Love is blind

      Чара внимательно смотрит на Фриск и почему-то мысленно просит у нее прощения. Честно, не знает, почему — она совершенно не чувствует себя виноватой. Фриск на самом деле заслужила наказание за все то, что совершила.       Никто не может, не смеет безжалостно убивать монстров ради интереса, заставлять их страдать, а после насмехаться над их чувствами и одновременно с этим думать, какие они, глупенькие и наивные, поверили ей на слово, доверились и открыли свои самые сокровенные тайны.       Незнакомцам доверять нельзя, Дриимурр и сама бы жестоко поплатилась за это, если бы на момент знакомства с ней уже не была бы мертва. Но она была, более того — она была привязана к Фриск, и у нее не было иного выбора, кроме как смотреть на все то, что она делает. Девушке не было страшно, вовсе нет — после пустоты, в которой не было ничего и никого, кроме проклятого доктора Гастера, ненавистного еще при жизни королевского ученого, бояться чего-то подобного было глупостью.       Док в своей лаборатории, о которой знали единицы, вещи и похуже проворачивал. Чара наткнулась на нее случайно, и, она была уверена, Гастер убил бы ее, если бы не один ма-а-а-ленький нюанс — она была приемной дочерью короля. Чара всегда была любопытным и жадным до специфических знаний ребенком, а потому поставила условие, что готова молчать и ничего не говорить Азгору, который только каким-то чудом еще не прознал об этой лаборатории, пока ученый позволяет ей наблюдать за запрещенными и выходящими за рамки экспериментами.       Тот посмотрел на нее мрачно и холодно, явно в душе не понимая, что королевская семья нашла в этом «исчадии ада», но согласился. Чара подозревала, что дело было не только в его экспериментах, но еще и в страхе потерять доверие короля, с которым у того сложились дружеские отношения. Азгор был, возможно, единственным монстром, которого Гастер мог по-настоящему назвать своим другом.       А впрочем, если док просто эгоистично боялся за свою шкуру, это уже не имеет никакого значения — ни Гастера, ни лаборатории в прежнем ее виде уже давно не существует.       Когда Чара узнала о его смерти, то испытала что-то похожее на сожаление: каким бы язвительным, самодовольным и хладнокровным (а еще уродливым, по мнению Чары) ученый не был, он был единственным, с которым можно было разговаривать так, как хочется.       Грубить, взаимно подкалывать друг друга, смеяться над глупыми монстрами, мечтающими о свободе на поверхности, да и просто наблюдать, как он работает. Было что-то завораживающее в его отточенных движениях, кривых чертежах, полубезумных идеях, мрачном освещении и запахе пыли на оборудовании.       С ним было интересно, это стоило признать, и как бы Гастер не утверждал обратное, ему тоже в некотором роде нравилось ее присутствие, они были похожи, как-никак.       За стенами лаборатории они притворялись замкнутыми, смущенными, боящимися общества других и отчаянно нуждающимися в помощи, а в лаборатории позволяли себе быть настоящими — с жаждой крови, с маниакальным блеском в глазах мечтающими безжалостно засадить нож кому-нибудь под ребра, а после достать все органы и тщательно изучить.       Все было относительно нормально, пока док не поставил себе цель разрушить барьер. Они не раз и не два обсуждали, что выходить на поверхность глупо, и он был с ней полностью солидарен, но все равно согласился на все по просьбе короля. Отмахнулся, что ему плевать, что будет с монстрами, главное закончить свой самый масштабный проект, который по-настоящему захватил все его внимание, силы и время.       Они тогда поссорились, не больше чем обычно, конечно, но Чара перестала приходить, потому что Гастер стал сверх меры раздражительным, мрачным и серым, напоминал лишь тень себя настоящего, а через полгода и вовсе пропал. Дриимурр зло подумала тогда, что перед смертью (а в том, что он умер, она нисколько не сомневалась) он наверняка выглядел еще хуже, чем обычно — скелеты (особенно этот) никогда ей не нравились.       Кто бы мог подумать, что они встретятся вновь уже в пустоте, окончательно сломленные и вынужденные коротать вечность рядом друг с другом, где единственное развлечение — это наблюдение за пока еще живыми монстрами.       И все же это доказало, что за свои поступки, рано или поздно, придется отвечать. Эксперименты над своей семьей, попытка уничтожения жалких людишек на поверхности, колоссальное убийство монстров — это вам не мелкие грешки вроде кражи яблок у старика Герсона.       Фриск тоже предстояло это узнать. Обрадованная возможностью вернуть все как было, бедняжка легко отдала душу в обмен на счастливый конец, вот только то, что написано мелким шрифтом, тоже нужно читать. Чара же говорила ей, что просто так убежать от своих грехов не получится.       После встречи с Сансом, который смотрел на Фриск ну совсем уж неодобрительно и не очень старательно скрывал угрожающее рычание напополам со злобной гримасой, Фриск поняла, что что-то здесь не так. Не менее странно то, что Флауи вообще не появился, а Ториэль выглядела так, будто сама не понимает, почему вид Фриск ей знаком и причиняет фантомную боль.       — Чара? Он что, помнит меня? Все они? — голос у девочки дрожит, а Чара внутренне усмехается.       Она парит где-то за спиной Фриск, и так как ее душа теперь принадлежит ей, она без проблем могла бы взять контроль над ее телом, поговорить с Сансом или даже Флауи, но зачем ей это? Куда забавнее наблюдать за метаниями Фриск, что постепенно тонет в своем сожалении, отчаянии и понимании, что просто так забыть произошедшее не получится, ей придется заслужить прощение. Если получится, конечно.       Дриимурр в глубине души знает, что сможет ее простить, сама ведь не святая и притворяться оной вовсе не собирается, а вот на счет других была не уверена — большинство, конечно, ничего не помнит, только смутные воспоминания как из давно забытого сна будут преследовать их, но Фриск лучше этого не знать.       Пусть ей кажется, что все вокруг знают, что она сделала — убила приемную мать, что приняла ее как родную, убила новых друзей, действительно веривших, что она хороший человек и к которым она успела привязаться, и что ей захотелось новых впечатлений и реакций, ради которых она оказалась способна пойти на убийство.       — Не знаю, Фриск, не знаю, — она безмятежно улыбается, словно ей плевать. Не исключено, что ей действительно все равно, для нее все это — лишь очередное представление, забавный спектакль. — Такой кошмар сложно забыть. Тяжело им, наверное.       Фриск лишь поджимает губы, отворачивается и упрямо идет вперед. В Сноудине холодно, ничего нового, но за столько времени она его уже не чувствует. Холодом, кажется, пропиталась даже ее, как оказалось, гнусная душа.       Они идут, точнее, Фриск идет, а Чара призраком лениво парит рядом, все дальше и дальше, встречают знакомые и одновременно такие чужие лица, смотрящие с надеждой и опаской, чувствуют, наверное, что этот человек уже однажды сделал им больно. Так больно, что от них остался один лишь прах.       Санс старается сдерживать Папируса, который снова так и порывается подружиться с человеком, смотрит волком, уводит брата от греха подальше, хотя прекрасно знает — если Фриск снова перемкнет, никто и ничто ее не остановит. Андайн куда менее охотно идет на контакт, чем раньше, и подружиться с ней не получается, Альфис утонула в своей депрессии и комплексах, Меттатон как был невзрачным роботом, так им и остался, задавив в себе мечту стать звездой, и Фриск чувствует вину. Оглушительную, накатывающую большими волнами, утягивающую ее на дно.       — Как тебе твои друзья, милая? Похоже, тебе здесь не очень рады. Скажи, оно того стоило? — меланхолично спрашивает Дриимурр, оглядываясь назад. Она заметила Флауи еще в Вотерфолле и не думала, что он решится следовать за ними дальше. С виду храбрый, а внутри трясущийся от страха цветочек оказался очень любопытным. Чара почти умилилась.       Тем временем Фриск начинает понимать всю силу совершенного ею поступка.       — Нет, — глухо отвечает она, пряча взгляд. — Не стоило, — ее голос слегка дрожит. — Совсем, — добавляет она еле слышно, не услышав от Чары ответа.       Ей кажется, что Чара ждет этого — признания ее ошибки, полного раскаяния, осознания собственной глупости и эгоизма, но нет, ей просто нужно, чтобы Фриск увидела — у всего есть последствия. Чара привязана (как физически, так и морально) к ней, чего уж скрывать, и она примет любой путь, который девчонка выберет — позиция «не убей и не будь убит» или «убей или будь убит» — не важно, главное, что бы до нее дошло — творить зло без наказания невозможно.       Чара захотела уничтожить мерзких людишек из своей небольшой деревеньки — иначе ее и не назовешь, и, в итоге, где она сейчас? Правильно, мертва и привязана к девчонке с похожей душой, что случайным образом упала на ее могилу и магическим образом вытянула ее из пустоты, заставив везде и всюду таскаться за собой. Гастер, должно быть, сейчас от души веселится в пустоте от сложившейся ситуации. Старый маразматик.       — Я правда не хотела! — Фриск уже не скрывает слезящихся глаз: ее лицо раскраснелось, губами она жадно глотает воздух и дрожит. Ах да, еще сидит на земле и выглядит жалко по скромному мнению Чары.       — Не ври, — девушка встает рядом, смотрит сверху вниз. — Очень даже хотела. Я тоже была там, помнишь? Я точно помню, чего тебе хотелось.       Фриск судорожно сглатывает, вытирает слезы с щек, тем самым размазывает грязь по своему лицу и молчит.       Чара садится рядом, наклоняется, аккуратным, почти ласковым движением заправляет выбившуюся прядь коротких волос Фриск за ухо, кладет другую руку на щеку и поглаживает ее большим пальцем в почти успокаивающем жесте, смотрит прямо в глаза и улыбается.       Эта улыбка, судя по всему, приклеилась к ней, Фриск с нового перезапуска еще ни разу не видела, чтобы она сходила с ее губ. Это так бесит, и так хочется стереть это стеклянное выражение с ее лица, но она знает, что не имеет права. Единственное, что она может делать сейчас — это идти дальше и ждать, ждать, ждать.       — У всего есть последствия, теперь ты это понимаешь? — Чара говорит тоном, каким обычно разговаривают с маленькими несмышлеными детьми. Фриск напоминает ей побитого, брошенного, никому не нужного щенка, к которому вроде и испытываешь жалость, но не подходишь, неприятно как-то.       И все же она подошла, поборов неприязнь, предпочитая не задумываться, почему.       — Да, — Фриск закрывает слезящиеся глаза и просто наслаждается прикосновениями холодных рук, которые из-за пылающих щек ощущаются как нечто невероятное. — Я так хочу все вернуть, помоги мне, Чара, Чара, Чара, — шепчет как в бреду.       Фриск, ослабленная и уставшая, валится на Дриимурр, утыкается лбом ей в плечо и беззвучно плачет, изредка всхлипывая. Чара неловко похлопывает ее по плечу, вспоминая, что так люди, вроде бы, выражают свою поддержку и участие. Как вообще можно успокоить человека, который убил стольких монстров? Ей и самой пригодилась бы эта информация, они же «партнеры», а значит, и грешили вдвоем.       — Вы похожи, знаете? — раздается где-то рядом язвительный голос.       Чара тихо смеется: ну конечно, как же без него. Муки совести ее не мучают, так же как и не мучили при виде Санса, потому что вряд ли у нее вообще осталась совесть. Убила она всего двух монстров, зато каких… Она могла этого не делать, конечно, но смотреть на то, как Фриск тщетно пытается прикончить скелета на протяжении многих часов и сливается почти в самом конце боя, было утомительно, и она решила помочь.       Флауи просто попался под горячую руку. Хотелось поскорее с этим покончить.       — А ты думаешь, почему я до сих пор с ней нянчусь?       Фриск не обращает на Флауи совершенно никакого внимания, продолжая цепляться за Чару, как за спасательный круг.       Флауи хмыкает и закатывает глаза. По нему не скажешь, что он внутренне дрожит от страха перед той, что убила его.       — Что собираетесь делать? Убийственный дуэт, — спрашивает цветок без лишних вопросов и даже умудряется язвить. Он четко знает, зачем пришел. Флауи не собирался читать им здесь нотации, он практически был соучастником, от которого, к сожалению, вскоре бесцеремонно избавились.       Дриимурр смотрит прямо на того, кто когда-то был ее братом и фыркает. Она и сама не знает, что дальше. Им, обреченным помнить все таймлайны, выдана не самая приятная участь — ты не можешь забыть, не можешь умереть, не можешь как-то изменить происходящее.       Люди будут продолжать приходить, после Фриск определенно будут другие, которые также будут выбирать плохие и хорошие пути, будут радоваться, сожалеть, плакать и смеяться, а они будут вынуждены на все это смотреть.       От них, на самом деле, ничего не зависит.       — Не знаю, — честно отвечает и переводит взгляд на Фриск. — Посмотрим, что можно сделать с этим мирком, — ей вдруг становится очень весело. — Выжмем из него все, что можно, раз уж нам здесь не рады.       Фриск крупно вздрагивает всем телом и быстро качает головой.       — Нет, нет, мы просто… прошу, — она захлебывается словами, — давайте все исправим. Я больше не буду, обещаю, просто, пожалуйста… — повторяющееся бормотание они даже не пытаются разобрать.        Флауи и Чара переглядываются, молча удивляясь, как у когда-то дорогого им обоим человека все еще остались силы на веру в лучшее и возможность все исправить. Это не тот случай, где можно сказать «я больше не буду, простите меня».       — Ты уверена, что получиться? — с сомнением тянет Флауи, припоминая депрессивное настроение, витавшее в подземелье больше, чем обычно.       — Ты же понимаешь, что я могу просто перезапустить таймлайн, да? — уточняет Чара, вспоминая про обретенную душу.       — Да, но я не хочу, — она отстраняется от Чары с решительным выражением на лице, которое появляется у нее впервые с перезапуска.       — Я исправлю все, что натворила и заслужу их прощение, — она грустно улыбается и добавляет: — возможно, даже ваше и Санса.       Чара несколько секунд недоуменно смотрит на нее, а после насмешливо ухмыляется.       — Что же, попробуй, я с радостью посмотрю, как ты будешь ползать у него в ногах, вымаливая прощение.       Флауи фыркнул и присоединился к ней:       — Забавное будет зрелище, да? — ухмылка тоже появилась на его «лице».       — Увлекательное, я бы сказала.       Фриск наблюдала за ними с все той же кривой улыбкой и уже размышляла, как соберет все свои силы и пойдет завоевывать доверие своих бывших друзей. Ей все еще плохо, чувствует она себя просто отвратительно уставшей и грязной, и это определенно будет долго, в этом она не сомневалась, но у них много времени — им некуда спешить. Пусть они и настроены скептически, она докажет им, что все еще способна любить и творить добро. Главное — убедить в этом себя.       Она не плохой человек, проблема лишь в том, что никто в это больше не верит.