Эй, если сожрут тебя — сожрут парня рядом!
Наверное не этот посыл хотел донести Холланд, но он об этом сам не знал. Финальные сцены хороши своей непредсказуемостью. Кажется она об этом не догадывалась, когда смотрела это кино. Это такой жанр, тут бывает страшно.Но, блять, не настолько!
О’Берлин сама не поняла, что за штука в неё вселилась, когда на автомате отвернулась к парню и уткнулась в его плечо, продолжая крепко держать его за руку, что бы больше не сталкиваться глазами с этим ужасом, о котором Мишель уже хотела по-быстрее забыть. Томас снова усмехнулся, но на этот раз это выглядело как-то по-заботливому, что-ли. Не так, как раньше. — Прости, — до Мишель наконец дошло осознание сделанного и она быстро от него отстранилась, будто бы ничего не было, — прости. Хоть девушка больше не находилась на непрелично-близком расстоянии к Тому, руку его она по-прежнему не отпускала — За что? — Томас уже окончательно забил на фильм, сюжетом которого увлёкся не столько, сколько русоволосой девчонке, сидящей в его худи рядом. — Я испортила впечатление от фильма, — виновата заговорила Мишель, покрываясь лёгким румянцем, который все равно остался незамеченным Холландом из-за темноты вокруг. — Твоя реакция была лучше этого кино, — продолжал ухмыляться Том, когда на экране уже начались Титры под устрашающую музыку. Мишель не стала спорить с Томасом, потому что чувство вины ее до сих пор не покидало. — Да чего ты, я ни о чем не жалею, — Томас видел, что О’Берлин действительно жаль, — это было даже мило. А фильм итак неинтересный был. Тесса вошла в комнату своего хозяина, задев собою что-то в темноте. Раздался неожиданный звук, от которого Мишель снова резко дёрнулась и снова сжала руку парня, которую до этого так и не отпустила. Будто бы знала. Будто бы не хотела. — Тесса, ты меня испугала! — воскликнула О’Берлин, когда к ней подбежала причина ее испуга. Милая собачка начала подлизываться к Мишель, устраиваясь у неё на коленях, когда та сидела на полу. *** — Я посплю на диване, — Том зачёсывает свои кудрявые волосы, готовясь уходить из спальни. — Нет, Томас, не стоит. Ты поспишь со мной, ладно? — сказала Мишель, не переводя взгляд на парня. Она задумчиво смотрела на пастель. Точнее это так показалось Холланду. На самом деле она смотрела куда-то в пустоту, думая над чем-то, — к тому же после того фильма у меня выработается какая-нибудь боязнь темноты. Девушка присела на большую кровать, взяла просто гигантскую белую подушку и положила ее, тем самым разделяя кровать на две части. — что ты делаешь? — Том приподнял бровь, внимательно наблюдая за всеми действиями голубоглазой. — Смотри: это — наша граница, — Мишель показывала на подушку и улыбалась так, будто бы ей самой смешно от собственного бреда, — эта сторона кровати — твоя часть. А эта — моя. Том засмеялся, удобно устраиваясь на своей части кровати. — Спокойной ночи, Томас, — О’Берлин расположила свою голову на гигантской мягкой подушке, отвернувшись от Холланда. «Томас». Мишель произносила это имя с отдельной интонацией. Более элегантно, что-ли. Кареглазому нравилось это особое ударение на его полное имя, но он не мог понять, почему она его так называет. — Называй меня Том, — кажется, он уже говорил эту фразу при знакомстве. Но повторить стоило. — Мне так больше нравится, — сказала Мишель, не поворачиваясь к Тому. Когда-то в возрасте десяти или одиннадцати лет, малышка О’Берлин была помешана на какой-то популярной поп -группе среди девочек-подростков. Любимого Солиста этой группы звали Томас, и, может быть, по этому она произносит имя парня именно так? От привычки? — Что ты будешь на завтрак? — Эта фраза заставила принять Мишель сидячее положение и повернуться к парню. Комнату освещала одна лишь настенная лампа, насыщая комнату в белых тонах каким-то тёплым, оранжевым оттенком. Этот Свет, что попадал на девушку, делал из ее бледной кожи персиковую. Он ещё с самой первой минуты, там, в парке, когда она пролила на себя кофе, заметил, что она умеет улыбаться только глазами. Даже