«Земля везде одинаково печальна»
и сейчас эта цитата казалась Мишель бесконечно верной. Даже на этом глупом фестивале произошёл какой-то пиздец. Голубоглазая делает вывод, что пиздец и интриги смешались в одном бокале под названием «жизнь Мишель О’Берлин». Она будто выпивает все содержимое этого бокала, но он наполняется сначала. И русоволосая все пьёт и пьёт, задыхается и давится, но продолжает пить, потому что кто-то так решил, что надо! — Извини меня, Томас, — температура О’Берлин будто поднимается и превышает отметку тысячу градусов. Она хмурится и, оставив на стойке пару фунтов за скотч, убегает. Мишель не даёт шанс что-то ответить Холланду, который, как он думает, находился за тысячу миров от этой непредсказуемой девчонки. Почему так? Потому что он очень сильно удивляется ее мышлению и логике. Даже «женской логикой» это не назовёшь, скорее, у этого феномена есть отдельное название — «логика Мишель», с которой, скорее всего, не каждый знаком и не каждому посчастливилось ощутить эту логику на своих губах. Ебаный стыд. Мишель быстро топает на своих огромных каблуках и смотрит вниз, а Том, все ещё прибывая в лёгком шоке, удивляется:И как, интересно, она так бегает на этих туфлях-убийцах так идеально и ровно, будто в прошлом была профессиональной модель?
— Парень, — бармена раздражает бездействие Холланда. Но на самом деле это было не бездействие. Просто кареглазый нехерово так охуел, отчего не мог собрать все свои мысли в огромный шар, который твердил ему что делать, а что нет, — не имею понятия, что у вас произошло, но останови ее. Она не похожа на тех девушек, что просто скроются от друзей и будут тихонько плакать, а в Инстаграм будут выкладывать черно-белые фотки с грустными постами, — черт, этот паренёк дело говорит, но Томас итак все это знает. Просто ему нужно выждать пару минут, что бы «освоиться» в этой непонятной ситуации. Бармен говорит спокойно, немного грубо, и так, сука, понимающе смотрит на Холланда, забирая со стойки стакан, на половину полный алкоголлем — О’Берлин не осилила, и деньги, что та будто бы кинула на эту сраную барную стойку. Мишель заплатила на фунт больше, округляя сумму, но это было не сильно важно. Важным было то, что Мишель, как только отдалилась от кареглазого шатена, ускорила свой шаг и, даже, начала медленно бежать. — Она казалась какой-то мегаразбитой, а в глазах ее виднелось желание убивать и мстить, как у той девчонки из фильма «Леон». Матильда, вроде, — паренёк лет семнадцати протирал уже пустой стакан. Он убирает с лица пряди своих волос, которые, скорее всего, он отращивал, — ты что? Не смотрел этот фильм? — бармен удивлённо смотрит на Холланда, который глядит в пустоту и все равно ничего не видит. Его взгляд до тошноты задумчивый и непонятный, а движения резкие и неострожные: он достаёт из кармана своей джинсовой куртки несколько фунтов и, подобно Мишель, грубо кладёт деньги и сразу же резко исчезает оттуда, будто бы его там и не было. Холланд быстрым шагом идёт вслед за девушкой и скалится, мол, что этот мудак успел натворить? Парень неосознанно сжимает кулаки и хочет хрустеть пальцами, вымещая всю злость именно так. Хотя Томас понятия не имеет на что или кого он зол: На бывшего Мишель? -отчасти. Но его последняя фраза вывела из себя ничего не понимающего Холланда. Кто он вообще такой? На саму Мишель? — да, возможно. Она, вечно сохраняя свой образ непредсказуемой девчонки, убежала, ничего не объяснив ему. А сейчас толпа народу будто слилась в гигантскую однородную массу, отчего Холланд уже не видел куда-то убегающую Мишель. Может быть, Холланд зол на себя, от своего бездействия и, возможно, безразличия в лице, как показалось О’Берлин, что ее сильно отпугнуло. Он готов был навалять себе как следует за то, что спугнул русоволосую, которой итак досталось за этот вечер.«Шлюха»
