Она — обычная ассистентка влиятельной шишки в Англии, а он — сын ее босса.
— Дрейк? — О’Берлин читает сообщения, пришедшие на телефон блондинки, но хозяйка айфона не слышит, — Кристина Дрейк, черт тебя побери! — уже кричит Мишель, Что б уж наверняка разбудить спящую подругу. Да, на часах почти девять утра, но информация, пришедшая на смартфон была важнее, чем сон в субботнее утро, после тяжёлой недели. Кареглазая, укутавшись в гигантское белоснежное одеяло была похожа на снеговика, которого слепили дети из какой-нибудь младшей школы, когда только-только увидели первый снег за своими окнами. Белые Волосы подруги отдавали едва заметным желтоватым оттенком казались более растрёпанными и запутанными, а под глазами бледнокожей Кристины виднелась опавшая тушь, которую она забыла смыть перед сном — ей слишком было лень. Дрейк не стала тратить силы, на то, что бы что-то сказать, она предпочла лучше звонко зевать, прикрывая рот рукой, которая изначально запуталась в гигантском одеяле. — Ты похожа на ходячий эклер, — усмехнулась Мишель, обращая внимания на стоящую рядом подругу. — О’Берлин, не беси. Если ты меня разбудила, что бы просто посмеяться с моего внешнего вида — то это нехера не смешно, а теперь ты ещё должна мне новый сон и потраченное время, — Дрейк иногда заикалась, но это все лишь от того, что ее сонное царство было нарушено. Она ещё не до конца проснулась и это было заметно даже голубоглазой, которая вновь усмехнулась со своего глупого сравнения. Русоволосая, вспоминая о шипящей еде, которая жарилась на дорогой сковороде, резко всучила телефон своей сонной подруге и поспешила скорей к плите, что бы не испортить тонкий вкус продукта. Кареглазая, ещё раз зевнув, лениво включает телефон и про себя читает сообщения, пришедшие две минуты назад от Харрисона: От кого: Хаз: Доброе утро, солнце! :) Помнишь, я рассказывал тебе про какой-то скучный благотворительный фонд, который устраивает мой отец? Вроде бы что-то там на постройку какого-то специального заповедника. Не помню, но не суть. Я не собираюсь проводить эту субботу в кругу богатеньких дружков отца, которые курят дорогие сигары, а их дома будут больше самого заповедника, на который идут деньги. Ты обещала придти. И, да, бери с собой Мишель. Они с Томом вроде как неплохо подружилось, если ты, конечно, понимаешь о чем я. :) В общем, отпиши, Люблю <3. Дрейк быстро пробежалась по тексту глазами, не замечая своей светлой улыбки на лице. Как она могла забыть об этом самом мероприятии, о котором Остерфилд говорил ей больше двух раз. Хотя, это, скорее всего, из-за ее фирменной невнимательности, которая уже была привычной для неё. — Что там? — Мишель, выключила плиту и озадачено посмотрела на подругу. На самом деле О’Берлин ненавидела готовить, но когда начинала — остановиться не могла. Она не успокоится, пока на тарелке не будет выложено все до миллиметра идеально — чертов перфекционизм в ее крови. — У отца Хаза будет какой-то благотворительный фонд, — Дрейк говорила медленно и протягивала несколько слов, потому что быстро набирала сообщение своему парню и пыталась сосредоточится на этом, — И, к слову, я уже написала Харрисону, что мы обязательно придём. — О, да, — ноты сарказма отлично слышались в голосе О’Берлин, — ты придёшь туда в качестве ассистентки его отца. Он вообще в курсе, что его сынок встречается с тобой? Голубоглазая продолжала возиться на кухне, раскладывая порции по тарелкам, пытаясь сделать все ровно и аккуратно. — Если бы мистеру Остерфилду я была нужна на этом фонде, он бы мне сообщил, — Дрейк откидывается на спинку стула и откладывает телефон с громким звуком, будто бы сделала все правильно, — Да, кстати, и ты скучать не будешь. С Хазом придёт Том, — блондинка ещё больше укутывается в тёплое одеяло и зевает, вновь прикрывая рот своей рукой. О’Берлин тщательно старается скрыть некое удивление, отчего кажется безразличной и очень уж деловой. Но на самом деле это имя вызывало у неё много разных эмоций, которые уже начинали пугать ее. Это было что угодно: радость, страх, гордость, удивление, стыд ответственность и все прочее, что могла почувствовать О’Берлин. Она сразу же вспоминает тот