когда она сердится — ее глаза не могли это скрыть. Она — будто прочитанная, черт возьми, книга. Такая, кажется, открытая, но с каждой минутой Том подмечает в ней что-то новое. Даже в тот момент он смог лучше разглядеть ее веснушки, которых было не совсем много. — Я не буду тут завтракать, — О’Берлин была уверена, что с первыми лучами солнца она покинет этот дом, что бы больше не смущать парня, — утром я сразу же уйду. Итак сама ситуация тупая. — Почему же тупая? В больницу ты ехать не хотела, а мне нужно было тебе как-то помочь. В конце концов из-за меня ты пролила этот тыквенный латте. Мишель не любила карие глаза.Но, черт возьми, его глаза действительно охрененные
. О’Берлин не думала о том, что его глаза похожи на плитку горького шоколада или какого-нибудь кофе, как это пишут в книгах о любви. Они напоминали ей что-то спиртное. Что-то крепкое, после чего все проблемы улетучиваются, а на лице играет пьяная улыбка, потому что человек по-настоящему счастлив. — Да ладно тебе, уходить тяжело до тех пор, пока не уйдёшь, — рассмеялась Мишель, цитируя любимого писателя. — Джон Грин? — парень делает задумчивый взгляд и улыбается всего лишь одним уголком губ, — Ты любишь Джона Грина! Точно, как же я не заметил? — Спокойной Ночи, Томас, — сменив тему, продолжала смеяться девушка, вновь удобно устраивавшись на подушке. — Значит утром ты будешь яичницу с беконом, — утвердил парень, игнорируя последнюю фразу О’Берлин. — О, Боже! Ты такой банальный! — Мишель вновь усмехнулась и вновь посмотрела на Тома. — Мне это сказала девушка, которая цитирует Джона Грина! — парень поддерживает смех Мишель. — Ой, да ладно тебе! Я почти идеальная, — голубоглазая проговаривает последнее предложение с сарказмом, но все равно замечает, как парень вскидывает бровь, — у меня просто прикус неправильный. — А ещё ты любишь тыквенный Латте, — Томас немного поморщился, вызвав умиление Мишель. — Он же божественный! эти пустые разоговоры кажутся до жути домашними и такими уютными. Томас уже не помнит, когда в последний раз мог поспорить с кем-то на такую неважную тему как «вкус этого латте» или «в каком кафе еда вкуснее». А Мишель стоит гордиться тем, что уже который час не думает о парне, который заставил два дня подряд плакать в подушку. Все идёт так, как должно идти. И обоим это нравится. *** — Я могу приготовить вкусные, сладкие, офигенные блинчики, — Мишель улыбается и прикрывает глаза, добавляя «вкус» к каждому слову интонацией, — или какую-то там яичницу. Последний вариант О’Берлин выделила лишь своим нахмуренным личиком и надутыми щёчками, как бы показывая, что она хочет и может приготовить на завтрак. Она говорила, что не останется на завтрак? Да, она хотела уйти раньше, если бы не дождь, который начался где-то ночью и шёл до сих пор. Он давал о себе знать, когда тяжёлые капли падали на землю, бились об стекло и создавали шум. Такой громкий, что Холланд проснулся именно из-за этого. Лениво Открыв свои карие глаза, первым, что он увидел за сегодняшний день стала Мишель — сладко сопящая девушка, что лежала рядом с ним. Она напоминала хрупкую, маленькую фарфоровую фигурку, которая могла развалиться от одного касания до неё. Ее обворожительные синие глаза были спрятаны под веками, а ее рот слегка приоткрыт. Холланду даже на минуту захотелось провести пальцем очертания ее брови, но знал меру и понимал всю абсурдность ситуации. Но уже это непонятное чувство покинуло парня, когда он вышел в гостиную, в которой на диване лежала ее сумка, а в ней пачка Мальборо. Томас невольно вспомнил вчерашнюю фразу, сказанную О’Берлин: «Почти идеальная.» Хоть убей, Том ненавидел курящих девушек. Он не пропагандировал здоровый образ жизни и против курения ничего не имел. Но его бросало в дрожь, когда он видел милую девушку с сигаретой. Это отталкивает. Это очень сильно отталкивает. Ему даже стало не по себе от мысли, что О’Берлин может выйти на улицу, взять в руку эту херню с ужасным запахом и начать курить. Взять в свою руку сигарету. В ту руку, которая вчера от