Это единственное, что проносилось в голове Мишель, будто бы несколько раз отскакивая от холодных бетонных стен, и эхом доносящееся снова. Знаете, когда люди пьяны, они делятся на две группы: Первая — это безбашенные пьяные придурки, которые смеются от всего, что движется. Они даже не понимают почему, но все равно находят себе нелепые оправдания. Этим людям плевать на последствия и единственное, что они хотят — выпить больше и покурить какой-нибудь херни, потому что хочется. Хочется и все. После таких случаев обычно распадаются счастливые семьи или администраторы клуба находят паспорт некого гражданина, который был оставлен им благодаря пропитому рассудку. Эти люди просыпаются и видят, что у них не плече набита тату, ну, знаешь, как в фильмах: какой-нибудь Тигр на всю спину или же какая-то цитата, что пишут вандалы на стенах — что-то опасное, глубокое и противозаконное. Вторая группа людей, что напиваются — это, как правило, стайка депрессивных и угрюмых мечтателей. Алкоголь помогает им выговориться и открывает в них новую способность — очень красиво рассуждать о смысле бытия, будто они какие-то поэты. К слову, О’Берлин читала, что почти семьдесят процентов знаменитых на весь мир поэтов пересекали эту чёртову грань алкоголизма: кто-то уже был грустным алкоголиком, но он умел душещипательно и красиво подбирать слова, что получались трогательные стихи о безответной любви, а кто-то, вдоволь начитавшись своих же пиздострадательных стихотворений с депрессивным посылом, держит в руках бутылку крепкого алкоголя, в поисках петли и мыла, что бы наконец покончить со всем этим. Сколько бы О’Берлин не пыталась найти весомый аргумент, что бы доказать Энтони обратное, мол, она не шлюха, ему просто кажется — у неё никак не получалось. Все же она поцеловалась с почти незнакомым парнем на глазах у бывшего, с которым рассталась меньше недели назад, а отмазка «ну, я просто так» — совсем не была хорошей. Мишель очень негативно реагирует на мнение окружающих, ей всегда хотелось быть хорошей для всех. Она даже верит, что быть воплощением идеального человека в глазах каждого — реальность, в конце концов, как там говорят подарочные открытки с мотивацией? — «нет ничего невозможного». Голубоглазая просто хочет растечься не этой скамейке и застыть из-за холодного ветра, который только усугубляет ситуацию. О’Берлин, прикрыв лицо волосами, едва сдерживает свои слёзы, ощущая, как ледяной воздух пробрался до костей и заставляет девушку дрожать в этом кружевном топе и юбке. Ее ноги неприятно тянут вниз собственные каблуки из-за чего она сравнивает их со ста килограммовыми гирями. Все это паршивое состояние перекрывает другая боль — моральная. Мишель не может перестать слышать в голове эту до чёртиков противную правду из-за которой она ненавидит каждый миллиметр своего глупого мозга. Она, обхватив себя руками, что бы хоть немного перестать сравнивать ночной Лондон с севером и согреться, понимает, что она не такая уж сильная девушка, что может перенести на себе Любое расставание и, убивая в себе грусть и одиночество, не будет улыбаться каждому второму, мол,Смотрите, у меня все прекрасно, а дальше будет только лучше.
Она не такая. Ее глаза наполняются слезами и то, чего она всеми силами боялась допустить — сейчас происходит. Она начинает плакать, совершенно это не контролируя. Яркие прожектора и фонарики размываются и О’Берлин уже ничего не видит, всячески пытаясь прикрыться своими темно-русыми волосами. Одиночество и гребанную никчёмность сейчас чувствует Мишель, отчего хочется задушиться собственными волосами и не приглашать никого на похороны. Холланд немного сбавляет шаг, когда видит сидящую на скамейке знакомую девушку. Забавно, но даже сейчас она не сутулиться, а ее осанка остаётся нереально ровной. Томас устало выдыхает, ощущая некое чувство спокойствия.Что ж, она, хотя бы, выглядит сдержанно и ещё жива, что, кстати, не может не радовать.