фальшивый поцелуй-показуху для бывшего, а ее бледное лицо покрывается лёгким румянцем, но Мишель удаётся отлично прятать своё чувство неловкости от ничего не знающей сонной подружки. Все же есть вещи, которые Дрейк не обязательно знать. — Почему ты выделила его имя? — О’Берлин все ещё не поворачивалась к подруге, хорошо делая вид, что ее это не волнует. — Вы куда-то ушли на том фестивале и вернулись спустя полтора часа. На тебе была его куртка, которая до сих пор висит у тебя на вешалке, — Блондинка кивает головой в сторону прихожей, где висела та самая джинсовая куртка Томаса, которая согревала Мишель на том фестивале. Голубоглазая мысленно усмехается воспоминаниям и тому, что Холланд даже не напоминает ей о своей Шмотке, — кстати, прошло уже почти три недели, ты будешь что-то делать с ней? — Она так классно подходит к моим сапогам, — О’Берлин ставит две тарелки с завтраком на стол и, достав столовые приборы, отдаёт их подруге и сама усаживается напротив неё. Осанка ее как всегда была ровная и безупречная, отчего кареглазая сразу же выгибается, что бы не выглядеть слишком глупо, — подумываю оставить ее. Захочет — заберёт. И, к слову, это не мы куда-то ушли на полтора часа, это вы с Остерфилдом увлеклись друг другом на полтора часа. Дрейк пытается рассортировать овощи, приправленные оливковым маслом и грибы, и, спустя пару минут, которые подруги потратили на разговор, все овощи по отдельности лежали на большой тарелке. И только тогда Кристина смогла наполнить свой живот завтраком. У О’Берлин же не получалось нормально поддержать беседу, потому что внимательно следила за действиями кареглазой, прокручивая что-то у себя в голове. — Так что, ты хочешь сказать, что его джинсовая куртка будет у тебя? — вновь возвращается к этой теме Дрейк, получая в ответ от подруги одобрительный кивок, — и вы что, не общались после того вечера?Ну, да, а как же? Знала бы ты, Кристина Рейчел Дрейк, сколько ночей мой телефон буквально разрывался от приходящих от него сообщений, на которые я сразу же отвечала. И так было несколько ночей подряд. Вроде семь, а может восемь, Понимаешь? Несколько, мать его, ночей. Но тебе знать об этом не надо, потому что это все — гребанное развлечение на пару деньков, а после он забудет мое имя и то, что его джинсовая куртка, которая, к слову, висит на мне, как мешок, находится у меня в квартире, и я даже пару раз накидывала ее, когда давала себе и своим мозгам возможность вдохнуть свежего воздуха и проветриться, что бы вновь не загнаться или что-то там ещё. Его одеколон или чем это ещё может быть — просто нереально офигенный.
— Что за допрос? Он мне как-то писал, спрашивал что-то о сорте вина, что мы выпили в конце фестиваля все вместе. Потом поблагодарил за хорошо проведённое время и все.Далеко не все.
— Бог мой, какие же вы скучные, — кареглазая медленно жуёт свой салат, но это не мешает ей закатить глаза и, Даже, как-то разочароваться в подружке. На самом деле, когда в школе к О’Берлин подходила какая-нибудь напарница по лабороторной по химии, сравнивая ее мешки под глазами с большой старомодной торбой, Мишель так и хотела ответить, мол" Вот, понимаешь, время, отведённое мне на сон, я трачу на переписку с одним парнем»
Но в ответ она лишь мило улыбалась и оправдывалась тем, что усердно готовиться к выпускным экзаменам. Единственное, что спасало голубоглазую — это несколько чашек кофе с утра, плотный слой тонального крема и непрочитанное сообщение, пришедшее от Холланда, как всегда несущее одно и то же: «Сладких снов :)». Она никогда не желала ему добрых снов или спокойной ночи, потому что всегда неожиданно засыпала, а Томас, когда проходило, как правило, пол часа, оставлял сообщение, зная, что О’Берлин прочтёт только утром, когда будет опаздывать в школу. Но почему-то это так ей нравилось, отчего на ее лице появлялась какая-то скромная улыбка. Они могли убить пол ночи на виртуальные дебаты о крутости Того или иного фильма или ещё какой-нибудь мало важной темы. От Томаса: «Мишель, не говори, что ты игнорируешь меня только потому что сейчас пересматриваешь этих чертовых симпсонов!»От Мишель: «Твою мать, как ты узнал? Ты следишь за мной?»