страха сжимала руку Томаса, выражая свой страх, и, показывая себя настоящую. А если так подумать, кто она такая? Обычная девчонка, которая разлила на себя кофе, а Том, как истинный англичанин, которые отличались добротой и вежливостью, предложил поехать к нему. В конце концов он не верит, что симпатия может появиться за какой-то там вечер. — Окей, твоя взяла, — Том сдался, предвкушая вкус блинчиков у себя во рту, — но я не умею готовить. — Не страшно, мне только нужны продукты, — победно улыбнулась Мишель и перечислила необходимые продукты, которые сразу же оказались у неё на столе благодаря Томасу. О’Берлин сосредоточилась на готовке, пытаясь сделать все идеально. Она привыкла со всем справляться сама и когда Холланд предлагал свою помощь, тот получал отказ с Милой улыбкой и фразу «я все сделаю сама, не беспокойся». На раз третий он уже забил и, устроившись поудобнее на диване в гостиной, которая была соединена с кухней, смотрел какое-то телешоу в компании со спящей Тессой. О’Берлин уж слишком сильно увлеклась готовкой, отчего случайно просыпала муку. Совсем немного, но при этом ее руки были в этом продукте. — Твою мать, — проговорила девушка, совсем забыв о присутствии Холланда в пару метрах от неё, который сразу же подскочил к ней, случайно разбудив свою собаку. — Тебе точно не нужна помощь? — У меня все под контролем. — Мука на твоих руках тоже под контролем? — Холланд приподнимает брови, хитро улыбаясь. — Конечно, Томас, — Мишель дотронулась своей рукой, которая была в муке, до кончика носа кареглазого, после чего с хитрой улыбкой продолжила готовить. Холланд стоял с пятнышком на носу от муки и не сразу понял, что произошло. О’Берлин лишь хихикнула, вновь взглянув на кареглазого. «Какой же, он, блять, красивый». — Значит так? — парень протирает рукой стол, на котором была просыпанная мука и, собрав остатки, быстро проводит рукой по нежной щеке Мишель, — 1:1! Все эти «мучные» бои продолжались, пока Том не перехватил своей рукой два тонких запястья О’Берлин, испачканных мукой, так и наровящие перевести этот продукт на парня. Холланд раздражает Мишель тем, что он гораздо сильнее ее. Она пытается вырваться, освободить свои руки от сильной хватки шатена, но не получается. Единственное, что они вдвоём сейчас могут — смеяться. Смеяться так, будто они дети, совсем ещё не знавшие такого сурового понятия как «жизнь». — Все, все. Хватит, — О’Берлин перестаёт смеяться, но не убирает улыбку с лица, — отпусти. Или же отстанешься без завтрака! Кареглазый отпускает Мишель, а та направляется к крану, чтобы смыть все эти остатки муки с рук и лица. Холланд же делает тоже самое. Громкий и сильный дождь продолжает стучать по стеклу и разбиваться об карниз, отчего в доме, хоть и при полной тишине, очень шумно. Прядь Пепельно-русых волос О’Берлин мешает ее взору, отчего отправляется за ухо, открывая щеку девушки, пока та уже переворачивает первый блинчик. Томас смотрит на низкорослую девушку и видит, как на ее щеке ещё красуется белая мука, которую она не смыла. — Постой, — говорит парень, убирая своим большим пальцем остатки продукта. Холодая рука касается щеки Мишель, отчего та неожиданно вздрогнула, ощущая, как стая мурашек пробежали от ее щёки прямо до кончиков ее пальцев. Холланду нравится такая реакция О’Берлин, именно сейчас она, как вчера во время просмотра фильма, кажется такой хрупкой, такой беззащитной. Но О'Берлин тщательно игнорирует действие парня, продолжая переворачивать, кажется, самый идеальный блинчик, из всех, что она когда-либо готовила. *** — Томас? — О’Берлин поставила тарелку с горячими блинчиками на Барную стойку белого цвета. — Да, Мишель? — У тебя же Есть молоко? — она становится напротив парня и нервно спрашивает о молоке. Спрашивает это так, будто произошла какая-то беда, а молоко — единственное, что может спасти человечество. Ей нужно это чертово молоко. — Ты так сильно любишь молоко? — Холланд достаёт пакет молока и ставит на стол рядом с тарелкой. — Нет, просто в фильмах это выглядит очень эффектно.