Том устало присаживается на холодную скамейку рядом с Мишель и чувствует какую-то ответственность за эту девчонку, что младше его на четыре года. Она, ощутив присутствие кареглазого, быстро смахнула слезы и сильно кусала губу, что бы хоть как-то отвлечься, ведь лучше чувствовать физическую боль, нежели моральную, так? — Помнишь, я шутила, что притягиваю неприятности? — О’Берлин все же не смотрела на парня, но говорила это ему. Ее голос был бездушный и пустой, он не дрожал, как это описывают в фильмах и даже не хрипел. Синие глаза были уставлены куда-то вниз и смотрели за пределы ее кругозора, — так вот, я не шутила. Так что, не советую тебе сейчас сидеть рядом со мной, ведь, мало ли на тебя откуда-то сверху упадёт наковальня, как это показывали в старых диснеевских мультиках. Холланд только усмехнулся, но имел в виду. От Мишель можно ожидать чего угодно, и это уже его точное попадание в цель из всего времени изучения О’Берлин. Кареглазый зачесал назад свои кудрявые волосы, которые, как бы, не сильно ему и мешали, но все равно дискомфорт какой-то приносили. — Ты же объяснишь мне, что, блять, произошло пару минут назад? — Том редко материться, но сейчас за него говорит выпитый алкоголь. Может быть в трезвом состоянии он не затронул бы эту тему, но что ещё можно сделать, когда рассудок полностью покинул голову и возвращаться пока что не собирается? Парень взглянул на девушку, которая по своей привычке убрала передние пряди назад, совсем не думая о том, что ее лицо сейчас хорошо разглядывал Холланд. — Все, что только что происходило, я могу спихнуть на выпитый мною алкоголь, — Мишель говорит спокойно и, казалось бы, без какой-либо души. Она вскидывает брови, но все равно продолжает прожигать пустоту взглядом, опустив свою голову максимально вниз. Тёмная помада девчонки немного размазалась после подставного поцелуя с почти незнакомым для неё человеком, но сейчас же О’Берлин продолжает кусать губу, отчего от ее помады уже скоро не останется и следа. Да и плевать. Ей уже на все плевать.Курить. Как же я, блять, хочу купить!
Русоволосая тянется к своей сумочке и, продолжая колотиться от холода, роется в ней, в поисках своей пачки сигарет. — Знаешь, Томас, всегда раздражала эта тупая привычка людей — все усложнять, — О’Берлин начала свой безумный мнолог для парня, не боясь при этом ляпнуть что-то лишнее: она пьяна и он тоже, бояться нечего. Мишель нашла сигареты в своей с виду маленькой, но такой вместительной сумочке, — Сильвадор Дали говорил «алкоголь вызывает кратковременное расширение сосудов и круга друзей», так вот я могу с ним поспорить. Томас слышал не все, что говорила Мишель, поэтому некоторые фразы казались отрывистыми и не полными. Он заострил своё внимание только на двух вещах: та самая пачка Мальборо, которая находилась в дрожащих руках голубоглазой и ее как всегда эффектное ударение на его имя. Холланд никак не хотел совмещать эти две вещи в одном Человеке, поэтому не сильно Вникал в ее рассуждения на тему «жизнь». Мишель не такая, как большинство девчонок его окружения. Иногда Она бывает резкой, но прячет свою агрессию за Милой улыбкой и глубокими глазами. О’Берлин не боялась выглядеть глупо, даже в тот момент, когда играла на гитаре старую песню Биттлз, подбирая не те аккорды, скрашивая все это словами песни, которые она путала. Не боялась выглядеть глупо тогда, когда не могла ничего поделать со своими страхами и дёргалась после каждого скримера в фильме, сильно сжимая его руку. Она заразительно мило смеялась, когда испачкала мукой кончик носа парня, пытаясь избежать такой же участи. Чем-то непредсказуемым была эта Мишель О’Берлин. — Мишель…- Холланд тихо перебил девушку и остановил ее, перед тем, как она успела зажать сигарету в своих зубах, — Мишель. Я понимаю, что тебе сейчас херово. Я