От Томаса: «Ха-ха, нет. Выпрямись, Не сутулься. :)»От Мишель: «Черт возьми, Томас…»
Такие диалоги казались им обоим такими бессмысленными, но улыбка почему-то появлялась на глазах сразу у обоих, заставляя их лыбиться своим девайсам, ожидая ещё какого-нибудь сообщения. Обычно Мишель, получая очередное входящее сообщение именно от своего кареглазого собеседника, несколько раз перечитывала содержимое, очень быстро клацала по экрану, набирая какой-нибудь остроумный ответ, прикусывала губу и давилась своей усмешкой, а Том в то время, ухмыляясь в кулак, сильно поражался от умения О’Берлин ставить собеседника в тупик, приводя очередной психологический термин. Но Холланду нравилось это все — умное и одновременно такое простое общение. Даже Иногда оба собеседника допускали ненавязчивый флирт, который был по-своему уникален.От Мишель: «Загадка: что согревает холодным апрельским вечером?»
О’Берлин редко писала кому-то первой — гордость, принципы и страх быть навязчивым, подумаешь… с кем не бывает? Но она чувствовала какую-то лёгкость в общении с Холландом. Она уж точно была уверена, что он не станет считать ее какой-то психованной истеричкой, которая беситься от слова «всякое» или пропуске запятой между деепричастиями. Она даже понимала, что если парень слишком занят — он все равно прочитает, ведь это уже вошло в привычку. От Томаса: «Хм, сдаюсь. Почему тебя это интересует во втором часу ночи? Отстаиваешь достоинство всех любителей загадок в любое время суток? Или сама такой являешься?;)» Холланд трепал волосы, часто моргал и смотрел на аватарку О’Берлин несколько раз — он старался отвечать остроумно и не банально. И, к слову, Том иногда даже просто так смотрел на фотографию собеседницы, не для того, что бы в его голову пришло вдохновение, нет. Ему просто нравилась сама эта размазанная фотография: немного растрёпанные пепельно-русые волосы Мишель были переброшены на бок, взгляд направлен в сторону, а уголки губ расплываются в широкой улыбке. О’Берлин пьёт соевое молоко через соломинку, но выглядит это все настолько мило, что Томас только на раз третий замечает в левой части фотографии плечо и белые волосы Крис, которая, как он понимает, делала это селфи.От Мишель: «Как жаль, но я ненавижу такие элементарные загадки. Так что, точно сдаёшься? -это твой последний шанс.»
Голубоглазая несколько раз перечитывает сообщение от парня и сразу же слышит клацание ее длинных ногтей, соприкасающихся с экраном телефона. Она не особо задумывается над смыслом написанного бреда, потому что ей очень нравится такое вот это общение — тёплое, глуповатое и бессмысленное. От Томаса: «Сдаюсь.» Честно? Он даже и не пытался отгадать загадку, понимая всю непредсказуемость О’Берлин. Томас в ответ получает фотографию от Мишель — обычное домашнее селфи, где освещение сильно портит качество, но это последнее, о чем хочется думать. На этом изображении Голубоглазая кривится в улыбке, сжимая губы. Она своей левой рукой показывает на джинсовую куртку, которая висит на вешалке в белом шкафу рядом с каким-то вязанным кардиганом и серым плащом. Кареглазый узнает свою куртку и позволяет правому уголку губ подняться, скрашивая его лицо развязной улыбкой. Ему нравится такая-то Мишель О’Берлин — домашняя и такая «своя», как в тот вечер, когда она корчила добрые рожицы его собаке и не боялась выглядеть смешной «. *** — Мишель, я влюбилась в это блядски красивое платье. Почему я не надела его на своей выпускной? , — Дрейк смотрит на себя в гигантское зеркало в полный рост, разглаживая собравшиеся складки на своём нежно-розовом платье в пол. Хоть белые, ещё влажные, пряди белокурых волос Кристины были собраны в неряшливый пучок, который она сделала, находясь ещё в квартире семьи О’Берлин, как только вышла из душа, что бы не сушить свои волосы, а на ее ногах были ярко-зеленые носочки в чёрную полоску, она все равно выглядела отлично. Так по-взрослому, по-деловому, что-ли. Платье отлично оголяло спину кареглазой и замечательно облегало талию, отчего Дрейк казалась ещё стройнее и выше. В таком платье ей уже не хочется материться или шутить какие-то понятные только для О’Берлин