, тебе и решать. Поступай, как считаешь нужным.       Мои волосы… Пе-па утверждал — нет ничего слаще для альфы, чем зарыться лицом в густую распущенную омежью гриву. Только безумец уничтожит свою главную красоту. Я — не безумец. Косы останутся.       Спасибо, Пророк. Ты меня ни капли не вразумил. Привычно… Вот зачем я тебе исправно молюсь дважды в день, а? И существуешь ли ты вообще?       Домывался я, сомкнув уста печатью тишины, потерянный. Мир омегархата мне чужд, о Пророк. Ужасно не хватало сейчас привычной с младенчества власти альфы.