хочу тебе помочь, — в глазах Тома было столько надежды и понимания, хоть О’Берлин прекрасно знала, что он ее не слушал. Холланд брезгливо смотрел на сигарету, зажатую между двумя пальцами голубоглазой, отчего та немного поежилась, но, словив на себе взгляд карих глаз поняла, к чему он клонит. Сейчас Том не говорил вслух фразу «расскажи, что произошло?», но его взгляд полностью это отражал. Мишель поняла это без слов, будто бы они всегда понимали друг друга с одного взгляда и между ними было что-то общее, чем сейчас. Чем выпитый алкоголь и потерянный рассудок почти на половину. — Он бросил меня пять дней назад, Томас, — О’Берли уже предчувствует подступающие слезы и огромный ком в горле, который запрещает что-либо говорить или делать. И Холланд это прекрасно видел, — он бросил меня, добавив фразу «я люблю другую». А сегодня ко мне подходит твой друг и говорит, что этот парень — Энтони, пялиться на меня весь вечер. Так оно и есть. Но когда я смотрела на него, он быстро переводил взгляд и, будто бы назло, целовал другую. Знал же, ублюдок, что я все вижу. На самом деле Томас думал, что произошло что-то менее обидное. Он ожидал это типичное девчачье нытьё, мол «ну, мы расстались и все, я не могу без него, я плачу, перелистывая наши фотки, я пролистываю его Инстаграм и выслеживаю девушек, которых он лайкает», но это было что-то другое. Кареглазый не заметил, как О’Берлин перешла на обзывательства или то, что она опустила руку с сигаретой подальше. Шатен неосознанно нахмурил брови, сжал правую руку в кулак и чуть ближе подсел к Мишель. Он хочет ей помочь. Он хочет вернуть ту самую улыбку в ее глазах, только потому что ненавидит, когда девушки плачут. Ничего больше. Мишель не стала упоминать свои панические атаки или поход к мистеру Ринго — зачем? Ей итак достаточно унтжентй за сегодня: она поцеловала почти что незнакомого парня на глазах у бывшего, она плакала на людях, да и вообще, после сегодняшнего вечера Мишель перестанет уважать саму себя, в этом она точно уверена. — Дай, пожалуйста, свои сигареты, — Холланд протянул фразу спокойно, но нотки волнения, присыпанные щепоткой заботы были отчётливо слышны обоим. Русоволосая прекрасно понимала, что он хочет сделать, но не понимала зачем. Ее дрожащая рука, сжимающая пачку ее Мальборо с ментолом потянулась к Холланду. Мишель пыталась не заглядывать в его карие глаза, которые сейчас она точно могла сравнить не с дорогим коньяком из фильмов, а с виски. Самыми горькими такими виски. Том перехватывает руку О’Берлин и забирает сигареты, пытаясь увидеть ярко-синие глаза девушки, которые сегодня, кроме как отчаяния и грусти ничего не отражали. — Это побудет у меня, — Холланд держит в руке сигареты, ощущая всю непривычную лёгкость пачки — она скурила больше половины! Черт, это же надо так! , — пообещай, что с этого момента ты не будешь курить. Слова мигом доносятся до девушки, отчего громкий джаз, доносящейся из колонок встаёт на второй план и вот тогда карие глаза наконец-то повстречались с синими:Как это — не курить!
Честно, Мишель не была зависимой и сильно кривлялась от запаха сигарет, отчего выливала на себя весь флакон своих дорогих духов, что бы перебить этот ядовито-противный запах. Да и бросить это дело она могла в Любой момент, ей не сложно, но все же было одно, но — она находила в них спасение. Ну, знаете, это как почистить зубы:Проснулся, идёшь в ванную, берёшь привычную щётку, выдавливаешь последние остатки мятной пасты и чистишь зубы. Так вот и с сигаретами так же: Тебе разбили сердце, у тебя депрессия, тебе плохо, твои родители, казалось бы, совершенно тебя не понимают и даже не пытаются — ты выходишь на балкон, зажигаешь сигарету, делаешь вдох и все! Все проблемы улетучиваются вместе с этим дымом! И жизнь становится хоть на часик терпимой.