шутки. В таком платье ей хочется держать бокал с дорогим вином или шипящим шампанским, кокетливо улыбаться и обращаться ко всем на Вы. Кристина сдержано усмехается своим мыслям и продолжает крутиться у зеркала, пока не видит в отражении неожиданно появившуюся в дверном проеме Мишель. Она неуверенно подошла к блондинке, ожидая услышать ее мнение об этом. Хоть О’Берлин и привыкла соблюдать строгий и деловой стиль, но белое платье в пол с открытыми плечами — это было что-то новое для неё, — Бог мой! Мишель! — Все плохо? — русоволосая быстро подошла к зеркалу, загораживая собой подругу, в сотый раз сомневаясь в своём внешнем виде. — Ты издеваешься, верно? Тебе очень идёт, глупая! Как будто страстные поцелуи в шею, соевое молоко и ещё что-то очень безбашенное смешались во что-то одно и из этого всего появилось это платье! — Дрейк не шутила, О’Берлин действительно выглядела в этом платье очень эффектно. Такой она ещё не видела свою подругу: такой взрослой и Потрясающе-великолепной. Ее вечная ровная Осанка только добавляла аристократичности ко всему образу, — Черт, ты бы знала, как я не хочу обувать свои туфли на высокой шпильке. Это же просто самоубийство! — Иди в своих кедах, — О’Берлин сказала фразу не подумав, добавив некий хохот, продолжая крутиться у зеркала. Заразительный смех Мишель только заставил азарт проснуться в карих глазках с нарощенными ресничками. — Знаешь, а это мысль, — Ехидный взгляд Дрейк заставил насторожиться Мишель и провернуть в своей голове фразу «Ты что? Я же просто пошутила». Но этот взгляд ей был замечательно знаком: если Кристина так смотрит — значит она настроена серьёзно и мнение своё менять не намерена. — Ты серьезно хочешь пойти в своих кедах на благотворительную вечеринку семьи Остерфилдов, где соберутся самые важные шишки Лондона? Ты с ума сошла? — О’Берлин, Детка. Все мы — пища для червей и в какой-нибудь момент просто исчезним, — Дрейк самой стало смешно от своей реплики, но сдаваться она не думает, ведь то, что она сказала — чистая правда, — если не сегодня, то когда я ещё смогу оказаться на дорогом и элитном мероприятии в обычных кедах? Платье же в пол, ничего не будет видно, — Дрейк взмахивает руками и распускает свою неряшливую причёску, заставляя свои немного влажные волосы тяжело упасть ей на плечи. — Взрослеешь, — О’Берлин поддерживает безумную идею Дрейк и слышит, как в соседней комнате звонит телефон ее подруги. Кареглазая одним взглядом просит ответить На звонок, если это, конечно, что-то очень важное, и Мишель, выполняя просьбу Кристины, направляется на звук. На дисплее белого айфона высвечивается имя Остерфилда, а между ним — несколько различных сердечек. Голубоглазая, усмехнувшись, отвечает на звонок парня. — Хэй, Харрисон, — Остерфилд узнает голос подруги Дрейк и по интонации слышит, что девушка по ту сторону улыбается. — Мишель, привет, как ты? Мы можем заехать за вами через час? — О’Берлин сразу расшифровывает местоимение «мы» и непременно соглашается, называя адрес Кристины. *** — Ты волнуешься? — Дрейк взглядывает своими карими глазками на Мишель, пытаясь отыскать хоть чуточку сомнения в её взгляде, походке или где-то там ещё, что может опровергнуть О’Берлин. Но все попытки безуспешны. Мишель всегда выглядела уверенной, как будто только что спасла всю чёртову вселенную от вторжения инопланетян и такой потрясной, что Дрейк всегда сравнивала ее с какой-нибудь умелой шпионкой в известных фильмах, которые справляются со всем идеально, умело убивают каждого плохого парня и при этом выглядят необъяснимо-сексуально, что даже их укладка не портится к концу фильма. Но на самом деле сознание О’Берлин — Это чертов радар, который сканирует всю ситуацию и выискивает все моменты, где можно как-нибудь неудачно наебнуться. Она отслеживает все возможные и невозможные варианты в голове, тысячу раз прокручивает будущие диалоги, но все равно поступает наоборот, прекрасно это понимая. В ответственные моменты рассудок всегда упархивает, как какая-нибудь ночная бабочка, которая сильно раздражает летними вечерами, приземляясь на люстру. Мишель лишь может делать вид, что полностью контролирует