Зазеркалье

Айзек, заспанный и растрепанный, в одних джинсах стоит в дверном проеме, трет лицо ладонями. Я, кажется, его разбудила, хотя, боже мой, кто спит в четыре часа дня? Ответ прост: тот, кто не спит ночью. «Спорим, он вкусный?» — облизывается койот; ему до моральных травм человеческих дела нет. Лейхи молчит и выжидающе смотрит, видимо, ждет, что я начну сама. Но как начать? С чего? Привет, мое сумасшедшее отражение хочет забрать тебя себе, а я не хочу тебя отдавать, потому что, кажется, влюбилась в цвет твоих глаз? Я бы, услышав такое, закрыла дверь. И не открывала бы уже никогда. Вздыхаю. — Извини, что разбудила. Ты сказал, что могу звонить в любое время, — притворяюсь пай-девочкой, мол, посмотри, я и правда раскаиваюсь, я не хотела тебя беспокоить (это неправда). Айзек хмыкает: знает, что вру, чувствует. — Забей. Заходи. Кофе хочешь? — А молоко есть? Лейхи фыркает снова и демонстрирует пустой холодильник; я пинаю кухонный диванчик носком кеды, морщусь. — Есть чай. Будешь? Соглашаюсь. Пока он возится с чайником и чашками, запрыгиваю на подоконник и раскрываю окно. С запахом яблочных сигарет испаряется что-то тревожное: не совсем уходит, а плотность теряет, как клубы дыма, когда взмахиваешь рукой. Просто съешь ее. И его. Советует койот как панацею от всех проблем. Ох, если бы все действительно можно было решить так просто. — Ты говорила с ней? — голос Айзек обухом по голове; он стоит слишком близко, пихает в руки чашку с рисунком волка. Встречаемся взглядами; в голубых с Северным Ледовитым глазах гипертрофированная тревога. — Говори, не бойся. Ее здесь нет, я закрыл все зеркала. До меня доходит медленно. Я его все спросить хотела: а тебе нафига оно? Помогать девчонке, которую и недели не знаешь. И нет, не надо заливать про стаю, это не так работает. А тут вдруг поняла — как снег на голову осознанием. Ему просто з а б о т и т ь с я о ком-то надо. Ему, мальчику, что все потерял за раз, нужно руки и разум занять, нужно делать что-то, чтобы в темноте не утонуть (Лидия это сложным словом «сублимация» называет). Мальчик, милый мой, ты не по адресу, мне забота твоя не нужна. И глаза твои к черту, и ты весь сам. Я сама… …не справлюсь. Это и останавливает от того, чтобы уйти и в квартиру эту никогда больше не возвращаться. Мне и правда помощь нужна, хотя бы немножко, а потом и сбежать не поздно. Беру чашку, задумчиво верчу в пальцах. Ладно, милый, хотел чужих проблем, на, держи. На самом деле, тяжело говорить об этом. Не потому, что боюсь, что Айзек сочтет меня сумасшедшей, он вроде как действительно верит, потому что просто боюсь. Эта девчонка в зеркале, эта улучшенная версия меня, которая точно бы подружилась с Мартин, напугала меня до дрожи. — Ну, моя прекрасная копия твердо решила забрать мою жизнь. Нет, я не знаю как. Да, я знаю, что она просто отражение, а я, наверное, слетела с катушек. И что? Лейхи неопределенно хмыкает. Задумчиво заливает растворимый кофе кипятком и пьет — не морщится, — двигает пепельницу мне под нос. Чихаю. — Знаешь, Хейл, в Бейконе видели столько сверхъестественной дряни, что я бы не спешил с выводами. Может, это проход в параллельный мир? Или у тебя какое-нибудь двоедушие. Типа как Ногицуне в Стайлзе. Невольно смеюсь. С Ногицуне и Стайлзом я знакома отлично, но это не так пахнет. Как бы стремно и странно не звучало, но от Стилински тогда за версту несло могильным смрадом и подгоревшим мясом, даже больничные стены Эха не перебивали. Ногицуне живой был, настоящий; и запах у него — настоящий. Я пахну нормально: кофе с молоком, пылью, чернилами ручек, что вечно следы оставляют на пальцах, и шампунями Мартин. Айзек приподнимает бровь. Не понимает. Потому что только для еды годится, напоминает койот. Я мысленно посылаю его лесом. — Надо рассказать Дитону или Дереку. Они шарят в этой лаже. Или твоему биологическому папаше. Питер тот еще дьявол, но вроде бы умный. — Плохая идея. Скажи, ну кто поверит в девочку, живущую в зеркале? Лейхи пожимает плечами и садится рядом, закидывая ноги на стул. Закуривает Парламент, и я успеваю заметить несколько разнокалиберных сигарет в его пачке. Так ты еще и экспериментатор. Значит, можно обойтись без приправ, радуется койот. — Почему тебя это так волнует? — Парень не смотрит на меня, только на собственные руки; и голос у него максимально отстраненный. — Ты же оборотень, койот, столько фигни пережила, — включая собственную мать. — Почему тебя э т о так пугает? Да, это выглядит не очень здоровым, но головой ты вроде не поехала. Ведешь себя нормально. Значит это привычная жесть, которую мы щелкаем как орешки каждый день. Внутри возникает непреодолимое желание погладить его по кудряшкам; милый наивный зайчик. Чтобы справиться с ним, смотрю время на телефоне. Когда выключаю экран, Диана предвкушающе улыбается. Тошнит. От нее. И от себя самой. Глубоко вдыхаю, встречаясь с ледяными глазами Лейхи. Не могу ему врать; не получается. Скотту могу, Стайлзу могу, даже Лидии могу, а ему — нет. Это пугает немного. Дело в том, как он на меня похож, наверное: надломленный в позвоночнике, перепущенный сквозь мясорубку прошлого и настоящего. Проблемы с родителями, принятием себя и вот это все. Как будто отражение свое вижу (и оно мне подходит больше Дианы). — Она говорит, что я никто, — шепчу одними губами. В таких вещах признаваться сложно, но как я боюсь, что она права. — Из меня так себе дочь, друг и человек вообще. Мне бы койотом оставаться, но нет. Она говорит, что всем будет лучше, если мной будет она. А вдруг она..? — Нет. Айзек смотрит слишком серьезно. Снова захлебываюсь и тону в серо-голубой воде, и дыхание перехватывает. Так нельзя. Так нечестно. — Мне не будет лучше. Он обнимает неожиданно; я не успеваю даже дернуться и отодвинуться. Не люблю касания, не люблю чужие руки на своей коже. Но Айзеку все равно, он меня отпускать не собирается. Невысказанный вопрос «почему» повисает в воздухе.