— Это будет к лучшему, — Холланд едва заметно улыбался, ощущая на себе непонимающий взгляд Мишель. Что ж, ладно. Это действительно к лучшему, она хотя бы перестанет давиться этим противным запахом. Холланд продолжает смотреть на девушку и замечает, как та колотится. Ещё бы! В Лондоне ночью редко бывает тепло, а она вот так легко оделась. Мишель слишком гордая, она не стала бы просить у кого-то куртку, даже под предлогом смерти: Уж лучше задохнуться в космосе, чем попросить у кого-то куртку и выглядеть жалкой. Холланд быстро снял с себя куртку и накинул на хрупкие плечи русоволосой, даже не спрашивая «холодно ли ей». Мишель немного вздрогнула, когда рука Томаса дотронулась до ее плеча, отчего снова эти проклятые мурашки разбежались в разные стороны — что он с ней делает? — Томас, скажи, ты бросал когда-нибудь девушку? — Мишель продолжила смотреть в пустоту, укутавшись в огромную джинсовую куртку парня, которая не совсем ее согревала, но приятный аромат парфюма Томаса сносил крышу, заставляя все свои чувства кружиться до потери сознания. Это тот же парфюм, что был на худи Холланда, что носила Мишель в тот самый день. Приятные воспоминания охватили О’Берлин, отчего та улыбнулась собственным мыслям и это, как не странно, не осталось незамеченным Томасом. Вопрос был совсем неожиданным, а обстановка не совсем подходящей — Том не готов сейчас открываться девушке, да и разговаривать о любви и разбитых сердцах он тоже не хотел. Но что поделать? Вопрос, заданный Мишель, заставил вспомнить все прелести его прошлых отношений. Он даже вспомнил Беллу — рыжую девчушку с кудрявыми волосами и серыми глазами. Она всегда носила в своей большой и вместительной сумочке свою белую чихуахуа, которая когда-то укусила Тома за палец — даже след до сих пор остался. В пьяную голову взбредёт абсолютно все, что даже сама Белла и ее злая чихуахуа отойдут на второй план. Но все же Холланд отлично помнил тот случай, когда он и вправду разбил сердце одной своей бывшей девушке. Нет, конечно, Томас много расставался с девушками, что для него это было обыденно: никаких воспоминаний, никакой грусти о былых отношениях. Но все же та Элизабет была особенной. — Было пару раз, — Холланд протянул последнее слово и нервно почесал затылок, пытаясь оттолкнуть Мишель с допросами, но у него не получилось. — И они не пытались разбить окна твоего дома или сломать твою машину? — забавно, как быстро О’Берлин умеет менять интонацию. Сначала она серьезно и почти бездушно проговаривала каждое слово отдельно, а сейчас она с некой иронией и непониманием в голосое пролепетала фразу и, наклонившись вперёд, повернула голову к парню, взмахивая своими волосами. Томас вновь видит неловкую улыбку голубоглазой и то, как она мило нахмурила брови, показывая, что с нетерпением ждёт ответа на свой вопрос. — Да вроде нет, — Холланд не мог устоять перед Милой улыбкой Мишель, отчего сам начал глупо улыбаться. — Ты точно бросал их? — ехидный взгляд русоволосой явно таил как всегда что-то непредсказуемое. — Была одна, — Томас всячески не хотел рассказывать эту историю, но выпитый алкоголь диктовал свои правила. Парень видит заинтересованный взгляд Мишель, а на ум сами приходили слова, что кареглазый уже не мог контролировать, — Элизабет Кларк. Она была… будто из Фильмов. — Длинноногая блондинка с пятым размером груди? — О’Берлин не следила за языком и вполне могла сказать что-то ненужное. Холланд лишь усмехнулся, но продолжил свой рассказ, ведь голубоглазой действительно было интересно узнать об этой загадочной Элизабет. — Она очень добрая и улыбчивая. Знаешь, как нетронутый цветок или прочая милая херня. Она была наивная и любила меня искренне, — Томас опустил свой взгляд вниз, немного нахмурившись, отчего Мишель посетило тупое чувство неловкости. Зря она подняла эту тему. — А ты ее любил? — Голубоглазая действительно заинтересовалась в рассказе парня. — Нет, — шатен ответил холодно и очень грубо, с каким-то сожалением, которое заметила Мишель, но не стала акцентировать на этом внимание. Она прекрасно понимала, каково пришлось той бедняжке после расставания, но и Томаса понять можно: зачем тратить время обоих, если хоть у одного из них нет чувств? Трата времени на ненужных людей плюс отношения с человеком, к которому не чувствуешь абсолютно ничего, равняется самым настоящим самоубийством внутреннего мира. Это самое ужасное, что может быть на этом свете. На самом деле О’Берлин хотела больше узнать о той наивной Кларк, но меру знала: зачем давить на больное, да и лезть туда, куда не просят? Между ними повисло дурацкое молчание, во время которого каждый думал о своём: Холланд вновь вспомнил те зеленые глазки бедняжки Элизабет, которой, к слову, на момент их отношений было восемнадцать, так же, как и малышке О’Берлин. Сейчас же добродушной Кларк, которую все обычно сравнивали с диснеевской принцессой, которая поёт, а на ее голос слетаются все зверьки волшебного леса девятнадцать и Томас не пересекался с ней с момента расставания. Ему было страшно вновь писать ей или хотя бы спросить«Эй, как дела?»