ситуацию, но в глубине души она будет придумывать как можно покончить собой, что бы это выглядело, как минимум, эффектно и оригинально. — Будь, что будет, проебаться — зато красиво, — говорит О’Берлин и смахивает стаю пришедших мурашек с худого запястья. Ей срочно нужен ледяной ветер, что врежется ей в лицо и буквально даст пощёчину, отчего Мишель, вроде бы, должна придти в себя. Подруги, придерживая свои длинные платья, осторожно выходят на улицу, рассматривая каждую машину, в поисках двух знакомых парней, которые, вроде бы как, должны были их ждать уже как десять минут — О’Берлин никак не могла накрутить белокурые локоны подруги, оставив на своей руке красноватый ожог от дорогой и такой, сука, горячей плойки. Как будто щенячий визг — вот, как О’Берлин бы описала радость двадцатилетней Кристины, которая увидела своего парня, стоящего у своей машины вместе с Холландом. Мишель даже немного нахмурилась от настолько неожиданного визга: ей итак херово, а Дрейк распищалась тут, как будто ей сделали предложение или подарили котёнка с розовым бантиком на день благодарения, о котором она всегда мечтала. — Вы выглядите… потрясно, — Харрисон обращается к обеим, но окидывает взглядом только одну Кристину, отчего та заметно покрывается румянцем и будто бы старается прикрыть своё забавное смущение идеально накрученными локанами — заслуга умнички О’Берлин. — О, Хаз, ты такой милый, — Харрисон не понимает о чем именно говорит Крис: о его внешнем виде или о правдивом комплименте в их сторону — но он все равно доволен. Высокий парень развязно обнимает свою девушку, а после целует ее, заставляя слегка приподняться на носочки. Крис притягивает парня к себе ещё ближе за шею, а вместе с их сдержанным поведением уходит и вся адекватность момента. О’Берлин ухмыляется и качает головойдо чего же глупая ситуация.
Мишель даже не удосуживается взглянуть на Холланда, который буквально прожигает ее своим взглядом. Он бесится от такой реакции голубоглазой«Изначально она отправляет милые и заигрывающие сообщения, почти никогда не игнорирует и допускает интервал между сообщениями от тринадцати до пятнадцати секунд — он даже засекал, так, из-за интереса. А сейчас же эта девчонка даже не пытается заговорить с ним — неужели это снова дурацкая игра-манипуляция от Мишель О’Берлин? Если так — то счёт 1:0 в ее пользу, разумеется.
— Выглядишь изумительно, — Холланд чуть ближе подходит к Мишель и говорит это на пол тона тише, но это быссмесленно, ведь Дрейк и Остерфилд сильно заняты друг другом, отчего даже отдалились от друзей на несколько шагов. Приличное расстояние, что бы никто не слышал их разговор. Мишель переводит свой до скрежета зубов спокойный взгляд и Холланд хочет поежиться от того, насколько же умиротворенной кажется сейчас Голубоглазая, но сделать он это никак не может — она выглядт уж слишком… Эффектно? Ну, в смысле, как по-другому может выглядеть девушка в вечернем белом платье? Аристократичная осанка и слегка приподнятый подбородок, белоснежное платье обтягивает ее тело и сильно изгибается в том месте, где заканчивается талия и начинаются бёдра. Матовая ткань струиться по ногам, закрывая даже лодыжки. И только один разрез сбоку придаёт всему наряду более смелый и чертовски сексуальный вид. Куда уж сексуальнее? Тому нравится реакция О’Берлин — и это не только от того, что он сделал комплимент. Даже в плане комплиментов Мишель как-никак найдёт причину заставить все синонимы к словам «ахуенно» и «потрясно» растеряться и пропасть навсегда. Просто есть в ней те милые вещи, которые заставят говорить больше, чем она сама: еле заметное поднятие уголка брови, наклон головы на пару милимметров влево, глубокий вдох — ой, вы поглядите, Мишель О’Берлин волнуется! Какая прелесть. В ней было что-то типа магнетизма — то, что хотелось узнать, открыть и подчинить как можно скорее. — Спасибо, — Голубоглазая на пару секунд опускает тяжёлые веки, а после хорошенько рассматривает Холланда.«Он выглядит ещё сексуальнее самого Бонда. Ему бы пистолет и идеально уложенные волосы. Кажется, с фразой «Бонд. Джеймс Бонд» он справиться так же, как и выглядит сейчас — идеально».