Его мучала сука-совесть, которая не покидала его ещё очень долго, заставляя по несколько раз перечитывать злостные сообщения от старшей сестры Элизабет, которая грозилась свернуть ему шею. Ну вот такой вот жизнь бывает, и Холланд даже мог поклясться, что если бы О’Берлин читала сейчас его мысли, она бы вновь процитировала Джона Грина:«Жизнь — не фабрика по исполнению желаний» — и безразлично пожала плечами, мол «ну, бывает и такое».
Сама же Голубоглазая в этот момент пыталась представить образ Кларк, но никак не могла оставить мысли о фразе, сказанной Энтони. Бывает, что правда бьет больнее пули и пробивает тебя насквозь, отчего в твоём сердце на долгое время остаётся нехеровая такая дыра, которую невозможно ничем заполнить. Это чувсвто прожигает тебя насквозь и заставляет медленно утопать в своих обидах и ты понимаешь, что спасать тебя никто не станет — зачем? О’Берлин тщательно рассматривает каждого прохожего с ног до головы и устало откидывается на спинку холодной деревянный скамейки. Мишель прекрасно знает, что Холланд сидит совсем близко и, прислонившись спиной к холодной древесине, аккуратно кладёт свою голову на плечо Томаса, ещё сильнее вдыхая его нереальный парфюм.Этот парфюм состоит из чертовых слез Бога? Ведь по-другому я не могу дать адекватное объяснение прекрасному аромату этих духов.
Мишель даже прикрывает глаза, слабо улыбаясь, делая глубокий вдох. Эти двое сидели там ещё минут тридцать, а может и все сорок, разговаривая совершенно на разные темы. Мишель, после какой-нибудь неуместной шутки Томаса заразно, но одновременно так мило смеялась, как она это умеет, а Холланд, ощущая ее голову у себя на плече, только улыбался. Может быть улыбался от того, что хихиканье О’Берлин было настолько забавным, а может это просто выпитый алкоголь заставлял видеть в обычных вещах что-то смешное. Мишель вновь удивляла кареглазого своим нестандартным мышлением и взглядом на жизнь, не забывая процитировать Конан Дойля. — Томас! — воскликнула Мишель и резко подорвалась с места, — ты слышишь эту песню? Из всех колонок донеслась медленная плавная музыка, а люди, что так кричали или быстро танцевали, наконец успокоились. Влюблённые парочки начали вместе танцевать, а те, кому по душе были более подвижные песни, недовольно разошлись в разные стороны или пошли за новой выпивкой или чем-то там ещё. Холланд сразу узнал эту знакомую песню, но удивился реакции О’Берлин, которая резко, будто пуля, сорвалась со скамейки и удивлённо глядела на парня. — Та самая песня из Титаника? — Том только сейчас замечает, насколько же большая ей его куртка. — Ненавижу эту песню, — О’Берлин непонятно улыбается, внимательно смотря на какую-то парочку, что танцевала медленный танец. — Ну, что же, — Холланд поднимается и становится напротив Мишель, отчего та с нетерпением ожидала дальнейших действий от кареглазого, — потанцуем? — он улыбался так, будто уже получил согласие — так уверенно и искренне, что ли. Холланд протягивает руку Мишель, отчего та забавно хихикает и зачёсывает отросшую чёлку назад. Ее глаза, как всегда, горели яркими искорками и отражали самую счастливую улыбку, просто потому, что ситуация была очень забавной. Такая Мишель Тому нравится больше — не курящая, не ругающаяся, не резкая, а милая, счастливая, искренняя и, черт возьми, сексуальная. Она легонько касается руки парня, ощущая то самое привычное тепло, которое было с ней при просмотре фильма и там, у Того бара. Мишель ведёт за руку шатена ближе к толпе, а после останавливается возле той самой танцующей Милой пары и обнимает Томаса за шею. Холланд ощущает приятное касание маленьких рук на своей шее, которое сравнивает с крепкими объятиями и после кладёт руки ей на талию. Руки Мишель, что охватывали шею Тома очень холодные, и это, кстати, не только зависело от погоды, но парню было все равно. О’Берлин же нравится то, как Холланд аккуратно держит ее за талию, направляя в разные стороны. Они вдвоём наслаждаются моментом, но сохраняют расстояние между собой как минимум на десять сантиметров. Воздух наполнен смешанным запахом чьих-то