Мишель замечает то, что первое бросилось в глаза — незавязанный галстук, который свисал с его шеи двумя одинокими шелковыми лентами. Это ещё больше заставляет Мишель убедиться, насколько же она обожает парней в смокингах. Они выглядят так зрело, так по-взрослому. — Спасибо, — Мишель продолжает выглядеть грациозно, но в мыслях сравнивает себя с самым неуклюжим медвежонком на свете, — тебе так идёт смокинг. Все, к черту любезности, О’Берлин уже неловко. Русоволосая ощущает сейчас себя долбанным червяком на крючке. Начнём с того, что она ненавидит червяков и нарочно прогуливала уроки биологии, когда подробно изучали этих противных существ. Так она уже сто раз за пару секунд доказала себе, что она — как раз самый противный червяк: ей либо повезёт, либо нет. Сорок процентов говорят о том, что она может слететь с крючка и долго радоваться свободе, но в итоге ее все равно съест какая-нибудь рыбешка. Ещё пятьдесят процентов гласят о том, что ее могут сожрать сразу же, лишая ее обманчивого чувства свободы. Но есть десять процентов — ее маловероятное спасение. Никто не клюнет и она останется жива, без какой-либо гарантии на продолжение жизни, но все равно — жива! И именно сейчас она готова поспорить, что пока что эти самые сорок процентов наступили. Ее сожрало чувсвто скованности и жуткой неуверенности. — Мишель, — Томас улыбается, тем самым вызвая самые тёплые чувства у голубоглазой девчонки.Господи, остановись!
Кареглазый улыбается, но молчит, оставляя русоволосую в ужасном замешательстве. — Я не умею завязывать галстук, если ты об этом, — взгляд падает на место, где должен быть завязан галстук и усмехается. На самом деле, Холланд терпеть не может галстуки. Ну что поделать с этим — тупое чувство удушения окутывает его с ног до головы, а все из-за этого чертового галстука, который просто должен быть одним из главных элементов костюма. — Нет, я не об этом, — Холланд подходит чуть ближе, до приличного расстояния между ним и Мишель. Он касается своим большим пальцем щеки О’Берлин и ощущает, как она вздрагивает от его прикосновений. Может быть он спятил, а может быть что-то ещё, но кареглазому безумно нравится ощущать всю слабость и беззащитность Мишель в своих руках. Она так по-особенному вздрагивает, быстро моргает или ещё что-то. Она кажется такой «своей», такой неприступной и беспомощной, что Холланд в очередной раз сравнивает ее фарфоровой куколкой. Томас большим пальцем касается еле видной скулы девчонки и смахивает ресничку, которая отвлекало внимание от больших, глубоких синих глазок. — Все же ты очень смешно пугаешься, — Томас заставляет вспомнить Мишель тот ужасный фильм и победно улыбается, разглядывая, как О’Берлин смущается. — Не забывай, пожалуйста, что твоя курточка у меня в заложниках и я могу сделать с ней все, что душе угодно, Томас, — так, хорошо, О’Берлин использует запретный ход: попытка шантажа, на которую Холланду, как бы, пофиг, но ее милая улыбка просто так в покое не оставит. А второе — выделение интонацией на его имя. Все, как всегда. Но шатен все равно не может привыкнуть, несмотря на то, что он готов вечно задавать этой девчонке какие-лито вопросы, что бы только услышать своё имя в ее произношении. Чертов сладкий голосок и аристократичность Мишель. — Ну, что, поехали? -Холланд уже было не позвал своего друга, прерывая их малюсенький уикенд на парковке у дома Дрейк, но ему помешала О’Берлин. — Нет, постой, — Холланд поворачивается к Мишель, которая продолжила сохранять дистанцию между ними, о подошла непривычно близко. Томасу даже было как-то не по-себе видеть Голубоглазую девушку, которая не была выше его на голову. Во всем виноваты ее нехерово-высокие, мать его, шпильки. Шатен, честное слово, никогда не понимал, как на таки хорошо можно ходить, ведь это — самоубийство. Но Мишель ходила ровно, будто бы родилась в этих туфлях. «Она так идеально не них ходит, может быть, они не такие уж и неудобные, как кажутся не первый взгляд?»«Блять, вырвите мои ноги и запихните их куда по-дальше, а туфли сожгите и запретите покупать людям. Дрейк осталась в выигрыше — она стоит в кедах»
Томас не стал спрашивать о том, что же надумала О’Берлин, и стал ждать ее последующих действий. Голубоглазая аккуратно вертела в руках две ленты незавязанного галстука на шее парня и, даже, вдыхала приятный аромат парфюма, который слабо доносился до неё. В этот раз было что-то новое. Может быть, корица? О’Берлин перебирала в тонких ручках галстук, а Холланд смотрел на неё, чуть опустив голову. Все же она не совсем доставала до него даже на высоченных шпильках — гребенная малявка. Томас знал только одно — он хочет продлить этот непонятный момент, что бы сосчитать все веснушки на ее лице, которые он раньше не видел. Так же он замечает, что она не была сильно накрашена — она не переборщила с вызывающим образом, ей повезло. Все сдержанно и со вкусом, что даже придраться не к чему! Это как, вообще, понимать? Такое возможно? Идеально ровное Дыхание Холланда сбилось, когда синие глазки Мишель резко поднялись вверх, встречаясь с темно-карими глазами. Парень подмечает то, что зрачки были расширены, отчего появлялось ощущение, что в них можно утонуть и задохнуться. Мишель усмехается и отпускает галстук парня, который слышит ее нереально спокойное дыхание. О’Берлин видит во взгляде Холланда непонимание, но ей это очень-ояень нравится — таким она Тома ещё не видела: таким осторожным и немного неуверенным — что-то новенькое для неё. — Крис, — О’Берлин отходит на два шага от кареглазого и зовёт подругу, а Томас же, впрочем, как и сама Мишель, чувствуют какую-то прохладу, — нам пора. — Что это было? — Том открывает дверцу машины и жестом призывает русоволосую сесть в автомобиль Хаза — гребенный джентельмен. — Я же говорила, что не умею завязывать галстук, — Усмехается Мишель и говорит это так легко, что Холланд злиться на нее от понимания, что сейчас именно она руководит ситуацией и держит все в своих руках, — просто в фильмах это выглядит так эпично, черт возьми. Мишель садиться в машину и снова усмехается потерянности Томаса. Да, она странная и обсуждению этот факт не подлежит. Но она странная в другом плане: она не ходит одна, не шугается людей и не улыбается, когда в фильмах убивают собаку. Она чертовски странная, но эта странность ее только красит. У Мишель есть своё мнение и она все время выглядит чересчур спокойной, будто бы уже знает итог всей ситуации. *** Мишель держит в голове мысль, что каждый ее косяк скажется на репутации Харрисона и это не есть хорошо. Сейчас она готова развалиться на тысячи кусочков, что бы не быть опазоренной на глазах у каких-нибудь дорогих, привыкших к роскошной жизни дам в дорогих платьях и какими-то не совсем красивыми причёсками, но эти причёски были сделаны дорогими парикмахерами-стилистами, а значит, это просто у Мишель нет вкуса и она ничего не понимает в элегантности. Перед самим белым отелем, где проходит мероприятие, Голубоглазая делает глубочайший вдох и думает о том, как бы не лопнули ее лёгкие, а голова не начала кружиться от того, что она набрала слишком много кислорода. Но надо же заполнить пустые места, что бы выпихнуть волнение и лёгкую дрожь в коленках. — Волнуешься? — Кажется, Дрейк уже спрашивала, но она не успокоится, пока не услышит от Мишель то, чего она хочет, просто для того, что бы самоутвердиться, мол «да-да, а я знала!». — Нет, все отлично.«Блять. Все плохо, плохо, плохо.»