духов и различных видов алкоголя, а множество звёзд рассыпались на чёрном небе, создавая различные созвездия. Холодный ветер едва заметно шатает передние пряди Русоволосой, которые падают ей на лицо, заставляя резко дёргать головой, что бы они не мешала ее кругозору. Отовсюду играет та самая песня из популярного титаника, которая, будто бы врезается о какой-нибудь предмет и отталкивается обратно. Может быть, будучи абсолютно трезвой, Мишель не смотрела бы так на парня и не улыбалась, будто бы это не какой-то там Том Холланд, а кто-то нереальный. Она, скорее всего, мило стеснялась и отводила взгляд дальше, насколько это было бы возможно. Она даже почти не наступала ему на ноги — долбанное отсутсвие чертового чувства ритма. — Томас, знаешь, что я поняла? Человека счастливым делают три вещи, — О’Берлин говорит спокойно и сдержанно, будто бы она самая интеллигентная девушка на Земле. Холланд удивлённо поднимает одну бровь, отвечая на улыбку Мишель своей такой же сдержанной улыбкой, — это искусство, Любовь и деньги. Голубоглазая тщательно осмотрела каждую танцующую вокруг парочку, будто бы изучала их как какое-нибудь внутреннее строение лягушки или поведение млекопитающих на уроке биологии. Она пришла к этим выводам всего лишь за половину этой песни, но все же могла поклясться, что далеко не эти вещи делают ее счастливой. — Так банально, — Холланд улыбается одним уголком губ — это его хорошо отточенная фишка за несколько лет. — Банальнее, чем яичница на завтрак? — О’Берлин прерывает эту никому ненужную интеллигенцию своим уже привычным для Холланда хихиканьем, которое так идеально сливалось с мелодией. — Ладно, а что тебя делает счастливой? — Кареглазый прекрасно понимал, что О’Берлин — не такая простая девчушка. Об искусстве или деньгах Мишель думала бы в самую последнюю очередь, ведь она действительно кажется не такой банальной и предсказуемой. — Дай подумать, — русоволосая отводит взгляд в сторону и закусывает губу. Холланд внимательно рассматривает ее лицо и замечает еле заметные скулы или некоторые веснушки, которые раньше не видел. Так же под правым глазом Томас отчётливо замечает родинку, которая, в любое другое время была незаметна, но не сегодня. Сегодня все так по-другому и по-новому. Девушка резко поворачивает голову к Тому и глубоко вздыхает, а ее глаза горели нетерпением ответить, — О! я знаю! Первое — это старые мультсериалы, типа «утиные истории» или «эй, Арнольд», что показывают рано-рано утром по каким-нибудь каналам. Они, черт возьми, божественные, — Холланд мысленно соглашается с Мишель и усмехается настолько абсурдной мысли, отчего в ответ получает фразу, — эй! Я серьезно! Не смейся с меня, они же действительно идеальные, — О’Берлин наигранно хмурится, не пряча свою улыбку, — итак. Второе — это, наверное, спутанные наушники. Да, Томас, я серьезно. Ну, понимаешь, ты аккуратно сворачиваешь наушники и осторожно кладёшь их в самый мелкий кармашек своего рюкзака, а когда достаёшь их спустя пару минут — этот провод превращается в музей различных видов узлов, которые развязать практически невозможно. А знаешь, что мне так нравится в этом? — понимание, что эта проблема случается с каждым. А значит, проблемы существуют не только у меня, а у всех людей. Да и провод от наушников можно распутать, так же, как и самые большие проблемы в жизни, понимаешь? — Холланд понимал Мишель как никто другой, будто бы знаком с ней уже пятый год или всю жизнь — тонкая грань, — и ещё что-то третье. Плавная и мелодичная песня сменяется подвижной и энергичной, но пара ещё пару секунд не хотели отпускать друг друга, будто бы их что-то держало: Том задумчиво смотрел на Мишель еле улыбаясь, пока та, напялив на себя детскую улыбку, наивно глядела на парня своими ярко-голубыми глазами, отчего у него что-то переворачивалось внутри. Забавно, ведь то самое чувство испытывала сама О’Берлин. От одного взгляда карих глазах, с каждым разом внутри Мишель что-то сжималось и дергалось, отдавая приятным чувством где-то в самой О’Берлин. Черт.«Это все эффект выпитого алкоголя» — оправдывались оба.