Мишель прикрывает глаза и держит в руках белый клатч со стразами, а с ее лица не сходит улыбка. — Ну, что, добро пожаловать в скучную жизнь, в компании старых миллионеров, которые курят сигары и не поймут, если вы как-то их унизите, — Хаз говорит это с такой ненавистью, будто бы давно чешет свои кулачки и мечтает набить лицо каждому присутствующему за то, что ему приходится наигранно смеяться с несмешных шуток про недвижимость и изображать из себя всего такого идеального наследника компании семьи, только потому что так хочет его отец, — добро пожаловать в мою ебнутую жизнь. Дрейк берет под руку Остерфилда и с приторной добротой в желто-карих глазах и утешающей улыбкой заглядывает в его серо-голубые. Она очень хочет поддержать, но понимает, что той же самой О’Берлин становится противно от излишнего сочувствия и наигранности. Нет, Кристина очень любит Хаза и хочет быть рядом в таких ситуациях. Но она не умеет как-то поддерживать людей, отчего все думают, что ей просто на всех плевать. Крис знает, что Харрисон — чертов актёр, который живет на сцене. Точнее, ему приходится так жить, играя какую-то роль идеального сына и отличного предпринимателя, справедливого и будущего начальника, который умело будет распоряжаться с компанией его семьи. Но ему это не надо. Хаз пару сотен раз уходил ночью из дома, приезжал к Холланду и, разъезжая в кабриолете по ночному Лондону, просто ловил момент и радовался тому, что это все — не скучное собеседование или какой-нибудь воскресный гольф с начальником другой фирмы, с которой уж очень сильно нужно заключить какой-то важный контракт. Харрисону нравилось напиваться вместе с Холландом и кричать что-то из ненормативной лексики на всю улицу, а утром просыпаться с похмельем и болью в голове от того, что собака Томаса работает как чертов будильник и начинает лаять на всю квартиру, выводя из сонного царства сразу обоих парней. Остерфилд благодарит Томаса за то, что у Того чудная собака, которая будит его прямо перед скучной конференцией, на которую Харрисон почти опаздывает, оправдываясь тем, что ему давно пора уволить водителя и нанять нового. Он словит понимающие взгляды инвесторов, но они никак не догадаются, что тот приехал в самом обычном автобусе. Лишь единственное, что заставляет его не так плохо относиться к его должности — это Дрейк. Хазу даже признавать стыдно, что, если бы не его семья со своей компанией, то он так бы и продолжил носить не жить, а просто существовать. Он отлично помнит первую встречу с Крис: Харрисон как всегда находился в кабинете отца и, разглядывая портрет королевы Елизаветы или какие-нибудь стеллажи с очень важными документами, спорил о том, что не хочет тратить свои выходные на скучном семинаре лишь потому, что так надо. Не хочет и все, зачем заставлять? В кабинет вошла длинноногая блондинка с чашкой кофе в одной руке и какими-то бумагами в другой, прижимая и хорошо к груди. Остерфилд-младший даже помнит, что Крис тогда была в чёрных джинсах и большой белой футболке, которая казалась меньше под чёрным пиджаком. Она слышала лишь фразы, вырванные из контекста, но судьба — сука самая настоящая, которая любит пошутить, а для ее коварных шуточек иногда не хватало той самой вырванной фразы из контакта. — Я даже никогда не обедал в каких-нибудь забегаловках, где играет какая-то музыка, а еду не стремятся выкладывать аккуратно и красиво, но и без этого выходит очень вкусно. Я больше скажу: я не то, что бы не обедал, я даже не знаю ни одной такой забегаловки. Кудрявый парень краем глаза окидывал новую ассистентку отца и что-то в ней разглядел. Блондинка положила бумаги на стол Остерфилда-старшего и аккуратно поставила белую чашку на стол, справа от босса, а сама, предупредив его о намечаемом собрании, взглянула на Хаза и ответила: — «Квинг Шиз», прямо за углом соседнего дома. Настоящая дыра, но кормят вкусно, — она говорила это так, буто не видела никакой опасности, будто бы не понимала, что эта фраза может стать отличной причиной ее вылета. Но отцу Харрисона было не до этого, ведь в другой раз он, может быть, и сделал бы какое-либо замечание этой офигевшей девчонки, но не в тот День. Да и к тому же она делает охуительный кофе с карамелью и два сахара, а таких людей стоит ещё поискать. Кареглазая даже не улыбалась. Она просто покинула кабинет, оставляя за собой стучащие небольшой твёрдой подошвы о пол, немного виляя бёдрами. Харрисон проводил взглядом Дрейк до самой двери, ничего не подмечая у себя в голове. Вечером Того же дня он все же рискнул посетить это заведение, что ему порекомендовала девчонка, работающая на отца. Голубоглазый увидел уже знакомую Крис, сидящую у окошка возле касс, набирающая что-то на своём ноутбуке, попивая холодный чай из соломинки. Остерфилд подсел к ней и уж тогда все началось. И вот сейчас Харрисон перестаёт нагнетать, просто потому что увидел улыбку любимой. Ему действительно становится легче, а Крис нужно будет ответить это галочкой в своём вымышленном блокнотике. Четвёрка входит здание медленно, но так пафосно, а в голове О’Берлин каждый скрежет шпильки об асфальт, который эхом пролетает у неё в голове, заставляет каждый раз подбирать название к этой ситуации. «Пафос и кровь: начало» — пожалуй лучшее, что Мишель могла придумать, сильно сжимая зубы, что бы звук трескающейся эмали перебивал желание все бросить и вернуться обратно.